Бессердечные изгои. Безжалостный соперник - Страница 18

Шаги раздавались ближе и громче.

Я убрала за ухо выбившуюся прядь, пытаясь успокоить свое сердцебиение. Я запала на Николая Иванова с того первого дня, как мы встретились на кладбище, просто раньше я никак не задумывалась об этом чувстве к нему. Только в этом году, когда все в школе разбились на парочки. Быть в отношениях вдруг за одну ночь превратилось из чего-то постыдного, что делали только плохие девочки, в вершину мироздания, тренд, от которого я отстала. На самом деле ни одна из этих пар не говорила друг с другом во время занятий или как-то взаимодействовала, но у них был титул, и если были какие-то вечеринки или дни рождения, то они приходили вместе и шептались друг с другом или целовались.

Поцелуи тоже стали ритуалом посвящения, чем-то, что нужно было попробовать и поставить напротив галочку. В школе не было ни одного парня, которого мне хотелось бы поцеловать.

Единственные губы, к которым мне хотелось прикоснуться своими, были губы Николая.

Я пролистывала «Искупление», но слова будто бежали по строчкам, выпадая со страниц. Удивительно, как у моих ног еще не было кучи из писем. Это было бесполезно, пытаться сосредоточиться на чем-то, кроме него.

А потом… Счастье заполнило мое сознание. Я заметила его краем глаза, Николай показался у дверного косяка, облокотившись на него. Поношенные туфли, порванные не там, где нужно, джинсы и выцветшая рубашка, потрепанная по краям. С каждым годом он становился только красивее.

Я притворилась, что не заметила его.

– Здорово, – сказал он, в уголке его рта торчал незажженный бычок от сигареты. Я представила, что сказала бы великая Беатрис Рот, если узнала, что я хотела поцеловать парня, который запихивает в рот использованные сигареты с улицы. Честно говоря, она ничего и не сказала бы. До тех пор, пока я не принесла заразу в дом, она не возражала бы, даже если бы я отрезала себе все конечности из-за трендов.

– Ой, хей, Ники. – Я подняла взгляд, здороваясь с ним.

Его красота поразила меня, словно молния. Он не был таким привлекательным два года назад. Каждое лето его черты становились четче и мужественнее. Его подбородок стал острее, складка между бровями глубже, губы выразительнее. Но глаза были лучшей его чертой: удивительно похожие на голубые топазы. Он был высоким, подтянутым и гибким, а еще, кроме всего, в нем была характерная черта, которую нельзя было даже назвать. В нем чувствовалась задиристость ребенка, который знал, как постоять за себя, как выживать. Ужасно было думать, что какие-то дети проводили с ним два семестра в год. Общались, любовались и восхищались им.

– С тобой все в порядке? – Он оторвался от косяка двери, обходя вокруг меня. Я заметила, что его руки за последний год стали больше, крепче, можно было увидеть вены, голубеющие под кожей. Он остановился только тогда, когда наши ноги соприкоснулись, и выхватил книгу из моих рук, небрежно пролистав ее.

Он убрал сигарету за ухо, нахмурившись.

– Привет, – сказала я.

– Привет. – Он поднял взгляд, одарив меня усмешкой, и снова посмотрел на книгу. Я не могла дождаться, когда увижу его в плавках этим летом.

– Ты читал? – хрипло спросила я, начиная краснеть.

– Нет, хотя слышал, что тут какие-то непристойности, – он покачал головой.

– Да. Но суть книги не в этом, – возразила я.

– В поцелуях всегда вся суть, – его глаза встретились с моими, и он легкомысленно ухмыльнулся мне, возвращая книгу и продолжая: – Может, когда-нибудь я это попробую, если мистер Ван перестанет совать мне Penthouse.

Теперь настала моя очередь рассказать ему то, о чем я думала все лето. О чем я мечтала ночами.

– Поздравляю, ты официально стал противным, – ответила я.

– Я скучал по тебе, – рассмеялся он.

– Да, я тоже, – снова ответила я, заправляя прядь волос за ухо, странно чувствуя себя, будто тело мне не принадлежало. – Я думаю записаться на театральные курсы теперь, когда я пойду в среднюю школу, – я совсем не собиралась ни на какие курсы, но мне нужна была хорошая продуманная предыстория.

