Батя. Легенда спецназа ГРУ - Страница 10

Когда Тадж-Бек был взят, тело убитого Амина в одном из окопов похоронил замполит отряда. Погибших защитников дворца похоронили их пленные товарищи немного позже и в другом месте. Хотя значительная часть солдат бригады охраны сдалась, бой после взятия Тадж-Бека не прекратился. В частности, с остатками третьего батальона наш отряд воевал еще сутки, после чего афганцы ушли в горы. А вот зенитный полк сдался практически без боя. Танковый батальон также не оказал достойного сопротивления. Всего было пленено около тысячи семисот афганцев. С нашей стороны во время штурма погибло десять человек: пять в отряде и пятеро в группах «Зенита» и «Грома».

Важную роль в том, что части кабульского гарнизона не были подняты по тревоге, сыграла диверсия, проведенная «зенитовцами» непосредственно перед штурмом. Они подорвали узел коммуникаций города, находящийся в специальном бетонном колодце.

Так минимальными силами с минимальными потерями был осуществлен государственный переворот в Афганистане.

Вечером следующего после штурма дня всех руководителей операции едва не уложил автоматной очередью наш же солдат. Когда мы ехали на аминовском «Мерседесе», нас обстреляли недалеко от здания Генштаба, охраняемого десантниками. Первым заметил странные вспышки на асфальте и сообразил, что они означают, Олег Ульянович Швец. Он выскочил из машины и высказал часовому все, что о нем думал. Пока ждали начальника караула, осмотрели «Мерседес», в капоте которого зияло несколько пулевых отверстий. Немного бы выше, и… Юрий Иванович Дроздов подошел к лейтенанту и негромко сказал: «Спасибо тебе, сынок, зато, что ты своего солдата стрелять не научил».

В первый же день наступившего восьмидесятого года мы закончили передачу частям 40-й армии боевой техники и тяжелого вооружения отряда. Второго января личный состав «мусульманского» батальона со стрелковым оружием был переброшен «Ан-22» в Ташкент. В тот же день я попрощался с личным составом отряда, поблагодарил за службу.

Я увозил в Москву отчеты об операции, написанные ее участниками, и списки представленных к наградам. В столице я доложил о ходе и результатах операции Петру Ивановичу Ивашутину, который руководил в то время ГРУ. Выслушав меня, он все подготовленные мной документы запер в свой сейф, приказав никому не рассказывать о том, что случилось в Кабуле. На следующий день меня вызвали на доклад к Устинову.

В приемной министра было многолюдно. Трудно описать удивление многозвездных генералов, увидевших, как полковника встречает порученец министра в звании генерал-лейтенанта, да еще и помогает офицеру снять шинель.

В кабинете Устинов меня обнял, расцеловал, после усадил за стол и, достав пачку «Marlboro», предложил закурить. Я достал свой «Беломор», мы закурили, и я начал рассказывать. Когда министр увидел, что план операции не утвержден, а на нем стоит лишь подпись, которую я сделал в кабинете Магомедова, он покачал головой: «Я понимаю, почему осторожный кавказец Магомедов не поставил свою подпись на твоем плане. Но почему Иванов не расписался – понять не могу». Тактично промолчав, я продолжил рассказ. Министр слушал меня внимательно. Его интересовало все, но особенно то, как вела себя в бою техника, насколько эффективны оказались ЗСУ и АГС -17, инженерные боеприпасы, только появившиеся РПГ-18 «муха».

Когда я закончил доклад об операции, Устинов попросил рассказать о себе. Я сказал, что родители во время войны были партизанами и их на моих глазах расстреляли фашисты, что закончил суворовское, а затем пехотное училище, по распределению попал в Спецназ, где и служу по сей день. Окончил Академию имени Фрунзе, командовал бригадой, сейчас являюсь заместителем начальника направления по спецразведке. На вопрос министра, почему не поступаю в Академию ГШ, ответил, что на должность назначен недавно, да и возраст у меня предельный – недавно исполнилось сорок четыре года. Устинов сказал: «Передай Ивашутину, что я разрешаю тебе поступить вне конкурса». С этими словами он проводил меня до дверей. Увидев это, маршал Соколов, бывший тогда первым заместителем министра, сказал: «Ну, полковник, еще никого из нас министр до дверей не провожал…»

