Белая королева для Наследника костей (СИ) - Страница 41

С момента дня начинается отсчет последним дням жизни Торы. Неделю я старательно корчу из себя дурочку: прихожу в ее комнату, приношу подогретое с пряностями вино и выслушиваю бесконечную болтовню о том, как хорош мой брат. «Ох, Мьёль, Логвар такой выносливый в постели! — с придыханием говорит эта шлюха и поглаживает себя по животу. — Уверена, после того, как он каждую ночь седлает меня, здесь уже целый выводок будущих принцев!» Я глотаю ненависть. Вот она, моя плата за любовь — отрава признания. Меня убивает сама мысль о том, что Логвар касается тела другой женщины, что он обнажается перед ней и они делают то, о чем мне не позволено даже мечтать.

Через десять дней я подливаю отраву в вино.

Уже в комнате разливаю его по кубкам, протягиваю один ей и делаю глоток.

Она жадно выпивает все до капли, очевидно пребывая в приподнятом настроении.

Улыбается — и начинает кашлять.

Я выплевываю вино на пол и наслаждаюсь тем, как темноглазая змея царапает себе глотку. Подхожу ближе, чтобы она видела триумф на моем лице, и шепчу:

— Он мой, шлюха Тора. Только мой!

Ее взгляд соскальзывает куда-то поверх моего плеча, и я слишком поздно соображаю, что в комнате есть кто-то еще. Я так увлеклась наслаждением ее страданиями, что потеряла бдительность.

Поворачиваюсь — и столбенею.

Логвар стоит там. Мрачный, хмурый, как пасмурное утро перед снежной бурей.

Тора тянет к нему руки, медленно опускаясь на колени. Кровь течет из ее носа и рта, кашель превращается во влажное бульканье.

— Значит, твой? — хриплым, рвущим мое несчастное сердце голосом, спрашивает он.

Я поднимаю подбородок, облизываю губы. Если там остался яд — мне не жить. Но… теперь уже все равно. Он скажет, что я натворила. Меня, скорее всего, замуруют в подвале под храмом, чтобы мой дух нашел свое успокоение под печатями в полу и стенах.

— Помоги, — молит умирающая Тора, но Логвар даже не смотрит в ее сторону.

Он ждет моего ответа.

— Ни одна женщина не получит тебя, — зло, обнажая израненную душу, отвечаю я.

— Почему? — требует он.

И, не дождавшись ответа, приближается ко мне. Ладонь брата такая большая, что запросто обхватывает мою шею. Сжимает, крадет воздух. В моих легких разгорается настоящий пожар. И мне мучительно приятно от того, что смерть настигнет меня от его руки. Не хочу в склеп, не хочу в камень. Не хочу умирать медленно и мучительно, хочу погаснуть быстро, как падающая звезда.

— Потому что ты — мой, — шепчу, улыбаясь в предсмертном вдохе.

— Моя сладкая Мьёль, — шепчет он и вместе с поцелуем вдыхает в меня жизнь. — Моя… Моя до самой смерти.

Мы иступлено целуемся. Сливаемся, как две змеи, которые вонзают друг в друга зубы, ходя по острой ядовитой грани порока.

— Будьте… прокляты… — на последнем вздохе хрипит Тора.

И подыхает, как падаль.

— Ты нарочно меня изводил, да? — злюсь я, царапая брата по груди. Инстинктивно хочу избавить его от одежды и пройтись пальцами по коже.

— Надеялся, что ты не выдержишь, — сверкая дымными глазами, признается он. И больно щипает меня за задницу. Прижимает так крепко, что я чувствую твердость в его штанах.

Я — Мьёль Грязная. И я наслаждаюсь каждым оттенком своей порочной любви.

Логвар уезжает на войну — это все, что я помню о той весне.

Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как мы открылись друг другу. Я думала, что станет легче, но судьба словно издевается над нами. Не случается и дня, чтобы нам удалось побыть наедине. У нас есть лишь одно наслаждение — безмолвные взгляды. Этого у нас не отнимут даже боги. Где бы мы ни были — мы не сводим друг с друга глаз. За столом во время ужина, в библиотеке, где отец время от времени вдалбливает в наши головы науку управления государством. Мы киваем, слушаем — и целуемся взглядами. Срываем друг с друга одежду.

А потом — война.

Я стою на крыльце, зябко потираю плечи и смотрю, как Логвар садиться на коня.

А уже через мгновение — я около него. Беру за холодную ладонь и прикладываю к своей щеке. Лащусь, словно кошка.