– Классно. – Он уже бродил по комнате, открывая ящики в поисках новых блестящих вещей для исследования. Мой дом был чем-то вроде тематического парка для Николая. Ему нравилось использовать зажигалки моего отца, скрещивать ноги на столе из красного дерева и представлять, что ему звонят по старому офисному телефону Toscano по важным делам.

– Я подумала, может, мы могли бы повторить одну сцену из книги. Ну, знаешь, для практики, чтобы подготовиться к пробам в сентябре, – осторожно начала я.

– Повторить что?

– Одну из неприличных сцен. В книге. Мне нужно сделать что-то risquе[14] на прослушивании, – объяснила я.

– Risqué? – пробормотал он, открывая ящик и шаря там руками.

– Да. Меня не возьмут, если я покажу что-то обычное, – продолжала я, даже сама не понимая, что имела в виду. О чем, черт возьми, я вообще говорила?

– Насколько именно неприличная сцена? – Он был слишком увлечен поисками чего-то стоящего для кражи.

Я взяла книгу и пролистала ее до страницы 126, после чего передала ему. Он перестал рыться в ящиках. Его глаза пробежались по тексту. Я затаила дыхание, пока он читал. Когда же он закончил, то протянул книгу обратно, и я спрятала ее на полку библиотеки за собой.

– Ты шутишь, да? – спросил он.

Я помотала головой, сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Николай застыл. Его взгляд метнулся от ящиков в столе ко мне. Теперь он недоверчиво смотрел на меня своими топазовыми глазами, в которых отражались непонимание, резкость и даже раздражение. Я хотела повторить сцену в библиотеке, где Робби прижимает Сесилию к книжным полкам и целует так, будто происходит конец света, ведь для него так и было.

Волосы встали дыбом на моих руках. Мне не хотелось, чтобы меня стошнило прямо на туфли из-за волнения. Но одновременно казалось, что именно это я и сделаю.

– Мы просто поцелуемся, – уточнила я, изобразив зевок и продолжив: – Никаких других странностей, конечно же.

– Просто поцелуемся?

– Не ты ли мне только что говорил, что все всегда начинается и заканчивается поцелуями! – Я подняла руки в знак поражения и как бы снимая с себя вину. Его губы снова растянулись в легкой усмешке. Мое сердце же сделало кульбит.

– Ари, ты добралась до винного шкафа своего старика? – Ники приблизился ко мне, сократив расстояние между нами. Он провел пальцем по краю моего уха, из-за чего дрожь пробежала по моему телу. – Мы не можем поцеловаться. Только если ты не хочешь, чтобы наши родители убили меня.

– Ты имеешь в виду нас, – поправила я его.

– Не-а, – он достал сигарету из-за уха и пожевал кончик, занимая этим делом сразу руки и рот. – Тебе все сойдет с рук под присмотром папочки Конрада. Вина всегда ложится на бедного человека со смешным именем. Ты что, не заметила закономерность во всей классике, которую мы читали прошлым летом?

– Я никому не скажу, – пообещала я, горло сдавило, будто в нем застряло много камешков. Внезапно у отказа появились вкус, запах, форма. Это было настоящее существо, которое обжигало мои щеки, будто меня ударили. Я даже не могла злиться на Ники. Я всегда была вынужденным наблюдателем, как отец с матерью и Русланой все время бросались угрозами в Ники, словно стрелами.

Даже не смей трогать ее.

Отойди, сын.

Николай, разве ты не должен помогать матери на кухне?

– Я знаю. Дело не в том, что я тебе не доверяю, – согласился Ники. – Я не доверяю своей удаче. Если они как-то узнают, если здесь есть прослушка или еще что… Ари, ты знаешь, что я не могу.

Отказ был мягким, но окончательным. Тема закрыта. И хотя я понимала его, одновременно с этим я злилась, потому что он оставался рассудительным, когда речь заходила о нас, а я же всегда шла напролом, если дело касалось его. Раздражительность встала комком в горле, будто хотела вырваться изо рта. Но я не была такой девушкой. Я гордилась, что была такой, какой Ники хотел меня видеть. Я смотрела боевики, играла в мяч и говорила «чувак» минимум раз пятнадцать в день.