Беглая Русь - Страница 6
Ещё смолоду жена Полина к любой работе почему-то приохочивалась с ленцой или не спешила, словно раздумывала: за то ли дело взялась? Она была поджарая, долговязая, своенравная, выражалась порой грубо, и не терпела, когда супруг, бывало, в любую работу тыкал носом. Но со временем, уяснив норов мужа, втянулась в домашние дела, и опять-таки всё делала как-то неторопливо. А когда муж подгонял, норовила огрызаться, припоминая ему шальную молодость и обзывала то бабником, то кобелём, так как на его совести остались многочисленные супружеские измены. И тем не менее ценила его, как хозяина, у которого в руках все дела спорились. И жила с мужем больше в ладу, чем в розне. Впрочем, бывало всякое, особенно на почве ревности, если узнавала о его шашнях на стороне, тут-то она ему спуску не давала. Но всё это давно осталось в прошлом. Здесь, в степи, жизнь чужбинная брала их в крутой оборот, зажимала хозяйственную хватку в железные клещи, вынуждала быть послушными колхозниками, и кое-как притерпелись с постылым советским укладом.
Единоличную жизнь не сравнить с нынешней, колхозной. До коллективизации, у себя на Орловщине, Староумовы слыли зажиточными, работящими крестьянами. Пять коров держали, да плюс ежегодный от них приплод, два кабана, несколько дюжин птиц, пару гнедых лошадей, да пару орловских рысаков для езды в губернский город. Всё это хозяйство приносило хорошую прибыль, да самих было четыре рта. Потом старик-отец помер, Иван стал хозяином. Вот тогда Иван Наумович женился, это было ещё да революции, а потом забрали на войну с германцем, а перед гражданской был уже дома. Да недолго – красные призвали, он видел за ними силу, приспособился, ненавидя советы. Однако по контузии и ранению отвоевался рано. Взялся восстанавливать домашнее хозяйство, пока был занят своим делом, настала мирная жизнь. Сперва поставил новый дом под железной крышей. И стало год от года подворье крепнуть, обновил весь посевно-уборочный инвентарь, приобрёл лобогрейки, чего раньше не имел, поставил амбары, соорудил ригу, сладил новый заплот, как крепостную стену с воротами. И в конце нэпа завертелась мыслишка купить трактор. Нэп власть свернула, затеяв индустриализацию. Хотя понимал: мечту о тракторе одному пока не осилить; надо было с кем-то скооперироваться; среди зажиточных крестьян тогда это было распространено. В самостийную артель вступали несколько крепких единоличных хозяйств, сообща им многое было под силу. Но объявили окаянную коллективизацию, власти распустили все коммуны и началось разорение всех зажиточных единоличников. Лошади, коровы ушли со дворов первыми, а потом выгребали зерно, целыми стогами увозили сено…
Сначала Староумов противился безудержному произволу, тайком прятал зерно, корма, резал птицу и кабанов, увозил продавать на базар. Однако с двумя тёлками по дороге в город его задержали, заставив вернуть скотину колхозу, не то с плеч полетит его кулацкая башка.
– Только попробуй отдай всё в колхоз, – грозила Полина, сверкая безумно-огненным взором. – Они с умыслом, как злодеи, нагоняют страху, а ты нюни развесил!
– Без тебя знаю… Но с советами шутки плохи – к стенке, и баста! Тут бедой пахнет, ходют страшные слухи: безбожно раскулачивают, угоняют людей, как скот за тридевять земель. А ты дома сидишь, на людей носа не высунешь! Так что в ссылку я не хочу – пусть подавятся…
– Не может быть, чтобы нас, трудяг, уравняли с лентяями. Что же советы рубят сук, на котором сидят? Тогда им, варварам, позор, но не нам!
– Какой там позор, новая метла никого не разбирает, давно надо понять… Ничего, схожу за справкой к ветеринару, что коровы больны сибирским ящуром. Мне хитрить не впервой…
Однако безбожная власть не верила ни людям, ни документам. Уполномоченные пришли на подворье, оглядели справных бокастых коровок, лошадок и всех увели. После этого Староумов совсем отощал, пал духом, поник, как ветла. Думал, что теперь навсегда отвяжутся. Да не тут-то было, пришли снова из сельсовета с уполномоченным. Им показалось мало ограбили. На этот раз приглянулся им под железной кровлей дом, пялили вовсю мощь зенки аж на самый конёк крыши и переговаривались, недобро при этом покосились на него, что-то вновь записали и ушли восвояси. А потом за этим последовал вызов в сельсовет, что Староумов с семейством подлежит выселению, в связи с чем ему и членам его семьи куда-либо выезжать запрещено.
