Банный дух - Страница 8
Крайнев не столько из вежливости, а сколько от безвыходного положения поплёлся вслед за женой, оглядываясь на дружка, сделав тому ясный намёк, что всё будет улажено, он скоро вернётся.
Трухина это нисколько не волновало, он смотрел на Крайнева, как на подневольного раба, попавшего во власть бабе, хотя по-настоящему всерьёз не унывал оттого, что Светка увела дружка, оставив его одного дожидаться возвращения Блатова.
– Лёня, я сейчас должна поехать в контору, – заговорила в сумрачном тамбуре Земелина. – Ты ступай к нам, я буду тебя ждать прямо сейчас, мне ты нужен трезвым.., понимаешь? Я опасаюсь, что к моему возвращению ты уже будешь, как вчера, тёпленький. Между прочим, ты перестал выполнять наш с тобой уговор, мой соколик!
– Да это случайно, а сегодня я буду как стёклышко, Светик, – воскликнул тот, строя ей глазки.
– Лёня, не надо мне врать, идём, ты вчера впервые был не в состоянии… или непонятно говорю? И вот что, я поняла, для чего вы самочинно закрыли баню, да, Лёня, поняла! Но учти, если этот раз ещё повторится, я всё доложу маме, и нечего на меня смотреть обиженными глазами, артист ты мой?
После своего разоблачения Земелина про себя отметила, как снова донельзя поглупело лицо Крайнева, отчего он чаще обычного заморгал ресницами и вместо того, чтобы обрести дар речи, он лишь сглатывал жадно слюну, как голодный при виде вкусного лакомства. А потом, словно от удивления отвисла нижняя челюсть, рот приоткрылся. Он явно искал лазейку для оправдания поступка перед своими корешами.
– Да ей-богу, Светик, авария была! Клянусь, больше капли в рот не возьму… Даю честное слово! Но в последний раз сегодня можно, – затараторил он, показывая своё крайнее волнение и неподдельные чувства, а глуповатые глаза отражали просьбу на вытянутом его загорелом лице, отчего ей становилось его немножко жалко. – Светик, мама сама отвалила червонец, не пропадать же моей доле?
– Ну, смотри мне, чтоб твоя житейская доля не пропала в стакане вина, мой соколик! Но почему всегда я хочу тебе верить, хотя знаю – ты неисправимый обманщик, лгун и пьяница? – несколько мягче задумчиво ответила она.
– Светик, да за такие слова я тебя – на руках, ты же знаешь, как до безумия я тебя люблю, что не грех за это и выпить отвальную. Иди, я прибегу мигом, ты того – подготовься, гы-гы! – восторженно заржал он, сияя от счастья глазами.
Земелина проверяла Крайнева не по одной той причине, что он втягивался в пьянство, из которого пыталась его вырвать, просто она вновь и вновь хотела убеждаться, что Крайнев по-прежнему испытывает к ней неиссякаемый поток страсти, которая не должна утонуть на дне стакана. Но главное, чтобы какая-либо особа не перешла ей дорогу…
Глава вторая
1
Наконец Блатов пришёл отяжелевший от ноши и весь распаренный нелёгким выстаиванием в очереди за зельем, и теперь прятал его за верстак.
Этим временем Крайнев тщательно быстро вымыл стаканы, потом заставил Блатова достать из заначки бутылку портвейчика.
– Не, видел, что значит, быть у бабы под каблуком, наш Лёня вертится, как юла! Ха-ха! – подначивал дружка Трухин.
– Ещё бы, Ваня, побыл бы ты на моём месте! – без злобы ответил Крайнев. – Братцы, я такой бабы, как моя Светик отродясь не имел, все были стервы, только о себе пеклись! В общем, моя Светик – это само добро, да я за неё любому пасть перегрызу…
– Кончай базар, Лёха – насыпай! – крикнул охрипло Ефрем, восседая на топчане, поставив одну бутылку на верстак.
– Жажда мучит? Ефрем, принимай пойло! – Крайнев ухнул почти из литровой бутылки вина в большой гранёный стакан под завязку и чинно подал Блатову. – Ха, Ваня, гляди, как у Ефрема руки затряслись! Не, Светик права, дожить до такого мандража – позор всему свету, может, я сам тебе волью, гы-гы?
– Парень, отвали, без сопливых! – Блатов держал стакан на весу; и впрямь, вино запрыгало, заволновалось и красными ручейками потекло по загорелой руке. Блатов резко наклонил лицо к стакану и, зажав его губами, быстро выпил, обмочив вином подбородок.
