Белая шубка - Страница 13

— А-а-а-а-а! — закричал он от ужаса, от боли, открыл глаза, сел. Туча сбежала с луны, и Дима сквозь слёзы, так и хлеставшие из глаз, увидел ярко освещённую калитку.

«Налетел… дурак!» — выругал он себя, вскочил на ноги, подхватил далеко отброшенный хлеб и уже с открытыми глазами помчался дальше.

И только дома, когда мама всплеснула руками и вскрикнула: «Дима! Что с тобой?!» — Дима громко, в голос заревел и ткнулся окровавленным носом в мамино платье.

Утром Вовка и Маруся выбежали с разных сторон на лужайку.

Калитки не было. Трава была срыта, дорожка шла прямо, а две тропиночки обегали кусочек свежеутрамбованной земли.

— Где же калитка? — остановился Вовка.

— Калитку папа убрал. Давно собирался. Забор ещё прошлый год сняли, а калитка очень глубоко вкопана была. И калитки нету, и никакого Джиахона Фионафа нету! Это всё Димка выдумал, чтобы нас пугать, а мама сказала, что Димку надо выпороть, — не ври! — одним духом выпалила Маруся.

Вовка стоял, разинув рот, и ничего не мог понять.

Через несколько минут из-за кустов вышел Дима и увидел: на том месте, где вчера была калитка, прыгали, взявшись за руки, Маруся с Вовкой и громко пели:

Увидели Диму, остановились. Маруся показала на него пальцем и захохотала:

— Нос-то! Нос-то! Фуфлыга синяя, а не нос!

Дима собрался с духом и громко сказал:

— Ну, давайте в казаки-разбойники.

Маруся подняла обе руки, показала Диме длинный нос и, не сводя с него глаз, крикнула:

— Вовка! Я принесу Дуньку, давай в папу-маму!

— В папу-маму! — обрадовался Вовка.

Дима быстро повернулся на пятках и пошёл в сад. Он чувствовал, что сейчас заревёт. Оттого ли, что очень болел нос, оттого ли, что хохотала Маруся, или оттого, что не было калитки? Он сам не знал.

Маруся крикнула ему вслед:

— А тебя надо выпороть, — не ври!

Дима, глотая слёзы, пошёл на бугорок над прудом. Там можно было прятаться, кругом кусты. По небу бежали белые облака, отражались в пруду. Но только в облаках уже не было страшной рожи Джиахона Фионафа, а из пруда уже не глядели его верные слуги… И некого было спасать из таинственного невидимого замка…

А на лужайке не было больше старой замшелой калитки. И везде казалось пусто-пусто и скучно-скучно…

«Что ж… пойду домой, почитаю…»

На дорожке Дима сразу натолкнулся на маму.

— Дима! Что с тобой! Ты плакал?

— Мама, ты не сердись. А только мне так жалко… так жалко! Моего… моего Джиахона Фионафа!..

Я искала себе дачу на лето в небольшом живописном посёлке на Украине. Мне приглянулся маленький домик, весь в зелени, с густо увитой диким виноградом терраской. Когда я открыла калитку, ведущую в сад, она скрипнула, я так и застыла на месте, не решаясь двинуться дальше. Как из-под земли, передо мной вдруг появилось… я не знаю, как назвать это страшное существо! Это была, конечно, собака, но таких мрачных собак я никогда в жизни не видала. Передо мной стоял огромный собачий скелет с поджатым хвостом. Скелет был обтянут взлохмаченной чёрной шкурой, кое-где торчали клочья бурой невылинявшей шерсти. Собака стояла неподвижно и смотрела на меня тёмными, очень умными, но злыми глазами. Она не рычала и не лаяла, она только высоко подняла верхнюю губу и очень выразительно показывала громадные, острые и белые клыки. Я попятилась назад к калитке, и сразу собака сделала шаг вперёд, всё так же глядя мне прямо в глаза и показывая зубы.

— Хозяева! Есть здесь кто-нибудь? — громко крикнула я, боясь сделать движение.

На террасе появилась немолодая женщина, босая, в подоткнутой юбке. Она вытирала руки и замахнулась полотенцем на собаку.

— Пошёл вон! — крикнула она. — Вы не становитесь к нему спиной, он может цапнуть вас за икру.

Страшная собака, продолжая смотреть на меня, задом отступила на несколько шагов.

