Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин - Страница 14

(Ну и что я теперь буду делать с этим, выдуманным мною чудовищем, которое пьет запоем и бродит, по ночному городу, разбивая носы полицейским? Этот хуев Голем может и мне запросто нос разбить....)

- Завтра встречаемся в "Дяде Ване" в полвосьмого. Вам подходит?

Мне подходило.

"Дядя Ваня" - маленькое кафе на 54-й между 8-й и 9-й. Над входом гордо реет Андреевский флаг. Хозяйка - красивая русская актриса Марина, но все ее зовут "Тетя Маша". В "Дяде Ване" - уютно и спокойно, под крылом у Маши собираются русские девушки с судьбой - актрисы, танцовщицы из топлессов, скучающие "американские жены", валютчицы, приехавшие в Нью-Йорк на гастроли или просто бляди на отдыхе. Во всяком случае, если где в этом городе и можно встретить большое скопление красивых баб - так это в "Дяде Ване", поэтому я и указала точный адрес этого заведения.

Но, если для знакомства "Дядя Ваня" место самое подходящее, то для первого свидание - совсем неудобное - там все друг друга знают и нету никакой приватности.

Поэтому мы с Рицманом решили перейти оттуда в какое-нибудь другое место.

Мы вышли на улицу. Вокруг простиралась "Адова кухня" - так называется район Сороковых и Пятидесятых улиц между Девятой и Одиннадцатой авеню. Там куча всяких забегаловок.

- Я вам сочинил стихи.

Андрюша начал читать стихи прямо на улице - громко и вдохновенно, но в эту минуту грянул гром, и началась жуткая гроза. В Нью-Йорке, как и в Питере, погода меняется каждые полчаса без малейшего на то основания, так что Айрис Мэрдок с ее чудной фразой "Эта сумасшедшая старуха - лондонская погода" - может смело отдыхать, пожила бы она У НАС!

Гром грянул, и мы с Андрюшей заметались по "Адовой кухне" в поисках какого-нибудь славного местечка - нырять абы куда, нам не хотелось все-таки, первое свидание - не хуй собачий! Славное местечко нашлось почти сразу - что-то забавное в стиле 60-х, с оранжевыми пластмассовыми креслами и розовыми торшерами, мы вбежали мокрые, плюхнулись в эти кресла и Андрюша снова начал читать стихи:

Ты лежишь на краю теплой бездны,

Названной одиночеством ночью.

Или покоем? Судить бесполезно.

Каждый себя доживает заочно

Так вот и я; оживая помалу,

Впрок берегу затвердевшую данность.

Мертво губами шепчу все условия

И прижимаю к себе одеяло...

В эту минуту я вдруг увидела у него за спиной что-то странное. Я увидела абсолютно голого малайского мальчика лет 15-ти. Он стоял к нам спиной, и я увидела его круглую желтую попу - почти, как наяву. Но ясно было, что наяву такое происходить не может, поэтому я зажмурилась и крепко потерла глаза. Когда я их снова открыла - попа никуда не исчезла.

Я помню страшный разговор,

Сердцебиенье без обмолвок,

Где слово - ледяной осколок,

Входило в ткань судьбы.

И не осталось ничего,

воздушной ток молчанья,

осел как мокрый снег...

Андрюша читал, вдохновенно запрокинув голову и прервать его было немыслимо - к тому же он читал мне посвященные любовные стихи:

...Забыть нельзя,

(я пью твой горький смертный сок),

но вот, остыв и не простив,

перетопить соль бурую

московских зимних улиц

в теченье речевых,

бездомных, донных строк...

Я открывала и закрывала глаза, в надежде, что видение исчезнет, но оно не исчезало. Наконец мой новый друг закончил, и я молча показала ему глазами, чтобы он обернулся. Он обернулся и небрежно заметил:

Жопа... Это мы в гейский бар заскочили

Тут только я заметила, еще нескольких голых мальчиков. Что касается того - первого мальчика, то он нес на блюде, приставленном к низу живота, своего "мальчика" джентльмену за столиком напротив нас. Джентльмен стал принесенное сокровище тихо поглаживать, а я вылупилась на них так, что нас, наконец, заметили, определили как разнополых - НЕНАШИХ натуралов и так закидали косыми взглядами, что пришлось уйти.

