Батюшка сыскной воевода. Трилогия. - Страница 146

Кот высунулся из-за печки, скорчил недовольную физиономию и мрачно показал мне пухлый кулак...

— Ничего не попишешь, милай... собирайся в дорогу, седлай какую ни есть псину-кобелину, повезёшь в Лукошкино весточку на царский двор!

— Не на царский, — поспешил поправить я, — а к Еремееву, нам завтра же нужно доставить сюда шесть... нет, лучше десять мешков крупнопомолотой соли.

— Слыхал? — Моя домохозяйка ещё раз понукнула кота, которому явно не улыбалось нестись чёрт-те куда, на незнакомой собаке, в качестве простого курьера. Но пойти пойдёт, никуда не денется, с Ягой шутки плохи... — Записку Фоме Силычу лично из лап в руки передашь!

— А может, всё-таки и к царю? — всерьёз призадумался я. — Всё равно узнает, так потом обид не оберёшься. Хотя и нужен он нам здесь, как рыбе складной зонтик. В общем, надо как-то поделикатнее...

— Ну уж как решишь, так и напишешь! А покуда скажи, участковый, как преступника международного за химок брать будем?

— Пока не знаю, — пришлось сознаться мне. — Но уверен, если мы не прекратим расследование, он попытается снова устроить покушение на кого-нибудь из нашей опергруппы и выдаст себя окончательно. Придётся побыть мишенями...

— Нерадостная перспектива вырисовывается, на старости лет свинцовым пулям лоб подставлять... А ну как не выдержит?

— Понимаю. Самому грустно, но других идей пока нет. По логике, он ведь прячется где-то совсем рядом... Если не у боярина и не в деревне, то где?

— Лес большой, по лету в шалашике жить так ещё и прохладнее, чем в избе дымной, — уверенно предположила наша опытнейшая сотрудница. — Но чую я, неспроста его до сих пор мальчишки озорные с любопытства не выследили. Схрон у него серьёзный! И кабы не самой Каргой-Гордыней предоставленный...

— Вы думаете, они уже спелись?

Яга значимо кивнула. Потом перевела взгляд в окно и чуть изменившимся голосом произнесла страшное для меня имя:

— Маняша-а... С коровою!

Я тихо застонал, обхватив голову руками. И ведь не сбежишь уже никуда, потому что буквально вчера она была практически зачислена мною в штат нашего отделения. А мне там и одного Митеньки по уши предостаточно! Слушайте, а может, мне её уволить как-то? Ну за чрезмерно накрашенные губы, непозволительные для скромного имиджа работника органов. Или за неуставной покрой сарафана и отсутствие причёски бобриком... Нет, надо срочно что-то придумать! Или я её уволю, или она меня доканает...

— Здрасте вам, Никита Иванович, отец родной! — один в один по-митькински поздоровалась румяная дочь местного кузнеца, с поклоном входя к нам в горницу. — Вот, пришла вечернюю службу нести. Сотрудник ваш младший, что с евреем Моисеевичем сало не получил, дак сызнова начал яйца у людей выбивать, меня к вам направил.

— Слово «яйца» у меня уже вызывает дрожь и икоту, — тихо пожаловался я Яге, в этом было уже что-то фрейдистское. — Хорошо, Маня, а корову вы зачем привели?

— Да как же без коровы-то! — всплеснула полными руками эта красавица. — Ить я ж её, кормилицу, ещё телёнком мокроносым помню, вместе росли, вместе и службу нести будем. Она небось по моей указке любого лиходея — на рога и в речку!

Ах вот оно как... Я-то думал, что чем-то не понравился безмозглой скотине, а она у них дрессированная! То есть специально науськанная топить честных милиционеров в проточном водоёме и загонять на деревья! Судя по всему, это осознание, вкупе с сопоставлением фактов, слишком явственно отразилось на моём лице, потому что буро покрасневшая Маняша сдала задом и уже пыталась удрать за дверь, но не успела...

— Обеих возьмём, — весомо бросила бабка, фактически одним взглядом пригвоздив девицу к порогу. — Серьёзное дело по ночи будет, великий злодей в деревеньку вашу наведается, так надо, чтоб люди верные с коровами обученными в засаде посидели, спину нашу прикрываючи. Не струсишь ли?

— Ни в жисть! — отважно перекрестилась «добровольная народная дружинница».