Двадцать восьмого апреля был подписан указ о награждении участников операции. Мне, Эвальду Козлову и еще нескольким спецназовцам КГБ, погибшим при штурме, присвоили звание Героя Советского Союза. Орденом Ленина наградили семерых, в том числе Халбаева и Сахатова, хотя последнего я представлял к званию Героя. Двадцать человек, среди которых был и Олег Ульянович Швец, были награждены орденами Красного Знамени. Около шестидесяти человек наградили орденами Красной Звезды и еще почти триста – медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Всего же было награждено триста семьдесят участников операции «Шторм».

По окончании Академии Генерального штаба я был назначен на должность начальника направления спецразведки. В Афганистане полным ходом шла война. В начале 1984 года было принято решение об активном применении в Афганистане Спецназа. Активное участие двух спецназовских бригад в боевых действиях требовало моего частого присутствия в Афганистане. Интересной работы было много, и скучать не приходилось.

Судьба других участников штурма дворца Тадж-Бек сложилась по-разному. Халбаев, командовавший отрядом, после развала СССР остался в Узбекистане, возглавлял 15-ю бригаду в Чирчике. Спустя некоторое время стал заместителем командира корпуса быстрого реагирования, недавно уволился в запас. Бывший зампотех отряда Ибрагимов после Халбаева командовал 15-й бригадой, затем преподавал в Военной академии Вооруженных Сил Узбекистана. После увольнения в запас живет в Москве. Турсункулов, командовавший группой, которая вместе с «комитетчиками» штурмовал дворец по лестнице, ушел в «Вымпел», уволился в звании подполковника и также проживает в Москве.

Многие из офицеров, участвовавших в операции «Шторм-333», ушли из Спецназа в те рода войск, откуда их набирали в отряд. Володя Шарипов служил в Белоруссии, закончил Академию имени Фрунзе, командовал мотострелковым полком, был заместителем командира дивизии. Заместитель командира отряда капитан Сахатов после окончания Академии имени Фрунзе служил в Средней Азии, но потом, к сожалению, выпал из моего поля зрения.

Отряд после возвращения из Кабула ввели в состав бригады. Но в том же 80-м году его доукомплектовали офицерами, личным составом и боевой техникой и совместно с таким же отрядом, сформированным в САВО, вновь направили в Афганистан…

На этот раз Василий Васильевич собрал своих «братьев во кадетстве» в неурочное время. Не 9 мая по традиции, а в день своих похорон. Суровы и молчаливы были они у гроба. Немногословны были и их траурные речи на тризне друга. И, лишь собравшись по обычаю наших предков в его доме на сороковой день, они сообща как бы подвели итог этой жизни. Прослушав пленку с записью их размышлений, реплик, тостов, я подумал, что нет и не может быть лучшего «материала» для заключительной главы очерка, чем эти живые голоса друзей Василия Васильевича, так созвучные с мыслями и интонациями его самого в запомнившемся мне том монологе. Тогда в его устах звучало: «Неужели ваши журналисты (приходилось молча проглатывать „ваши“) не понимают, что, унижая нас, старшее поколение военных, они рубят сук, на котором сидит страна и они в том числе? Что за всеобщее умопомрачение?! Наоборот, сегодня в каждую молодую голову надо вкладывать наш опыт, нашу готовность к защите Родины».

И когда прозвучала фраза одного из выступающих на «сороковинах» «На каждом из нас лежит отблеск его любви к Родине», я, наверное уже подпорченный нынешним цинизмом, изгнанием из лексикона высоких слов и понятий, вдруг с совестливым укором себе ощутил естественную простоту этих понятий в устах тех, кто ими живет и ради них рискует жизнями. Одновременно сердце наполнилось радостью и гордостью воочию видеть и слышать эту наполненность высоким смыслом не каких-то абстрактных литературных положительных героев, а людей во плоти с конкретными биографиями.