Белая шубка - Страница 7

На весенние каникулы мама отправила Севу и Мишу к своей сестре — тёте Любе, работавшей бухгалтером в большом совхозе.

На маленькой станции их встретила тётя Люба. Уже спустились сумерки, в зеленоватом весеннем небе висел тоненький серпик молодого месяца. Тётя Люба усадила мальчиков в широкие сани, укутала обоих вместе огромным тулупом, сама уселась в передке саней, дёрнула вожжами, и сани понеслись по звонкой, хрусткой дороге.

После нескольких часов в душном вагоне ребят сразу разморило на свежем весеннем воздухе. Миша задремал, уткнувшись головой в Севины колени, а Сева усиленно таращил глаза, оглядываясь по сторонам, но не видел ничего, кроме белесоватой мглы, еле освещённой заходящим месяцем. Он едва успевал отвечать на расспросы тёти Любы: и как мама, и какие вести от папы, и сколько у Севы и Миши в третьей четверти пятёрок?

Потом стала рассказывать сама тётя Люба.

— А у нас посевная началась, — говорила она. — Работы у всех, выше горла! Сегодня я, до того как ехать за вами, с утра помогала на огороды навоз возить. Завтра начнём пораньше, — надеемся завтра последний вывезти, а то, того и гляди, дорога рухнет!

— Почему же навоз? — удивился Сева. — Разве ты, тётя Люба, не бухгалтер?

Тётя Люба засмеялась.

— Бухгалтер-то бухгалтер, Сева, да разве я за своими книгами усижу, когда нынче весна такая ранняя сразу налетела! Сейчас каждая минута дорога и каждая пара рук на счету! Ветеринар наш тоже со мной работал, а библиотекарша на сортировке семян помогает. Посевная!

— Ну, так и мы будем помогать! — весело воскликнул Сева.

— А вы отоспитесь хорошенько, отдохните, погуляйте, а там видно будет. Ну, вот мы и приехали!

Спустя несколько минут мальчики, наскоро поужинав, крепко спали на мягком, душистом сеннике в углу жарко натопленной тёти-Любиной комнаты.

Проснулись они поздно. В комнате было пусто и во всём доме тихо-тихо. Все давно ушли на работу. На столе стоял приготовленный для мальчиков завтрак.

Минут через пять, дожёвывая на ходу пирожки, Сева и Миша выскочили из дому и остановились на крылечке, ослеплённые солнечным блеском, оглушённые неистовым птичьим гамом. Уже высокое солнце било прямо в глаза и жгло почти как летом. На широкой проталине возле крыльца, оголтело вереща, прыгали, взлетали, дрались воробьи, откуда-то с поля доносился дружный крик грачей, а в посёлке не умолкая кудахтали куры и победно перекликались петухи.

Домик, в котором жила тётя Люба, стоял на самом краю совхозного посёлка, даже немного на отлёте. Направо шла широкая улица, налево дорога уводила в молодой берёзовый лесок. Мальчики взглянули вдоль улицы — на ней не было видно ни души. Все люди были где-то на работе; ветер доносил издалека людские голоса и звонкий рокот трактора. Снега на улице почти не было, кое-где на проталинках выбивалась прошлогодняя трава, а золотистая широкая дорога, казалось, вся дрожит от тысячи тысяч бегущих по ней струек воды. На разные голоса переговаривались частые капельки, шлёпаясь с крыши в ими же выдолбленный желобок вдоль стены дома.

— Мишка! Айда! — крикнул Сева и, сбежав с крыльца, помчался за околицу — в берёзовый лесок. Миша бросился за братом. Вприпрыжку, обгоняя друг друга и беспричинно смеясь, бежали они по дороге — ещё крепкой, но сплошь покрытой тонким слоем струящейся воды. Но вот лесок кончился, и они выскочили на широкий, весь сверкающий, залитый солнцем луг.

Странная картина открылась перед ними. Прямая, как стрела полевая дорога шла вдоль отлогого склона и делила его пополам, выпирая высоким горбылём, точно опрокинутое вверх дном корыто. Справа от дороги снег осел, растаял, и всё широкое поле казалось сплошным ярко-синим озером, по которому бежала мелкая, сверкающая рябь.