— Она за Митьку замуж хочет, — полушёпотом предупредил я Ягу, та понимающе кивнула:

— За него все замуж хотят. Так тем обстоятельством полюбовным и нам чуток попользоваться не грех... И не спорь со мной, участковый! А ты, девка, за веник берись. Щас я тя сама сыскному делу обучать буду...

— Только корову сначала во дворе привяжи те, пожалуйста, — вежливо добавил я.

Счастливая Кузнецова дочка, взметнув юбки, ринулась исполнять приказания.

Две женщины в доме, плюс деятельный домовой, да ещё одинокий милиционер, скучающий в разлуке с любимой, — это явный перебор. Поэтому я не мудрствуя лукаво вышел вон, уселся на завалинке у дома, положил себе планшетку на колено и бодренько, эдак минут за десять — пятнадцать, накатал обстоятельную докладную царю.

Всех тайн не раскрывал, вы же сами понимаете, он свой трон не глядя бросит и сюда пешком из бани прибежит — операцией руководить. Нашего Гороха надо знать... С одной стороны, он самодур и бабник каких поискать. С другой (и это куда более важно!), самый прогрессивный царь за всю историю государства Российского. А уж жизнь за опергруппу положить для него вообще — раз плюнуть!

В последний раз я дал маху и сдуру вписал его в штат отделения... Горох и раньше вечно лез к нам с советами и поучениями, а тогда попросту ушёл от молодой жены и всех политических дел в терем Бабы-Яги; надел простое стрелецкое платье и на равных нёс с нами все тяготы и лишения службы. Причём, как бы я на него ни ворчал, дело своё он делал честно, без скидок на возраст, чин и социальное положение...

И вот такому активному государю взять да прямым текстом вылепить, что у нас тут нестандартная ситуация, грозящая в случае выхода из-под контроля погубить весь христианский (а следом мусульманский и католический) мир! Короче, в дружественной, но не фамильярной форме я письменно просил царя срочно отправить мне шесть, а лучше восемь мешков соли. Типа здесь в деревне нам больше делать нечего, как рыжики солить, а их в этом году больше, чем грязи. Если Горох очень занят, то поверит и даст команду Еремееву, если не очень... Ну, есть шанс, что сначала отправит сюда кого-нибудь из бояр, навестить, проверить, доложить. Хорошо бы старика Кашина, этот хоть к милиции нормально относится, остальные любят меня примерно как Буратино касторку...

Готовое письмецо забрал Василий, мрачный до уровня драматического театра. Чёрный бабкин кот пожал мне ладонь на прощание и молча удалился за околицу, где раздавался счастливый лай — наверняка собачья свадьба. Значит, скакуна он себе выберет на месте...

— Э, участковий, — тихо раздалось за моей спиной.

— Да, во внимании.

Назим из дома выйти так и не решился, домовые этого не любят, а потому, щурясь от солнышка, поманил меня к себе. Я подошёл, жалко, что ли...

— Кота ты атправил?

— Ну, допустим.

— Ты! — уверенно обличил меня домовой, улыбаясь во все великолепные тридцать два белоснежных зуба. — Я сам видал! Я тэбе за такоэ дело спасиба сказать хател. Вот, гаварю!

— Всегда пожалуйста, — пожал я плечами, внутренне прекрасно осознавая, что никакой благодарности и близко не заслужил. Домовой сделал знак, чтоб я наклонился к нему поближе, и еле слышным шёпотом поведал:

— Назим знает, какую дырка пауки прячут. Хочешь? Скажу!

— Ну и... какую?

— Балшую!

— Да ну?

— Очен балшую! — не замечая моей иронии, продолжал он. — Зыдес, в пэчке! В пэчку палез — в дырка попал. Тебе для следствия очен надо, да!

— Очень, — так ничего и не поняв, важно кивнул я. Огорчать маленького азербайджанского домового было бы просто бесчеловечным поступком.

— А сама дырка для чего?

— Ход! Пряма далеко к гробу.

— Что?! — Я сгрёб его за грудки.

Назим попытался вырваться и удрать, но я, несмотря ни на что, скрутил этого носатого паршивца и поволок к Яге. Неужели в нашем доме расположен тайный вход в курган, к гробу Карги-Гордыни, а кое-кто знал, знает и молчит?! Но бабка отобрала у меня дымящегося от гнева домового, даже толком не выслушав, и сразу же выпустила на свободу. Тот, естественно, удрал за печь и больше не появлялся. Я чуть было не обвинил её в измене...