Беглецы и чародеи - Страница 57

— Черт… Черт… Черт…

— Ты дочертыхаешься однажды, — заметил Лучший из Друзей, озираясь по сторонам. — И потом, что это за щелчки такие? Ты что?

— Да! — закричал Зуха, чуть не плача. — Да, тысяча чертей, да! Я забыл, как ее зовут! Я не помню цвета ее глаз! Я понятия не имею, чем пахнут ее волосы! И вдобавок ко всему она уже тысячу лет не пользуется своим вэем! Вот ведь какая выискалась — тридцатое апреля! Фифа!

Потом навалился грудью на столик и сказал убито:

— Я в отчаянии. Что прикажешь делать?

— Ждать, — молвил Самый Искренний и Преданный, сложил руки на животе и откинулся на спинку плетеного стула. — Ждать, надеяться и верить, мой колокольчик. А если это не поможет… Что ж. Надо быть сильным. Надо уметь улыбаться сквозь слезы. Надо, в конце концов…

— Дрдонг! — сказал кто-то в окружающем пространстве.

— А, это ты, — сказал Зуха и отвернулся.

— Уоу-уоу, — кивнула Крох.

— Большая честь для меня, — сказал Дружище. — Много о вас наслышан.

— Мяфа? — поинтересовалась Крох у Зухи, тыча пальцем в Лучшего из Лучших.

Зуха неопределенно сделал бровями.

— Кажется, нас не представили… — начал Друг.

— МЯ-А-ФА? — повторила Крох. Казалось, ее изумлению нет предела.

— Ну, если вам угодно, — сказал Друг, помаленьку закипая. — Пусть будет «мяфа». Кстати, вам никто не говорил, что показывать пальцем невежливо?

Тогда Крох посмотрела на него — в первый раз.

— Мяфа, — сказала она с окончательной интонацией. — Мяфа…

Ее глаза увлажнились. Она царапнула ноготком рукав Лучшего Друга и заговорила быстро и взволнованно, кивая в такт своим словам. Кажется, она говорила в том смысле, что, конечно, мяфа это не дрдонг, совсем не дрдонг. Но, с другой стороны, радабарка огг юкка, и потому не стоит уун-уун. Все будет очень даже дрдон-ги-дрданг-дили-ден-ден-ден, вот увидите, честное слово!

— Простите за нескромный вопрос, — как можно мягче сказал Лучший Друг. — У вас там… в Питомнике… все такие?

Крох негодующе тряхнула головой (ага, вот оно). Идем на сближение. Боевая готовность номер один. Открыть бомболюки.

— Где-то учитесь, барышня? Работаете?

Крох затрясла головой так, словно хотела вовсе избавиться от ее содержимого, и обернулась за поддержкой к Зухе. Но на месте Зухи сидел незнакомый господин в мятом пальто. Как-то он странно сидел. Как будто он сидел чуть прихрамывая, что ли. Бывает такое?

— Извините, — сказал господин. — Малость задержался. День-то високосный, сами понимаете.

— А вы чего, пылесосами торгуете? — предположил Проницательнейший из Друзей. — Или чините?

— Пробки вынимаем, — загадочно ответил мятый господин. И тоже заозирался по сторонам. С довольно тоскливой миной, надо сказать. Было ему жарко и нервно. Он явно трусил. Потом набрался смелости и сказал, глядя Другу в переносицу:

— Давайте уже начнем, что ли?

— Чего начнем? — не понял Друг.

Тут мятый господин неожиданно изволил разгневаться.

— Как «чего»? Вызывали? Площадь Пигалицы… тьфу, Жужелицы? Летнее кафе? У меня записано. — Мятый извлек откуда-то мятую же бумажку. Бумажке тоже было здорово не по себе. — Вот! Вот!

— Пойдем, Крохин, — сказал Зуха. — Они тут сами разберутся. Я билеты купил на «американские горки». Хочешь «американские горки»?

— Дрдонг! — завопила Крох.

— А мороженого хочешь?

— Дрдонги-дрдонг! — завопила Крох еще пуще. В полном восторге сдернула смешную вязаную шапчонку и замахала ею над головой. У девчушки оказались довольно симпатичные биостразы. И вообще конкретика была ей очень даже к лицу.

Зуха и Крох сцепились мизинцами, осторожно взмыли над столиком и поплыли по направлению к детскому парку.