Плотно утрамбованная дорога, словно плотина, сдерживала эту массу весенних вод, зато слева от дороги снега уже почти не было, а по ярко-рыжим проталинам, извиваясь, как змейки, бежали вниз бесчисленные ручьи. А где-то внизу гулко шумела не видная под снегом весенняя речка.

И всё кругом струилось, и булькало, и звенело. Звенели ручьи, звенели в небе невидимые жаворонки, звенели под ногами хрупкие льдинки, звенел в ушах ласковый упругий ветер, — и казалось, само солнце звенит, и поёт, и смеётся.

И городские ребята, впервые в жизни попавшие ранней весной в деревню, ошалели от восторга. Севе вдруг показалось, что и в нём самом всё зазвенело и запело, — и, неожиданно для самого себя, он вскинул кверху руки, поднял голову и побежал навстречу ветру и солнцу, громко крича самое яркое и самое радостное слово, пришедшее в голову:

— Победа! Ура! Ура! Победа!

— Ура! Ура! Победа! — закричал и Миша, привыкший во всём подражать старшему брату, и, тоже, вскинув руки, побежал за ним.

Сева вдруг остановился, Миша с разбегу налетел на него. Схватившись друг за друга, чтобы не упасть, они закружились на месте и расхохотались.

Ноги у них уже давно были мокрые, шапки съехали на затылок, щёки пылали, ярко горели глаза.

— Мишка, знаешь что?! — Сева внимательно огляделся вокруг. — А что если взять да перекопать дорогу? Канаву сделать, а? Вот хлынула бы вода, у-у-у!

— Севка! Давай! Интересно!

— Давай. Сбегаем домой, — я видел там, в сенях, в углу, лопатки. Побежали!

Дома по-прежнему никого не было, только в кухне возилась старушка сторожиха.

— Миша! И знаешь что?! Давай никому не скажем, что это мы, — заговорил Сева, когда они с лопатками вернулись на дорогу, — пусть это будет наш сюрприз. Им-то ведь некогда счищать, а мы тут как тут! Накопаем канавок, это поле скоро-скоро и очистится. Вот здо́рово-то будет!

Копать оказалось не так легко: дорога была плотно утрамбована и, постепенно оттаивая, взялась льдом. Мальчики старались вовсю. Они вели свои канавки снизу, навстречу воде. Дело подвигалось медленно. Сева был ловок и силён — и то канавка получалась неглубокая, узенькая, а у Миши шла просто какая-то царапка. Сева, сопя, упирал ногой на лопатку, и вдруг настал момент, когда лопатка сразу — легко и быстро — вонзилась в рыхлый снег. Очевидно, у самого основания дорожного бугра вода уже начала просачиваться. Сева удвоил старания. Оставалась уже узенькая полоска, отделяющая канавку от воды. Сева ударил лопатой, и вдруг целая глыба плотного снега дрогнула, как-то кувыркнулась, и — у-у-ух! буль-буль! — хлынула вода, сразу увлекая с собой набрякшую оторванную глыбу.

— Ура-а! — громко заорал Сева. — Мишка! Смотри! У-ух ты! Что делается-то!

Миша бросил лопатку и подбежал.

Шумный поток воды хлестал через дорогу, кружась, бурля, вползая на берега канавки. Вода отрывала куски этих неверных берегов и, вынеся их на свободное место, разливалась широким потоком по рыжей проталине и уходила вниз, к невидимой шумливой речке.

— Ой, ну и жарко! — воскликнул Сева и, живо сбросив с плеч пальто, кинул его на руки брату. — На, Мишка, держи, я ещё расширю канавку!

Он снова крепко ударил лопатой. Огромная глыба разбухшего снега, тяжело переваливаясь, соскользнула в канавку и поползла вниз. Вода громко забурлила, перекатываясь через неё.

— У-ух ты! — в неистовом восторге закричал Сева и, вскинув лопату над головой, заплясал на дороге какой-то танец диких.

— Ура! Ура! Богатыри мы, помощники солнца! — пел он во всю силу своих лёгких.

— Помощники солнца! — захлёбываясь, вторил ему Миша, тоже топчась на месте и держа в объятиях Севино пальто.