Голый мальчик так и остался самым ярким моментом в нашей с Андрюшей любви. Дальше все пошло как-то странно: он звонил мне по несколько раз в день, и домой и на работу, объяснялся в любви и читал стихи - множество стихов. Но больше ничего не происходило. Ничего не произошло ни на следующий день, ни через неделю...

- Ирка, я все-таки не понимаю - что у меня с ним происходит?

- Но он тебя любит? Влюблен?

- Слушай, каждый день я прихожу с работы и там полный автоответчик стихов и признаний в любви! Да у меня такой СТРАСТИ в жизни не было!

- Но ты с ним спала? Хоть раз - было у вас?

- Нет еще. Но может это период ухаживанья?

- Какого ухаживанья? Ты же говорила, что он сразу в первый день в любовники попросился. Ты вообще с ним часто видишься?

- Да я не виделась с тех пор - с голого мальчика. Он все занят.

- Не виделась? Так уж две недели прошло! Ты не понимаешь, что происходит? Он никаким любовником тебе никогда не будет.

- Но он стихи читает, в любви объясняется!

- Правильно. Он сидит в своем госпитале, на дежурстве - делать ему не хрен - и пишет эти стихи, а потом читает на твою машинку. А потом едет домой - спать с женой. Он любит свою жену Лену и спит с ней, а ты ему нужна для вдохновения. Понятно?

- Так чего теперь делать?

- А что - он тебе мешает? Ну, стихи эти и клятвы?

- Да нет, наоборот приятно, но только я думала, дальше чего-нибудь будет.

- Ничего дальше не будет. С этим вариантом - все ясно. Это, между прочим - не худший вариант. Ты с ним, с Андрюхой этим - дружи. Дружи, но ни на какой секс не рассчитывай, он уже давно был бы, если бы хоть как-то входил в его планы.

Ирка было как всегда права, прошло и три недели и четыре, мы с Андрюхой действительно подружились и даже иногда встречались в "Дяде Ване" выпить по рюмочке, но никаких завершенных действий между нами не происходило.

Так проще, привычней. Забудь меня. Пыль

застынет знакомым и матовым слепком.

И оклик, приняв очертание "мы",

Осядет на дно и запомнится пеплом...

В это время в моей жизни начало происходить что-то, что заставило меня отвлечься на некоторое время от поисков любви и сосредоточиться на поисках хлеба насущного.

Гармент-дистрикт - это район в Нью-Йорке, где делают одежду. Тридцатые - улицы между Мэдиссон и Восьмой. Седьмая в этом месте называется "Фэшн эвеню" и на углу Седьмой и Сороковой даже стоит памятник Портному еврейский старик в ермолке, сидящий за швейной машинкой.

Известно ли вам, что Нью-Йорк стоит на трех китах, это:

"Фэшн бизнес"

"Паблишинг бизнес" и

"Интертеймент бизнес".

А, проще говоря - Тряпки, Книжки и Зрелища.

Все это - на самом деле еврейские деньги. Про это я тоже сочинила стихи:

ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ.

Где пустили - там и княжим

Слава Всевышнему.

Наша денежка - портняжья,

Балаганная, книжная...

Не стыдись ее звона,

Поднеси ее к устам,

Мальчик - белая ворона,

Залетевший в волчий стан.

Мы устроили - как знали

От Бруклина - до Голливуда

Мальчик, хочешь жить с нами?

Среди храма и блуда,

Среди блуда и храма,

Шансонеток, жилеток,

Плохих стихов,

Человечьего хлама,

Сметенного со всех уголков.

Мы устроили, как веселей и проще,

А придут за нами, в который раз

Утекай в кукурузу, хлопчик,

Не тебе - умирать за нас

Вожди, подстрекаемые народами,

Нас снова посадят в вагоны телячьи,

А ты, давай огородами, кирпичами Южного Бронкса,

Беги, прячься.

Не жалей обреченное племя,

Раздели с нами жизнь, но не смерть

Не жалей свое бедное семя,

что в нас не успело созреть...

Вот и кончился город человечьего хлама

Шансонеток, жилеток, плохих стихов,

Снова варят суп из еврейской мамы,

Перинного пуха и куриных потрохов.

И опять настала полночь

И опять не стало нас...