Однако Иван Наумович воспринял это предупреждение не как реальную угрозу, а как подсказку к бегству, и глубокой ночью погрузил самые ценные пожитки на телегу, коня тайком пригнал с колхозной конюшни, и всей семьёй в путь от беды подальше.
– Ваня, дом надобно спалить! Эх, ты окаянный, босякам оставляешь? – взголосила жена, и чуть сама не спрыгнула с телеги.
– Отстань, нечистая! – взревел он, стегнув коня, телега дернулась и полетела за околицу деревни и кромешную темень.
– Сам ты такой, дьявол поганый! Кому хоромину оставили? А ну, Фролушка, беги – пук сенца подпали да сунь под застреху… – и тот был готов спрыгнуть с телеги.
– Сядь! – гаркнул на сына Иван. – Ты никак от жадности совсем с ума спятила, хочешь, чтобы нас догнали да прямиком в Сибирь умыкнули? Дура осатанелая, пусть подавятся!
И всей семьей Староумовы окольными путями выбрались из своих краёв и колесили по белу свету, пока не очутились на нижнем Дону близ Старочеркасска. «Ишь ты, сбежали от властей, как черти от ладана», – вздыхала Полина.
И сначала осели в каком-то глухоманном хуторе, нашлось им место, с помощью местных казаков поставили сбоку припёку хату. А потом продали хату и перебрались в окружную станицу. От былой казачьей вольницы тут осталось одно название. А ведь слыхали, если кого примут в казаки, тогда никакие враги не опасны, атаманская булава защитит. И вдобавок на посвящённых в казаки сваляться все привилегии. Однако оказалось и здесь то же самое: разорение, раскулачивание. Пришлось прикинуться погорельцами. Два года работали в колхозе, а до города, бывшей столицы казаков, было езды далековато, если надобно съездить по делам туда и обратно – уходил весь день. Хорошо, что были деньги припасены на обзаведение утварью, обстановкой и всем необходимым. Потом пришлось искать место поближе к городу, да такое, чтобы было подальше от властей. И таким под городом Новочеркасском оказался захолустный посёлок, население которого состояло тоже из таких же, как и они, Староумовы, беженцев, спасшихся здесь от раскулачивания и голода. Тогда это было всего лишь становище из землянок, в которых поселились беглые и городские, которых тут принудили заниматься сельским хозяйством.
Иван Наумович наткнулся на новопоселенцев совершенно случайно: поехал за брёвнами в Багаевскую станицу, но решил паромом переправиться через Дон и на телеге, чудом сбережённой вместе с конём, покатил дальше. Миновал станицы: Бесергеневскую, Заплавскую и увидел на высоком, вытянутом холме город, который венчал большой, с пятью куполами, собор. Город оказался бывшей казачьей столицей, проехал весь от одних Триумфальных ворот до других, тут, на рынке, остановились на ночлег, а потом поманилось разведать, что за земли лежат в степи и увидел далеко курившиеся дымки. Там только примерялись к строительству посёлка. И спустя год на голом пространстве, по обе стороны балки, как на дрожжах, стал расти хутор, присвоивший себе название колхоза «Новая жизнь». Но после убийства С.М.Кирова его переименовали, назвали именем убиенного вождя, а поселение стало называться Новой жизнью.
Староумов вскоре перевёз семью из станицы Маныческой, где продал свою хату и со всеми пожитками махнул прямиком сюда. Но прежде продал телегу и коня, так как чувствовал, что недолго его счастью длиться, отберут коня. И нанял для перевозки пожиток грузовик. Поселился в землянке. Какое-то время присматривался к жителям, и только потом нащупал подход к Жернову, заделался кладовщиком и сторожем. После долгих скитаний и мытарств, хлебнув немало лиха, Иван Наумович, наконец, расправил плечи, стал обживаться. Он так и не принял сердцем колхозный строй. Хотя делал всё, чтобы слыть одним из сторонников колхозного движения. Ведь деваться было некуда, пришлось усмирить непомерную гордыню единоличника и затаиться, пока не наступят перемены. И он лелеял в душе мечту, что рано или поздно возвернётся старый уклад. Но ожидаемого отката не последовало, проклятые советы задавали во всём гибельный тон жизни: изводили тайно людей, изничтожили среду для обогащения и обрекли на нищету. И сколько он страху натерпелся, когда наезжал в степь оперуполномоченный Вадим Соловьёв. А когда, видно, убрал «врагов народа», с тех пор больше не появлялся в посёлке. Даже в это захолустье достают щупальца карательного органа Советов. Он убедился – от них действительно нигде не укроешься. И тогда решил Иван Наумович, чем жить затаившимся врагом, стать заядлым колхозником, а под эту марку и при советах можно наживаться. Рассудив так, как это было уже сказано, Староумов наладил с председателем, а тогда ещё бригадиром Жерновым, земляческие отношения…