Батюшка сыскной воевода. Трилогия. - Страница 12
Как правило, все просят принять срочные меры: избавить, засадить, уберечь, подмогнуть, посодействовать да плюс посочувствовать. Серьёзной информации – на нуле, хотя в этот раз среди прочих грамоток отыскался и уже знакомый конвертик от австрийского подданного Алекса Борра. Упорный малый, пока остальные ждут Митькиного ответа, этот лихач набавляет обороты и предлагает два пряника (просто нет слов, от щедрости руки трясутся!) за секретные сведения об африканской принцессе – Тамтамбе Мумумбе. Не понял… с чего это Австрия заинтересовалась Нигерией? Или в этом деле у посла-шпиона-дипломата свои интересы? Ладно, отложим на потом…
– Никитушка, милок, не занят ли? – Моя домохозяйка деликатно присела напротив. – А ты, Васенька, брысь отседова, ибо чую носом, как от тебя, безобразника, сметанкой ворованной попахивает.
Кот гордо вскинул голову и молча ушёл с видом самого оскорблённого достоинства. Впрочем, уходил он быстро и на доказательствах «беспочвенного» обвинения отнюдь не настаивал…
– Сдаётся мне, касатик, что ты всю нашу бригаду розыскную на три отдельных расследования поделить задумал?
– Продолжайте, бабушка… – важно кивнул я.
– Так вот, имей в виду, к запорожцам твоим хохлатым мне и на дух соваться нельзя, – честно предупредила Яга. – Они, вишь, хоть, с одной стороны, все как есть охальники, до баб охочие, а с другой-то, уж больно всякую нечисть не жалуют… У меня, однако, молодость буйная была, гуляла порой так, что дурная слава поперед меня за семь вёрст бежала. А у казаков энтих с ведьмами один разговор – камень на шею, да в реку! Куды ж мне сейчас в прорубь, с моим-то радикулитом…
– Понимаю, учту при распределении. Как вы смотрите насчёт кратковременного переселения в царский терем?
– Дык… как же не посмотреть? – задумчиво прикинула бабка. В принципе я уже знал ответ, но ведь всегда приятно предоставить женщине возможность «самостоятельного выбора». – Поживу там денёк-другой, пока ты кубком хоккейным подзаняться изволишь. Митьке энто дело никак доверять нельзя, уж больно славно он народец горячий к беспорядку подбивать навострился. Ведь вроде и слова-то правильные говорит, стервец, а всё как набекрень через назад выходит!
– Будем надеяться, у запорожцев он дров наломать не успеет. Полковник Чорный показался мне весьма серьёзным человеком, нашему олуху будет полезно пообтесаться в обществе профессионального офицера. Ну а будут сложности…
– Будут, – без сомнений подтвердила Яга.
– …тогда мы и поможем, – заключил я. – Каждый вечер – общий сбор в отделении, подготовка полного отчёта о проделанной работе, совместные консультации, а главное, исчерпывающий обмен информацией!
– Как скажешь, сокол-участковый… – Яга, видимо, хотела добавить что-то ещё, но в горницу влетел бледный Митька с ведром, полным угля, и квадратными глазами. Раньше я такого за ним не замечал, но у парня редкие актёрские данные (по крайней мере, своеобразные).
– А-а… Никита Иванович, я… кажись, убил… того.
– Не хватайтесь за сердце, бабушка, обычно он так шутит, – даже не вставая из-за стола, холодно поморщился я. – Митя, упрости глазки, поставь ведро, прекрати шмыгать и оч-чень неторопливо расскажи нам, кого это ты «того»?!
– Чёрта! – разом выдохнул он.
Признаю, что в одном коротеньком слове он умудрился уместить такую гамму чувств, что это отняло у парня последние силы. Наш младший сотрудник так и сполз по стене на пол, прижимая к груди деревенское ведёрко до соснового хруста.
– Вылейте на него что-нибудь, бабуль, а?
– Никитушка, уважь меня, старую, взгляни своим глазом начальственным, кому на этот раз от души не повезло?
Пришлось идти, но недалеко. Яга только-только накинула на плечи тулупчик и сунула ноги в валенки, как из сеней донеслось:
– Куды труп складировать?
Двое стрельцов внесли под мышки почерневшее тело. Яга торжественно перекрестилась и указала на широкую скамью, покрытую рогожей. Уложив неизвестного, парни сняли шапки, отметив минуту молчания, и глянули на меня в ожидании дальнейших указаний. Я шагнул к «трупу»… Передо мной аккуратно вытянулся одетый во всё черное, с перепачканным угольной пылью лицом гражданин Шмулинсон А.М. Наш небезызвестный ростовщик, гробовщик, портной, доброхотный осведомитель и хоккейный судья по совместительству. Длинные печальные ресницы траурно вздрагивали, хрящеватый остронациональный нос причудливо изогнулся набок, впалая грудь дышала хрипло и с перерывами…
– Чем он его?