– Ну, братухи, я пью за вас и лечу… без меня, чур, ко второй не приступать! – и он без промедления опрокинул в себя стакан, смачно крякнул, разорвал пирожок пополам, всунул в рот половинку и, почти не жуя, проглотил, доставая следом из кармана брюк кусочек мускатного ореха, сунул под зуб и смачно стал разжевывать…
Когда Крайнев умчался к жене, Трухин с Блатовым, храня задумчиво молчание, покуривали: один полёживал на топчане, а второй, чуть сутуля долговязую шею, похаживал около верстака, словно охранял, как часовой важный объект.
– Удивительно, чего это сегодня никого нет? – блаженно потягиваясь, наконец, спросил Трухин, разглядывая высокий белёный потолок слесарки. – Да, наверно, уроки мамы всем пошли впрок! – с ехидцей прибавил он.
– А кого ты хочешь видеть? – лукаво, охриплым голосом спросил Ефрем, почёсывая затылок, и, улыбаясь, уставился на приятеля.
– Зрить-то особо и некого, да что-то Шустрин ещё у нас не отметился, – несколько витиевато проговорил Трухин.
– Сегодня его дочь в котельной дежурит, так он, наверно, пользуясь моментом, с зятем на своей даче груши околачивает…
– Ишь ты, дачу имеет, куркуль! – притворно воскликнул он. – Поэтому на затравку не прибёг, а то всегда, бес его дери, скачет, как на нюх…
– На хрен мы ему, у самого, наверное, винища – залейся – не хочу…
О том, что Шустрин поторговывал вином вкупе с дочкой, Трухин втайне знал и поэтому преднамеренно отмолчался. Сам он жил почти на городской окраине с кривыми улицами, с разбитыми мостовыми. На одной из них стоял старый, обшитый тесом большой дом Трухина, в котором он теперь жил с женой и двумя сыновьями. Этот краёк знавал его ещё босоногим мальцом, числившимся в среде местной уличной шпаны первой шкодой всей низовки, которая славилась издавна богатыми садами и которые постоянно сотрясали местные пацаны. В своё время ими верховодил Трухин по прозвищу Струп. Эту кличку он заслужил из-за того, что у него на ногах и руках никогда не заживали раны, которые получал в мальчишеских потасовках и лазаньях по деревьям и голубятням и в прочих шалостях.
С возрастом сады сами по себе отпали, и на место детским шалостям и забавам пришёл настоящий воровской интерес. К тому же после восьмилетки Трухин пошёл в профтехучилище на слесаря-сантехника. И там вымогал деньги на курево и пиво у иногородних пацанов, держа их в постоянном страхе своей спаянной когортой местной шпаны.
За год учёбы свой воровской опыт он пополнил несколькими взломанными и ограбленными торговыми ларьками… Трухин также не гнушался со своими подельниками в базарной толчее залезть в карман к покупателю. В воровской промысел Трухин втягивал и Крайнева, который так и не научился мастерству щипача. Зато мог ловко заговорить зубы любому человеку и зорко стоять на шухере, чему его натаскивал, естественно, Трухин, который когда-то сам прошёл хорошую воровскую выучку у известного в блатном мире того времени карманного вора по кличке Серпок. Прозвали его так за тонкое искусство опустошать и вырезать карманы, однако это не помешало ему схлопотать две судимости.
Среди воровского мира Серпок, разумеется, был известным лицом, причём числился не на последнем месте. Тогда ему было уже под пятьдесят. И к тому времени он навсегда завязал лазить по карманам, зато окружил себя подростками, склонив тех к своему оставленному ремеслу, а прошедшие его выучку, после каждого искусно сработанного дела были ему обязаны платить «налоги», на которые, собственно, он и жил. А для отвода от себя ока милиции, как порядочный, работал на стройках сторожем, где его обнаружили убитым более десяти лет назад…
После смерти учителя Трухин занял полноправно его место, однако, вскоре по окончании училища он уехал по распределению в областной центр, где, живя в общежитии, украл у своих же товарищей по комнате ценные вещи, за что его сильно избили. Но это его не отучило от воровства: в день получки с одним подельником вымогал деньги у первого встречного гражданина, по горячим следам были пойманы и отданы под суд. И Трухину предъявили обвинение по всем тогдашним случаям ограблений, которые случились за тот отрезок времени, пока он проживал в рабочем общежитии, несмотря на то, что преступления такого же рода случались здесь и до его появления. Однако Трухина принудили взять всё на себя, за что схлопотал пять лет с отбыванием срока на лесоповале в колонии строгого режима.