— Вернись ко мне, — умоляю шепотом.

— Даже если умру, — отвечает он твердо.

Мы знаем, что обнажаемся слишком сильно, но нам все равно. Мы никогда не обсуждали этого, но иногда молчание значит больше тысячи слов. Для нашей любви нет места среди этих снегов и льда. Здесь нас ждет лишь осуждение и презрение. И смерть.

— Люблю тебя, — шепчет он и пришпоривает коня.

Я еще долго стою посреди внутреннего двора. Застываю под гнетом одиночества. Заставляю сердце превратиться в лед. Так проще.

— Тебе пора замуж, — говорит мать у меня за спиной.

— Нет, — отвечаю я.

— Да, или, клянусь богами, я лично сожгу тебя за то, что ты с ним сотворила. Грязная девка!

Поворачиваюсь. Вижу, что она все понимает. Еще бы, ведь она — наша мать.

— Ты не посмеешь.

— Еще как посмею, — говорит она, и я знаю — посмеет, сделает.

Хочется выть от бессилия, от невозможности сделать так, чтобы она просто перестала существовать, исчезла с моего пути, как то бревно, которое не дает телеге двигаться дальше. Мы долго смотрим друг на друга, обмениваемся невысказанными угрозами. Мы — одна кровь, и нам не нужны язык и губы, чтобы выплеснуть накопленную злость и боль. Логвар — ее любимец, надежда и опора, солнце в окне, теплый луч в ненастье. В конце концов, в этом мы похожи как две капли воды — оба одержимы одним мужчиной, и наша любовь никак не укладывается в рамки «нормальности». Точно так же, как мать желает возвести его до небес, я желаю украсть его у мира, чтобы владеть им единолично.

— Веди себя смирно, Мьёль, и я не скажу отцу, что ты задумала, — шипит она прямо мне в лицо, и кислый запах изо рта заставляет меня поморщиться. — Я всегда знала, нужно было убить тебя сразу же, как ты появилась на свет.

— Чего уж мелочиться, мамочка, надо было сразу бросаться башкой вниз с башни, — отвечаю я, сожалея лишь о том, что слова не могут отравить. С удовольствием бы посмотрела, как она будет корчиться в муках от какой-то медленной отравы. — Ведь я — это то, что создало твое тело. И мои мысли — отражение твоей порочности.

Она отшатывается от меня, смотрит с ужасом и отвращением, но быстро берет себя в руки и, ни говоря ни слова, уходит.

А через две недели в замке появляется Артур.

Он — единственный сын лорда соседних обширных земель. Он чуть старше Логвара, но уже обременен животом, и в его волосах виднеются проплешины. От него воняет потом, а руки, которые он постоянно как будто не знает куда деть, пухлые, как подошедшее тесто. Меня мутит от одного его вида, выворачивает наизнанку от необходимости находиться рядом, проявлять радушие, пока наши родители ведут светский разговор.

Мать еще ничего не сказала, но я знаю — она выбрала этого урода для меня. Не малолетнего мальчишку, что был здесь три дня назад, и не сухого старого вдовца, уже идущего под руку с Костлявой. Она выбрала этого телка, потому что он сможет мучить меня.

Я сдерживаю слезы и чтобы не сойти с ума постоянно повторяю в голове слова короткой весточки, посланной Логваром: он скучает, он ждет встречи, и лишь боль от свежих ран отрезвляет его от постоянно тоски. Я скучаю так сильно, что перестаю нормально спать. Стоит закрыть глаза — и вижу его перед собой, чувствую запах и руку, которая перебирает мои волосы. И просыпаюсь от того, что плачу в подушку.

Узнай мать, как сильно я страдаю, она стала бы куда счастливее.

Я с трудом выдерживаю разговор, но, когда Артур заводит разговор о выгодах, которые сулит союз нашим семьям, я не выдерживаю. Срываюсь с места, смотрю на отца с мольбой. Он не может быть так слеп, он должен видеть паутину, которую свила бессердечная паучиха — моя мать.

Но отец глух к моим просьбам. Все что он делает — позволяет мне покинуть комнату под предлогом «стеснительности юной принцессы». Я выбегаю, слепо бреду, не разбирая пути. В груди жжет, голова раскалывается от настойчивого голоса: в последнее время он почти все время со мной, и я начинаю скучать, когда не слышу его едких замечаний слишком долго. Сейчас он ступает шаг в шаг — мой невидимый едкий советчик.