Батальон смерти - Страница 5

«Наверное, это поможет», – подумала я и решила дать ребенку стопку водки.

Но прежде чем сделать это, я попробовала выпить сама. Рот обожгло, но почему-то захотелось еще. Я выпила стопку, и ожога больше не ощущалось. Выпила вторую. И таким манером расправилась со всей бутылкой. Совсем ослабевшая и полусонная, я взяла малышку на руки и попыталась ее убаюкать. Но зашаталась и свалилась на пол вместе с ребенком.

Мать прибежала и нашла нас там орущими во все горло. Тут явились гости, и мама хватилась бутылки. Виновного долго искать не пришлось. Я никогда не забуду трепки, которую мне задали по этому случаю.

К зиме из Томска приехал отец. Он привез немного денег. Зима была суровой, и в округе свирепствовали болезни. Мы все заболевали по очереди – сначала отец, потом мать, за ними и все девчонки. Так как в доме не было ни крошки хлеба и денег, чтобы что-то купить, о нас стала заботиться община и до весны кормила и помогала нам. Чудом избежали мы смерти, но наша одежда превратилась в лохмотья, а обувь совсем развалилась. И родители решили переехать в Томск, куда мы и прибыли однажды, босые и вконец оборвавшиеся. С трудом отыскали себе пристанище в какой-то убогой ночлежке на окраине города.

Отец был ленив и работал лишь два дня в неделю. Остальное время проводил в безделье и пьянстве. Сестры работали няньками, мать трудилась в пекарне, забрав туда с собой меня и малышку. Спали мы с ней на сеновале конюшни, прислушиваясь к тому, как лошади внизу бьют копытами. Нашей постелью была охапка сена, брошенная на настил из неструганых досок, положенных поперек бревен. Вскоре жена булочника стала возражать против лишнего рта, то есть против меня. В ту пору мне было чуть больше восьми лет.

– Почему ты не пошлешь ее работать? Она уже должна зарабатывать себе на хлеб, – заявляла хозяйка.

Мать прижимала меня к груди, плакала и умоляла сжалиться над нами. Но хозяйка становилась все настойчивее, грозясь выкинуть нас на улицу.

Наконец однажды отец пришел навестить нас и принес хорошую весть: он нашел для меня работу. Я должна была смотреть за пятилетним мальчиком за харчи и восемьдесят пять копеек в месяц.

– Если будешь стараться, – напутствовал отец, – то скоро станешь получать и рубль.

Так началась моя жизненная карьера. Мне исполнилось восемь с половиной лет, и я была очень худенькая. Никогда раньше не отрывалась я от мамкиного подола, и поэтому обе мы горько плакали при расставании. Мрачным, тягостным и непонятным был тот мир, куда вел меня отец. От потоков пролитых слез остались лишь смутные воспоминания о том времени моей жизни.

Несколько дней мне пришлось присматривать за маленьким мальчиком. Однажды после обеда, забавляя его смешными фигурами, нарисованными мною на песке, я настолько увлеклась игрой, что стала спорить со своим подопечным, и закончилось это дракой. Помню острое ощущение своей правоты. Но мать мальчишки не пожелала разобраться. Она услыхала его вопли и отхлестала меня.

Я была глубоко оскорблена незаслуженной трепкой, полученной от незнакомой женщины.

– Где моя мама? Почему она не придет отомстить за меня? – рыдала я.

Но она не откликнулась на мои причитания. И никто не отозвался. Я чувствовала себя несчастной. Каким же злым был этот мир, каким несправедливым! Просто жить не хотелось.

Мои ноги были босы. Платье все в лохмотьях. И казалось, никому до меня нет дела. Я была совсем одинока, без друзей и подруг, и никто не знал об острой тоске, раздиравшей мое сердце. Утоплюсь, подумала я. Да, побегу к реке и утоплюсь. А потом полечу, не чувствуя никакой боли, прямо к Господу.

Я решила ускользнуть из дома при первой же возможности и прыгнуть в реку, но, прежде чем представился такой случай, меня навестил отец. Он застал меня всю в слезах.

– Что случилось, Манька? – спросил он.

– Хочу утопиться, папа, – ответила я горестно.

– Боже милосердный! Да что стряслось-то, глупая ты девчонка?