– Видать, вторым ведром… – почесали в затылке стрельцы. – Парень ваш уж две ходки к ларю угольному сделал, а как на третий раз пошёл – слышим: крик да гром! Глядь, а он обратно несётся, словно его сам нечистый за штаны ухватил… Мы пошли осмотреть, видим – лежит, вокруг щепки, дужка от ведра рядышком, погнутая… Думаем, надо бы к вам доставить.
– Угу… правильно, – подтвердил я. – Спасибо за службу, все свободны. Митя… иди сюда.
Наказывать я его не стал – бессмысленно… Прямиком отправил дотапливать баню, бабка, что-то бормоча себе под нос, принесла две пары свежего белья и полотенца.
– Иди уж, приводи в чувство безвинно ушибленного. Небось в баньке отогреется, сам скажет, какого рожна за нашим сараем прятался.
– Смотрите на это философски, – подмигнул я. – Судьба благосклонна к одиноким милиционерам, одно дело мы можем смело выбросить из головы – главный судья лукошкинского чемпионата найден!
– Углём перепачканный, до окоченения замёрзший да плюс ещё ведром по башке схлопотамши… – неизвестно кому отчиталась Яга и, вызвав стрельцов, приказала унести Шмулинсона в баню. Я бодренько побежал следом…
А надо признать, парок был выше всяких похвал! Уголёк давал жару, голый Митька с нездоровым мясницким «хэканьем» размахивал берёзовым веником, а мы с Абрамом Моисеевичем вели задушевнейшую беседу, прогреваясь на полке.
– Ай, ну ви не подумайте, шо я лишён даже малой дозы элементарной благодарности… Когда ви предложили мне быть судьёй, рази я так уж настаивал на непременных процентах с каждой игры?! Клянусь Саваофом, бедному еврею вполне хватало того скромного шкалика, шо подносила мне команда победителей!
– Ну если уж быть абсолютно откровенными, то вас ещё потчевали ужином в ближайшем трактире, где каждый раз по совершенно случайному стечению обстоятельств оказывались ваша жена и дети…
– Ба, да шо ви говорите?!
– Минуточку, сейчас припомню… Я же сам был свидетелем… А, вот: «Абрам, иди домой! Дети два дня ничего не ели, а ты тратишь здоровье на этот глупый хоккей… Я уеду к тёте, ты же отдал им свою последнюю рубашку и судишь как никогда честно! Но у нашего Мони уже видны рёбра, а маленький Сёма перестал расти… Иди домой, Абрам, пусть мальчики порадуются на сытого папу!»
– И шо? Где она ошиблась, гражданин участковый?!
– Мм… не знаю, но после этого сердобольные спортсмены угощали уже всю вашу семью, да ещё накупали вам гору продуктов домой. Нет, я вас не осуждаю, просто хочу понять, почему вы сбежали с такой хлебной должности?
Шмулинсон перевернулся с живота на спину, стыдливо прикрыв причинное место сизой мочалкой. Поля его традиционной чёрной шляпы набрякли и обвисли, но снимать её он отказывался категорически…
– Мама, мама, где ты? Почему ты меня оставила? Вот ви ведь всё ещё молодой человек, а каким проницательным взглядом подсмотрели у внутри всю суть моих страданий?! Поверьте, я умею быть благодарным… Когда ви, не дай вам бог, помрёте и безутешные друзья придут ко мне заказывать гроб – напомните, шо я обещал вам скидку! Не отказывайтесь! Живите сто лет, шоб я состарился раньше, но не отказывайтесь! Пусть им всем будет дико завидно…
– Спасибо, очень надеюсь, что не скоро воспользуюсь… Так что там за проблемы с судейством?
– Проблемы?! Проблем нет! – воодушевлённо улыбнулся Абрам Моисеевич, скривив такую мину, словно обнаружил в супе мышку с кирпичом на шее. – Да, я сбежал, шобы не судить матч ткачей и кузнецов, а кто на моём месте поступил бы иначе?! Ви представляете, обе команды прислали ко мне своих парламентёров и безоглядно предупредили, шо в случае проигрыша утопят меня в проруби! А я глубоко верил, шо в хоккей играют культурные люди… Они сказали, шо утопить меня после поражения – это их как-то утешит, а кормить в случае победы – нецелесообразно экономически! И кто после этого еврей, я вас спрашиваю?!