— Зачем вы держите такое чудовище? — спросила я.

— А разве вы не знаете, что у нас после войны много бандитов? А Карайка никого не впустит! Незаметно подкрадётся сзади — хвать за ногу! Такая уж у него повадка.

— Так к вам же и по-хорошему никто войти не может! — сказала я.

— К нам никто и не ходит, — спокойно ответила женщина. — А вам что от меня надо?

— Да вот ищу дачу, и понравился мне ваш домик. Не сдадите на лето? — спросила я.

— А чего же? Сдам. Сын уехал с экспедицией рабочим, я одна и в сараюшке проживу. Сдам. Показать дом? — она очень, видимо, обрадовалась.

— Покажите, — сказала я. — А ваше это чудище меня сзади не цапнет?

— А чего же? — равнодушно ответила она. — Цапнет. Вы идите вперёд, а я за вами — и отгоню его, если что.

Домик внутри оказался чистеньким, но более чем скромным. Я поняла, что хозяйка очень бедствует. О цене мы договорились без труда.

— Всё мне подходит, но вот ваш пёс… У меня два сына — девяти и шести лет. Я боюсь за них, очень уж страшный пёс!

— А может, он привыкнет — и ничего… — не совсем уверенно ответила она. — Мой сын его нарочно злым растил.

— Как нарочно злым растил? — не поняла я.

— А так. К ласке не приучал. Бил часто. А то, бывало, Карай ещё щенком был, заснёт на травке, а мой Гранька накроет его железным корытом и ну дубасить по корыту молотком.

— Зачем?! — ужаснулась я.

— А чтоб злей был. Мы очень бандитов боялись.

— А почему он такой тощий? Вы его не кормите?

— А чем мне его кормить? Собака — она себе пищу пусть сама добывает, — хозяйка горестно вздохнула.

А я подумала: «Хорошо, что этот Гранька уехал, он для моих мальчиков был бы пострашнее, чем этот пёс».

Мы спустились со ступенек терраски. Я взглянула на Карая, сидевшего в стороне. Встретив мой взгляд, он медленно показал мне клыки. Я на минутку заколебалась, но решила:

— Хорошо. Беру дачу. Завтра переедем. Будьте дома.

— Буду, буду! — радостно ответила хозяйка.

Надо сказать, что и я и мои сыновья всегда очень любили и до сих пор любим собак. Судьба Карая, которого нарочно растили злым, меня тронула и заинтересовала. Я подробно рассказала мальчишкам о своём первом знакомстве с этим страшным, даже не похожим на собаку существом, и мы решили: займёмся укрощением «дикого зверя».

— Ребята, — сказала я, — вы только первое время его не трогайте, близко к нему не подходите и старайтесь мимо него бегом не бегать. Начнём с того, что накормим его. Это изголодавшийся, озлоблённый пёс, его только били, и он понятия не имеет о том, что такое ласка.

К нашему приезду хозяйка посадила Карая на цепь около убогой, полуразвалившейся будки. Стоило кому-нибудь из нас сделать пару шагов в сторону будки, как Карай обнажал свои огромные клыки и, пятясь задом, забирался в своё невзрачное жильё. Днём я взяла ломоть хлеба и подошла к будке, протягивая ему хлеб.

— Карай, — говорила я ласково, — ну возьми! Ты же хороший пёс, мы непременно будем друзьями. Возьми!

Карай не брал хлеба, а только жадными глазами смотрел на него. Я подошла ближе. Он ощетинился, показал зубы и попятился. Я положила хлеб у своих ног на землю, не двигаясь с места. Карай смотрел на хлеб, но не выползал из будки. Я отступила на несколько шагов. Тогда пёс одним рывком выскочил, схватил хлеб и скрылся в будке.

После обеда я налила плошку супа, накрошила в неё хлеба и смело пошла к будке. Позвала пса, поставив плошку у своих ног, но он не вышел из своего логова, пока я снова не отошла на несколько шагов. Тогда Карай, прижимаясь животом к земле, подполз к плошке и, прежде чем начать есть, насторожённо посмотрел на меня.

— Ешь, Караюшка, ешь! — сказала я, продолжая стоять на том же месте. Карай начал жадно лакать, но после каждых двух-трех глотков вскидывал на меня испытующий взгляд.