Баваклава - Страница 3

За танками двигались бронетранспортеры с пехотой.

Мальчик не заметил, как из ворот вышла бабушка, встала рядом и тоже стала смотреть на проходящие войска. Бойцы были усталые, опаленные солнцем, покрытые пылью. Они как бы возвращались из боя.

- Баваклава, война началась? - тревожно спросил мальчик, не отрывая глаз от пылящих машин.

- Господь с тобой! Солдаты учатся, - ответила бабушка. - Возьми ведро и кружку, может, кто из них захочет напиться.

Мальчику понравилась бабушкина мысль. Он принес ведро воды и белую эмалированную кружку с черной щербинкой и вышел за ворота.

Иногда колонна ненадолго останавливалась. Тогда бойцы с удовольствием пили холодную колодезную воду и благодарили его. Он только успевал подавать белую кружку. Напоил целую армию!

Трамвай остановился.

- Эй, молодой человек, выходишь или нет? - послышался за спиной нетерпеливый голос.

И юного Шарова буквально вытолкнули из трамвая. Валил густой, удивительно тихий снег. Словно ему надлежало греметь, но ктото выключил звук. Сквозь белую сеть метели юный Шаров увидел здание Дворца водного спорта. Оно было прозрачным и светилось. На ступенях дворца, засунув руки в карманы, его поджидал Саня Ведерников. На нем был изрядно засаленный кожушок и спортивная шапочка с помпоном.

- Старик! Мы опаздываем! Прибавь ходу! Усек? - закричал Саня, нетерпеливо прыгая на месте. - Как пятки? Оттер?

- Я живот оттер, - признался юный Шаров.

- Жи-вот, - растягивая слово, произнес Саня Ведерников. - Побежали!

Они быстро поднялись по запорошенным ступеням дворца и скрылись за большой дверью.

Сперва их не хотели пускать без пропуска. Саня горячо доказывал, что он знакомый Бориса Ивановича. Но оказалось, что вахтер не знает никакого Бориса Ивановича. Ребят выручила уборщица.

- Они, наверно, к Боре Кулакову.

- К Бориске? - переспросил вахтер.

Саня, не задумываясь, подтвердил:

- К Бориске.

И их пустили.

Ребята сняли пальто в гардеробе и направились было в бассейн, но" тут опять встретились препятствия. В раздевалке, через которую нужно было пройти, тоже требовали пропуск. И снова Саня горячо доказывал, что они к Борису Ивановичу, ну, к Борису Кулакову, к Бориске...

И тут в дверях показался сам тренер.

К удивлению юного Шарова, тренер оказался совсем молодым щуплым парнем.

- Мальчики? Пришли? Отлично!

Каждая фраза состояла из одного слова.

- Ждите!

- А нельзя ждать в бассейне? - спросил Саня. - Мы бы посмотрели.

- Нельзя! Привет! Ждите!

Борис Иванович ушел, оставив ребят в холле.

- Будем ждать! - сказал неунывающий Саня. - Он отзанимается с группой, потом весь бассейн будет наш.

- Зачем нам весь бассейн? - сказал юный Шаров. - Нам и половины хватит.

- Ты полотенце захватил? - строго спросил Саня.

- Нужно полотенце?

- Вытираться чем? Мы же плавать будем.

- А я думал, только к врачу... Помылся.

Саня Ведерников махнул рукой и сел на стул перед столиком, на котором лежали старые журналы. Он взял "Крокодил" и стал рассматривать картинки.

Юный Шаров садиться не стал. Походил по холлу, потом подошел к огромному окну. Сгущались сумерки. Валил снег. Стекол почти не было видно, и казалось, что снег, как дрессированный, летит до определенной черты и останавливается. И мир как бы поделен стеной на теплый и холодный, светлый и темный. На мир жизни и мир смерти.

Чай пила. Баранки ела.

Позабыла, с кем сидела.

Юный Шаров почему-то вспомнил эту прибаутку и произнес ее вслух, касаясь губами холодного стекла. Это была бабушкина прибаутка. Баваклава знала много разных стихов, частушек, прибауток, которые когда-то давно были в ходу. Юный Шаров относился к ним высокомерно, подсмеивался над ними, а заодно и над бабушкой, хранящей всякую ерунду. Но теперь эта прибаутка, всплывшая в памяти, не показалась ему такой уж ерундовой. Он повторил ее шепотом, и на сердце стало горько-горько...