Тут я все ему выложила начистоту и стала просить отвести меня к матери. Он приласкал меня, но сказал, что мать расстроится, если я брошу эту работу. Он пообещал купить мне пару туфель, и я осталась.

Но пробыла я там недолго. Мальчонка, увидев, как его мать меня наказала, стал этим пользоваться и сделал мою жизнь вовсе невыносимой. В конце концов я убежала от них и целый день до темноты бродила по городу, разыскивая свою мать. Было уже совсем поздно, когда меня всю в слезах подобрал на улице полицейский и отвел в участок. Дежурный по околотку взял меня к себе домой на ночевку.

Дом у него был довольно большой. Я в таком раньше никогда не бывала. Когда я утром проснулась, мне показалось, что в этом доме уж слишком много дверей. Захотелось узнать, что находится за ними. Открыв одну из дверей, я увидела того самого полицейского. Он спал на кровати, а рядом с ним лежал пистолет. Я хотела быстро уйти, но он пробудился, схватил пистолет и спросонья стал угрожать им мне. Испугавшись, я выбежала из комнаты.

Между тем отцу сообщили о моем побеге, и он пошел в полицейский участок, чтобы разыскать меня. Его направили в дом того самого полицейского. Там он и нашел меня плачущей на крыльце и отвел к маме.

Вскоре мои родители решили обзавестись своим жильем. Весь их капитал составлял не более шести рублей. Они сняли за три рубля в месяц помещение в подвале одного дома. На два рубля отец приобрел кое-какую подержанную мебель – колченогий стол, лавки – и кое-что из кухонной утвари. На несколько копеек, оставшихся от последнего рубля в кошельке, мама приготовила нам какую-то еду. А меня послали купить на копейку соли.

Бакалейной лавкой на нашей улице владела еврейка Настасья Леонтьевна Фуксман. Она оглядела меня внимательно, когда я вошла в лавку, поняла, что я чужая в этом околотке, и спросила:

– Ты чья?

– Я дочь Фролковых. Мы только что поселились в подвале соседнего дома.

– Мне нужна девочка помогать по дому. Хочешь у меня работать? – спросила она. – Я положу тебе рубль в месяц и стол.

Я была вне себя от радости и стремглав бросилась домой, так что прибежала к матери, совсем запыхавшись. Я рассказала ей о предложении, которое мне сделала бакалейщица.

– Только, – замялась я, – она ведь еврейка.

Я слышала так много разного про евреев, что боялась жить под одной крышей с еврейкой. Мать успокоила мои страхи на этот счет и отправилась в бакалею побеседовать с хозяйкой. Вернулась она довольная, и таким образом я попала в услужение к Настасье Леонтьевне.

Легкой эта жизнь не была. Я научилась обслуживать покупателей, бегать куда пошлют, делать все по дому – от варки и шитья до мытья полов. Весь день я работала до изнеможения, а ночью спала на старом сундуке в коридоре между бакалейной лавкой и квартирой. Мое месячное жалованье целиком шло матери, но этих денег никогда не хватало, чтобы отогнать от нашего дома призрак голодной смерти. Отец зарабатывал мало, а пил много и становился все более жестоким.

Со временем жалованье мое увеличилось до двух рублей в месяц. Но я росла, и мне требовалось больше одежды, которую мать покупала на заработанные мною деньги. Настасья Леонтьевна была требовательной хозяйкой и нередко наказывала меня. Но она и любила меня как дочь и всегда стремилась помириться со мной после серьезных взбучек. Я ей многим обязана, поскольку она научила меня почти всему, что положено знать в торговле и в работе по дому.

Мне было, вероятно, около одиннадцати лет, когда я в припадке злости поссорилась с Настасьей Леонтьевной. Ее брат часто посещал театр и постоянно говорил о нем. Я не совсем понимала, что это такое, но мне было любопытно, и однажды вечером я задумала поглядеть на этот дом чудес. Я попросила у Настасьи Леонтьевны денег, чтобы пойти туда. Она ответила отказом.

– Ах ты, маленькая мужичка! Да что тебе до этого театра? – спросила она насмешливо.

– А ты ср… жидовка! – отрывисто бросила я ей в лицо и выбежала из лавки.

Я пошла к маме и рассказала ей о происшедшем. Она была в ужасе.