Барышня Эльза - Страница 5

Собственно говоря, напрасно мы отложили партию. Теперь мы уже, во всяком случае, были бы дома… В четыре, когда мы пошли на теннисную площадку, срочного письма от мамы, о котором говорит телеграмма, еще не было. Пришло ли оно теперь? Я могла бы спокойно сыграть еще один set…

Отчего кланяются мне эти два молодых человека? Я их совсем не знаю. Со вчерашнего дня они живут в отеле, сидят за обедом слева у окна, где прежде сидели голландцы. Разве я ответила неблагосклонно на поклон? Или высокомерно? Как сказал Фред, когда мы возвращались домой с «Кориолана»? Прекраснодушна… Нет, высокодушна… «Вы не высокомерны, Эльза, а высокодушны»… Красивое слово. Он всегда изобретает красивые слова…

Отчего я иду так медленно? Уж не боюсь ли я, чего доброго, маминого письма? Да, приятных известий не приходится ждать. Срочное! Может быть, надо ехать домой. О Боже, что за жизнь, несмотря на красный шелковый свитер и шелковые чулки! Три пары! Бедная родственница, приглашенная богатой теткой. Она в этом, наверное, уже раскаивается. Не дать ли тебе расписку, дорогая тетушка, что Поль мне и во сне не снится? Ах, никто мне не снится. Я не влюблена. Ни в кого. И не была еще никогда влюблена. Ни даже в Альберта, хотя воображала себя влюбленной в течение недели. Мне кажется, я не могу влюбиться. В сущности, странно. Чувственна я несомненно. Но и «высокодушна», и неблагосклонна, слава Богу. Тринадцати лет я была, пожалуй, единственный раз по-настоящему влюблена. В Ван-Дейка… Или, вернее, в аббата де Грие, и в Ренар тоже. А шестнадцати лет, у Вертерского озера… Ах нет, это был вздор. К чему вспоминать, я ведь не пишу мемуаров. Ни даже дневника, как Берта. Фред симпатичен мне, не больше. Может быть, будь он элегантнее… Я ведь все-таки сноб. Папа тоже это находит и смеется надо мною. Ах, милый папа, ты меня очень беспокоишь. Изменял ли он когда-нибудь маме? Наверное. Часто. Мама довольно глупа. Обо мне она не имеет никакого представления. Другие люди — тоже. Фред?.. То-то, что он имеет обо мне только некоторое представление…

Божественный вечер! Какой праздничный вид у отеля! Чувствуется: одни только люди, которым живется хорошо и у которых нет забот. Я, например. Ха-ха! Жаль. Я рождена для беззаботной жизни. Так хорошо могло бы быть. Жаль… Чимоне купается в красном свете. Поль сказал бы: альпийский пурпур. Это еще не пурпур. До слез красиво! Ах, почему нужно возвращаться в город!

— Добрый вечер, фрейлейн Эльза.

— Здравствуйте, фрау Винавер.

— С тенниса?

Видит же. Зачем спрашивает?

— Да. Мы играли почти три часа. Вы прогуляться вышли?

— Да, совершаю свою обычную вечернюю прогулку. По дороге в Ролле. Она так красиво стелется между лугами. Днем на ней чересчур солнечно.

— Да, луга здесь великолепны. Особенно в лунном свете, если смотреть из моего окна.

— Добрый вечер, фрейлейн Эльза. — Честь имею кланяться, фрау Винавер.

— Здравствуйте, господин фон Дорсдай.

— С тенниса идете, фрейлейн Эльза?

— Какая проницательность, господин фон Дорсдай.

— Не иронизируйте, Эльза.

Отчего он не говорит: «фрейлейн Эльза»?

— Вам так идет ракетка, что вы могли бы ее носить почти как украшение.

Осел! На это я совсем не отвечаю.

— Мы играли три часа подряд. Нас было, к сожалению, только трое. Поль, фрау Мор и я.

— В прежнее время я был азартным игроком.

— А теперь уже не играете?

— Слишком стар.

— Ах, стар! В Мариенлисте был швед шестидесяти пяти лет, он играл каждый вечер по два часа. И в Богу, но, к сожалению, я не швед.

— Ну, шестидесяти пяти лет мне еще нет, слава богу, но, к сожалению, я не швед.

Почему «к сожалению»? Он, верно, думает, что сострил. Любезно улыбнуться и пойти дальше, это лучше всего.

— До свидания, фрау Винавер. Будьте здоровы, господин фон Дорсдай.