Юному Шарову было двенадцать лет, но он был убежден, что прожил долгую жизнь и умудрен опытом. Иногда он улыбался своим мыслям. А когда его спрашивали: "Что ты улыбаешься?" - пожимал плечами: мол, где вам понять, чему я улыбаюсь.

С той поры, как он стал юным, что-то изменилось в нем. Он замкнулся, ко всему относился с усмешкой. Этакий бывалый человек, прошедший огонь и воду... Баваклава не знала, как к нему подступиться, - таким он стал важным.

- Баваклава, почему у тебя нет подруг? - В его вопросе звучал укор.

- Были у меня подруги, - отвечала бабушка. - Все умерли.

- Заводи новых!

На каждый случай у него был готов ответ.

- Друзья так просто не заводятся. С ними надо жизнь прожить.

- Ты и проживи с ними жизнь.

- Мало ее осталось, жизни.

- Почему?

Были все-таки на свете вещи, которые он не мог понять. Например, он радовался, когда брал, получал. И это было естественно. Баваклава же радовалась, когда отдавала. Хотя отдавать ей было особенно нечего. Сперва юный Шаров думал, что бабушка делает вид, что ей не жалко вещи, которую она отдавала другим. Потом - зашел в тупик. Он зашел в тупик и, чтобы выбраться из него, решил сам попробовать отдать. И, отправляясь на день рождения к Сане Ведерникову, взял с собой маленький охотничий ножик с костяной ручкой в кожаных ножнах. Этот ножик привез ему дядя из Австрийских Альп, где такие ножи у всех и каждого. Хотя нож был вроде бы и не совсем настоящий - не больше перочинного, - мальчик очень дорожил им.

Он пришел к Сане и протянул ему подарок:

- На вот, бери!

У Сани от радости перехватило дыхание, а уши запылали от удовольствия.

- Нож! Охотничий! Настоящий!

Он вынимал нож из ножен и вкладывал его обратно. Нюхал кожу.

Пробовал остроту лезвия. И, глядя на друга, юный Шаров вдруг почувствовал, что радость товарища передается ему. И у него тоже запылали уши...

В тот вечер что-то сдвинулось в сознании юного Шарова, перешло на другой путь и покатилось, покатилось... Он тогда не подумал о Баваклаве. И на пионерском сборе, рассказывая, как поил усталых солдат, возвращавшихся с трудных учений, забыл, что это бабушка посоветовала ему.

Только теперь, когда ее не стало, он с опозданием начал смутно догадываться, что Баваклава не только кормила, будила, обстирывала его, но и делала еще незаметную, очень важную для него работу. Это открытие удивило его. Потому что до сегодняшнего дня он считал Баваклаву темной и отсталой. Она не знала о "черных дырах"

Вселенной - сверхплотных звездах, не знала о "королевских примулах" цветах, распускающихся накануне землетрясения, не знала, почему "Крылышки" сильнее ЦСКА...

Когда Баваклава, разглядывая в его дневнике жирную двойку, спросила, почему он неверно ответил урок, он снисходительно улыбнулся:

- Коперника сожгли на костре за верный ответ!

И был чрезвычайно доволен своим хлестким ответом, обезоружившим бабушку. Он часто говорил: "Теперь так носят... Теперь так не говорят... Теперь такого нет...", всячески стараясь подчеркнуть, что он человек современный, а у нее, у Баваклавы, все в прошлом. Он был холодным и огорчал бабушку иногда умышленно, из-за какогото необъяснимого злорадства. Знал, как сделать ей больно, и делал.

Порой бабушка, пытаясь смягчить его, вспоминала о времени, когда он еще не был юным.

- Помнишь, Ленечка, как ты говорил: "У этой тети в кармане тучка, а у этой облачко. Тучка - у плохой..."

- Угу, - безразлично буркал мальчик. Страничка из былой жизни не интересовала его.

- А помнишь, как ты в первый раз с отцом ходил в баню? Не хотел идти, боялся. А когда вернулся, сказал: "Ничего страшного. И пускают без трусов". Очень гордился, что побывал с отцом в бане.

Бабушка помнила о его детстве больше, чем он сам. А говорят, старость отбивает память. Он выслушивал бабушкины воспоминания со скучающим видом и восклицал:

- Преданья старины глубокой!