Батюшка сыскной воевода. Трилогия. - Страница 142
— Кидай его на спину, сюда вот, да осторожненько. — Наша эксперт-криминалистка уже мыла руки. — А теперича бери ножи острые, точи топор мясницкий, да самогону ему в рот лей обезболивания ради — давненько я мужикам ничего не ампутировала...
— Бабушка-а! — в один голос с дьяком поразились мы.
— А то ить такой опыт пропадает, — с явной издёвкой добила бабка и успокоила: — Да будет он жить, нам ещё крови попьёт... Раз сюда добрести умудрился, значит, не столь уж страшно и израненный. Ну-кась, поглядим, чё ему там надырявили...
Рясу пришлось резать, пулевое ранение нашего неубиваемого распространителя скандалов и сплетен оказалось скорее зрелищным, чем действенным. Тот, кто хотел убрать дьяка, недорассчитал его худобы. Свинец рассёк кожу под мышкой довольно глубоко, но всё равно в скользящем режиме. Впрочем, сам потерпевший, несмотря ни на что, внаглую отнёс себя к первохристианским мученикам и вёл соответственно...
— Темнеет вокруг, и рожи ваши безбожные в единые пятна сливаются. Вот уже и ангелов пение слышу недалече, и ароматы сада райского разносятся, и верую, что сам Пётр-ключник ворота мне отворит. Скажет не без сочувствия: «Заходи, сын мой, ибо настрадался ты на земле от всяческого произволу, и бит был, и поруган, и осмеян безвинно, а за то вот те пропуск в Царство Божие, нимб симпатишный да лира новая. Бряцай себе в удовольствие, Господу во славу!» Завидно небось, менты беспробудные?
— Никитка, я те самогон для обезболивания принесть велела али для спаивания? Ты ему скока налил?
— Стандартные сто грамм, вот где-то с пол кружки...
— Кружка-то полулитровая!
Я пожал плечами. Митька по-прежнему храпел, а дьяк продолжил нетрезво изгаляться так, словно его изнутри наворачивало:
— А ить я Петру-апостолу всё-всё-всё про вас расскажу, не побрезгую! Небось у Всевышнего до вашей милиции руки не доходят, так опосля моих стенаний и он не сдержится. Серу и пепел ниспошлёт он с небес на лукошкинское отделение! Гореть вам прижизненно в Геенне огненной за поминутные надо мной извращенчества! Я ваш хоккей энтот зимний и в раю помнить буду! А казаки у «святых отцов» нечестно выиграли, им Шмулинсон еврейский подсужива-ал...
— Никита, я ить и построже могу! Ну куды ты смотришь, он у тебя из-под руки кружку тянет! Лакает ить, как пёс, без удержу...
— Да я же вам помогаю, бинты держу. Долго ещё эту царапину зашёптывать надо? Может, плюнуть и добить из милосердия...
— Сама себе дивлюсь... Дьяка Фильку лечу! В Лукошкине никому не говори, люди застыдят...
Собственно, вся наша медицина на тот момент и состояла из промывки раны, посыпания её какими-то травами и наложения чистой повязки. Плюс бабка ещё и колданула малость, по-бытовому, для обеззараживания, микробов она гасит лихо...
— А уж когда Господь сподобит меня самого на пропуске в райские кущи усадить вместо святого Петра, вот тогда и всплакнут горестно враги мои вольные и невольные! Особливо... особливо... ох, и не знаю даже, дюже список длинный получается... — На этой фразе гражданин Груздев глубоко призадумался, зевнул и уснул сном праведника.
Мы с Ягой молча присели на другую лавку, это вторая или третья ночь без сна?
— Скоро петухи орать начнут. Может, самовар поставить, всё едино не уснём.
— Ничего не имею против, — тупо согласился я.
Мой младший сотрудник и недостреленный дьяк счастливо храпели в унисон.
Итак, новый вопросик — кто стрелял? Случайный охотник? Боярин Мышкин? След от пули был очень аккуратненьким, значит, скорее пистолет, чем пищаль или ружьё. Снова человек в чёрном? Но кто он и зачем ему эта бессмысленная, на первый взгляд, жертва! И самое неприятное, что ответ практически напрашивался сам собой — стрелял тот, кто знал Филимона Митрофановича и боялся быть им узнанным! На мгновение мне показалось, что я даже готов назвать имя...
— Никитушка, а я вот что не пойму — ежели про энту гору Проклятую вся деревня знает, дак что ж нам-то не сказали?