Как он низко кланяется и как таращит глаза. Телячьи глаза. Уж не обидела ли я его сравнением со шведом шестидесяти пяти лет? Пусть обижается, не беда. Фрау Винавер, должно быть, несчастная женщина. Лет ей, наверное, уже под пятьдесят. Какие мешки под глазами, — словно она много плакала. Ах, как страшно быть такой старой. Господин фон Дорсдай относится к ней внимательно. Вот он пошел с нею рядом. Он все еще недурен собою, со своею седенькой острой бородкою. Но не симпатичен. Искусственная взвинченность. Чем поможет вам ваш первоклассный портной, господин фон Дорсдай? Дорсдай! Наверное, вас звали когда-то иначе… Вот идет прелестная девчурка Цисси со своею гувернанткой.

— Здравствуй, Фрици. Bon soir, mademoiselle. Vous allez bien?

— Merci, mademoiselle. Et vous?[2]

— Что вижу я, Фрици? У тебя альпийская палка? Уж не собираешься ли ты взобраться на Чимоне?

— Нет, так высоко мне еще нельзя.

— В будущем году уже можно будет. Дай тебя чмокнуть, Фрици! A bientôt, mademoiselle.

— Bon soir, mademoiselle.[3]

Миловидная особа. Почему она, в сущности, бонна? Да еще у Цисси. Горький жребий. О Боже, это еще и со мною может случиться. Нет, я, во всяком случае, нашла бы лучший выход. Лучший?.. Роскошный вечер. «Воздух как шампанское», — сказал вчера доктор Вальдберг. Третьего дня он это тоже говорил… Отчего сидят люди в зале в такую дивную погоду? Непонятно. Уж не ждет ли каждый срочного письма? Швейцар уже заметил меня; будь у него письмо, он бы его сейчас подал. Значит, нет письма. Слава Богу. Я еще немного полежу перед обедом… Ах, лучше бы уже пришло письмо. А то придет, пожалуй, во время обеда. А если не придет, мне предстоит тревожная ночь. Прошлую ночь я тоже спала отвратительно. Впрочем, как раз эти дни теперь… Поэтому и в ногах так тянет. Сегодня третье сентября. Значит, вероятно, шестого. Я сегодня приму веронал. О, это у меня не войдет в привычку. Нет, милый Фред, тебе не нужно беспокоиться. В мыслях я с ним всегда на «ты»… Испытать следовало бы все — гашиш тоже. Мичман Брандель, кажется, привез из Китая гашиш. Его пьют или курят? Говорят, от него бывают дивные видения. Брандель приглашал меня пить с ним гашиш… или курить… Нахал. Но красивый…

— Вам письмо, фрейлейн.

Швейцар! Все-таки пришло!.. Я оборачиваюсь совсем непринужденно. Ведь оно может быть и от Каролины, или от Берты, или от Фреда, или от мисс Джексон.

— Спасибо.

Все-таки от мамы. Срочное. Почему он сразу не сказал: срочное?

— Ах, срочное!

Я распечатаю его у себя в комнате и прочту совсем спокойно… Маркиза! Какой она кажется молодою в сумерках. А лет ей не меньше сорока пяти. Как буду я выглядеть в сорок пять лет? Может быть, умру до тех пор. Будем надеяться. Она улыбается мне мило, как всегда. Я пропускаю ее мимо себя, слегка наклоняю голову, — не так, словно для меня особая честь, что мне улыбается маркиза.

— Buona sera.

Она говорит мне «buona sera». Теперь я должна ведь, по крайней мере, сделать реверанс. Не был ли он слишком низок? Она ведь на столько лет старше. Какая у нее великолепная походка. В разводе ли она? У меня походка тоже красивая. Но я это знаю. Вот в чем разница. Итальянцем я могла бы увлечься. Жаль, что красивый брюнет с головою римлянина опять уехал. «У него вид проходимца», — сказал Поль. Ах Боже, я ничего не имею против авантюристов, напротив… Вот я и пришла. Номер семьдесят семь. В сущности, счастливое число. Красивая комната… Кедровое дерево. Вот стоит моя девичья постель…

Теперь разлился настоящий альпийский пурпур. Но с Полем я бы стала спорить нарочно. В сущности, Поль робок. Врач, акушер! Может быть, именно поэтому. Третьего дня, в лесу, когда мы так далеко ушли вперед, он мог бы быть немного предприимчивее. Но тогда ему пришлось бы плохо. Собственно говоря, по-настоящему никто не был со мною предприимчив. Разве что у Вертерского озера, три года тому назад, на пляже. Предприимчив? Нет, он просто был неприличен. Но красив. Аполлон Бельведерский. Я ведь это, в сущности, не совсем тогда поняла. Ну да, в шестнадцать лет…