— Какие горки? — возмутился Лучший из Лучших. — Осень же! Аттракционы все закрыты!

— Да ладно вам, — сказал господин и отхлебнул чужой остывший кофе.

— Ничего не ладно! Мороженое! Плюс два по Цельсию! У мальчика, может быть, гланды! А у меня, может быть, сердце… НЕТ! ВЫПЛЮНЬТЕ ЭТО НЕМЕДЛЕННО!

— А в чем, собственно…

— Я хочу сделать признание, — сказал Верный Друг необычайно торжественно. — Или даже официальное заявление. Есть тут где-нибудь поблизости хоть какая-нибудь завалящая пресса? Пять минут назад я подсыпал в чашку Зухи сильнодействующий яд. Из подлого чувства ревности. И… зависти. Случилось так, что отравленный кофе выпили вы, ни в чем не повинный человек. Я нижайше прошу у вас прощения и надеюсь искупить свой проступок, если нам суждено будет встретиться в следующем аватаре… Заметьте, это было чистосердечное признание.

— Наплевать.

— Э-э… простите?

— Наплевать, — повторил господин, прихлебывая из чашечки как ни в чем не бывало.

Лучший из Лучших какое-то время всматривался в загадочного субъекта.

— Странно, — наконец произнес он. — По всем параметрам вы у меня должны быть уже мертвехоньки. По вам, еще раз прошу прощения, уже мухи должны ползать. Я, как специалист по ядам…

— Я тоже в своем роде специалист, — сказал человек в мятом пальто и ни с того ни с сего подмигнул. Впрочем, возможно, показалось.

Они еще немного помолчали.

— А ты ему кто? — спросил мятый господин, без предупреждения переходя на «ты».

— А я ему, между прочим, лучший друг, — сказал Лучший Друг с достоинством.

— Лучший, говоришь?

— Лучший из лучших, — подтвердил Лучший из Лучших.

— Ну вот и не выступай… друг, — сказал мятый. — Они тоже сами там разберутся. Пойдем в шашки сыграем. Пообщаемся на темы. Ты, я гляжу, философ.

Он выбрался из-за столика, и оказалось, что он действительно хромает, правда, непонятно, на какую ногу именно. А может быть, на обе сразу или по очереди. Бывает ведь и такое.

— Смотри, осень какая — ручной работы, будто на заказ… А ты говоришь — сердце… У всех сердце…

Так, мирно беседуя, они удалялись по тропинке, усыпанной листьями.

У входа в парк Зуха долго торговался со сторожем через решетку ограды — и едва не потерпел поражение. Сторож — этакий несгибаемый, почти полностью протезированный ветеран — хотел было сказать язвительное напоследок, уже открыл пасть, специально для этих целей нашпигованную железом. Но увидел в сумерках поверх Зухиного плеча нечто — и вдруг передумал, захлопнул свою мышеловку и поковылял к каптерке. Спустя минуту он гремел ключами от ворот. Как все сторожа, он был поборником Порядка и любил, чтобы все было безукоризненно правильно. Возможно, в душе он был даже поэтом Порядка — непризнанным, безымянным, и все же… Потом он долго курил, кряхтел и вздыхал, ходил туда-сюда, яростно скрипя кракалитовой ногой. Будто пытался заглушить восторженные взвизги «уоу-уоу!», уханье и скрежет в глубине парка. А на землю не спеша, вальяжно опускался снег. Как нельзя более вовремя. Точь-в-точь по расписанию.

В первый раз мне удалось заработать большие деньги глубокой ночью пятнадцатого марта… года. Я стоял в чистом поле, в тринадцати километрах восьмистах тридцати шести метрах от ближайшего населенного пункта. Вокруг меня гулко ухали филины, выли волки, тявкали лисы, а я как ребенок радовался свалившемуся нежданно-негаданно богатству, сжимая в руках кейс, туго набитый разнообразными купюрами и прочими материальными ценностями.

По традиции я открыл лицевой счет в одном модном в то время снабженческом лагере где-то под Нефтюганском, куда перевел практически все эти ценности, за исключением заранее оговоренных сумм в пределах установленных лимитов на хозяйственные нужды и представительские расходы.

Я не отказывал себе ни в чем, даже купил говорящего медведя. Я ощущал себя очень богатым человеком.