— Понятия не имею. Но могу догадываться, что им это наверняка и в голову не взбрело. О нехорошем месте известно каждому, но никто не ассоциировал гору с копанием соли, а уж тем более с исчезновением Прохора и Ерофея. По ассоциации — «хочешь быть незамеченным — стань под фонарём»...
— Образ идентифицирован, — важно согласилась бабка; за год нашего общения Яга нахваталась от меня всяких слов и применяла их с хорошей пенсионерской смекалкой. — Я-то, покуда тебя не было, весточку Кощею отправила. Пущай ещё раз придёт на собеседование. Чую, темнит он, на горбатой козе нас между трёх сосен карусельно катает, и цель у него про то есть, тайная...
— В смысле?
— Охти ж мне, участковый! Своей головой будешь думать, али она у тебя, чтоб туда пироги класть? Ну положим, что за стока лет супруга его, Карга-Гордыня, ненависти да ярости преисполнилась. Но нешто сам-то злодей преступный все годы крючком кружева на продажу вывязывал? И сил, и опыта, и хитрости у него уж как-никак, а всё ж поболее будет! Доведись им всерьёз драться, я б на Кощея последний зуб ставила...
— Так он вроде... не в полной спортивной форме сейчас, — для виду опротестовал я, но внутренне признал сразу — бабка права.
— Мощью ослабел, мяса не нарастил, — согласно отхлебнула чаю моя домохозяйка. — Но ума-то не растерял, а значит, хитрую паутину плетёт... Хочу на нём пару провокаций испытать, авось где да и проколется. Нам с ним честно играть нельзя, а за выигрыш небось никто не поругает.
— Когда назначено рандеву?
— Да вечером же, после заката солнечного.
— То есть опять не спим?
— А куды денешься...
...Над пробуждающейся деревенькой взлетел вверх крик первого петуха. К нему мгновенно подключились остальные, старательно перекрикивая друг друга. Вот если бы они меня так будили, я был бы очень недоволен. А сейчас... просто очень устал... глаза пощипывает, и ноги как ватные, может, днём удастся прилечь хоть на пару часов! Должен же кто-нибудь жалеть бедных милиционеров...
Добрый Назим заставил меня выпить на завтрак холодный айран с мелко нарезанной зеленью, и я почувствовал себя значительно бодрее. Митьку всё так же кормили в сенях, дьяка (как тяжелораненого бойца неизвестно какого фронта) перенесли на печь и сунули диетическую тыквенную кашу. Отпетый скандалист материл нас вполголоса, но всё съел и даже выклянчивал у Яги тушёных баклажанов с чесноком. Не дали, это еда для здоровых мужчин, мне самому мало... кстати... и ещё... вот...
— Никитушка, Никита, Никитка-а!
— А? Чёчилось? — Я вскинулся так резко, что едва не прикусил язык. На меня в упор смотрели три пары глаз.
— Да ить спит же на корню ваш филин участковый, — наконец процедил дьяк и вовремя пригнулся, уйдя от карательной затрещины моего напарника. Бабка сострадательно покачала головой:
— Просыпайся уже, сыскной воевода. Гости к нам пожаловали.
Я честно поплескал в лицо водой и достойно поздоровался с входящим в горницу боярином Мышкиным...
Афанасий Фёдорович с нашей последней встречи здорово прибавил в весе, но выглядел розовощёко и самодовольно, видимо, деревенская жизнь шла ему на пользу. Первые десять минут говорили практически ни о чём, так, дежурные фразы, приветствия, вопросы о семье, жесты взаимной вежливости. Я с трудом удерживался, чтобы не зевать слишком откровенно, а потом он наконец перешёл к делу...
— В столицу я вернуться хочу, не след родовитому боярину моих кровей по именьям дедовским штаны просиживать. Мы для службы государевой предназначены, Отечеству служить, на том стояли и стоять будем. Дьяк Филька грамотки мои да прошения ничтожные в царёвы бумаги подкладывал тайно. Вроде уж и не гневается отец родной, отошёл сердцем... А чтоб достойно ко двору прибыть, надобно его и какой-никакой услугою порадовать, так вот... я и... думаю, что... а иначе-то... и...
— Ау-у-у! — Я подскочил на скамье, едва не опрокинув на себя чашку с чаем, потому что кто-то больно ущипнул меня за бок. Разноцветные глаза Бабы-Яги были крайне выразительны и полны скрытого подтекста по актёрской системе Станиславского. Я что-то сделал не так!