Бандитский Петербург - Страница 18

Мы с женой называем всю эту молодежь «балкончиками». Это после того, как один, с интеллигентным лицом парень, убил своих родителей, ограбил, положил на балкон и пьянствовал себе спокойно на Новый год. И таких «балкончиков» сейчас — миллионы, финансовые-то дела в государстве плохи, отсюда и рэкет, и преступность.

Раньше воровали только те, кому это по судьбе было положено. А сейчас воруют все — за малым исключением. Я не хочу тебя обидеть, но не воруют те, кому просто красть нечего. Не воруют — так наколки дают. Воровством-то это не назовешь, по большому счету, у себя воруют-то. В тюрьме сидит кто попало, сидят те, кто не сидеть должен, а работать. А сейчас такой народ — сколько бы ни платили, работать не будут. По своим детям сужу. Кто-то должен работать, кто-то воровать, как в любой нормальной стране.

У меня есть приятель, некто Туберман, я с ним не раз был в работах — он сейчас в Нью-Йорке бани купил, рассказывал мне про тамошние дела… Везде есть преступный мир. Но он должен быть маленьким, а не поголовным. Это просто безобразие, настоящий хаос… И самое печальное — ничего с этим не сделать. Никто хороших слов не понимает. Ни Малышев — я не имею в виду Сашу… [19] нет, я имею в виду Сашу, но не того, ни Миша-Хохол [20] — никто не поймет. Какие бы управления ни создавали, что бы в «600 секундах» ни показывали — ничего не поможет. Только жестокость…

Я пытался кое-что сделать. Вот и когда Миша поехал на разборку с чеченцами, — я заменил ему пистолет, вместо боевого положил свой, газовый. Все равно нашлись ухари, которые открыли огонь из автомата…

Сейчас нет уголовного мира, а следовательно, нет и никаких законов. О чем говорить, если в лагере само начальство хорошо относится к убийцам и очень плохо к мошенникам. Я за свою жизнь знал только двух умных начальников лагеря. Остальные, несмотря на погоны, — дебилы, не читавшие ни Толстого, ни Чехова, ни Достоевского. Они в театре ни разу не были. Погоны-то им кто повесил? Родная партия. А думать не научила. Мне-то всю жизнь приходилось — как тому крокодилу из мультфильма, который хотел девочку съесть, повторять себе: «Думай, думай, думай», — чтобы как-то следователей обхитрить. Они-то всю жизнь учились, а я — всю жизнь по тюрьмам…

В Питер сейчас понаехали со всего Советского Союза бывшего — «казанские», «тамбовские», «Никольские» — кого только нет, кошмар какой-то. И все хотят работу, причем безразлично какую — мокрую или не мокрую. Они же любого убьют не задумываясь. Между собой-то разобраться не могут. Если у Хохла вдруг появятся лишние ларьки, — Малышев их тут же сожжет — пошлет пацанов с факелами, лет по двенадцать-тринадцать…

Только силу и уважают, никак не мозги.

Перед арестом вот приходили люди, положили мне два пулемета под кровать. Я десять дней был весь на нервах. Зачем мне это нужно? Потом еще один мешок соломы [21] принес, только забрал — у меня обыск. Вот смеху было бы, если бы я по наркоте пошел… Я этого парня потом встречал в коридорах ГУВД, оказалось, что он на милицию работает…

Я уж не знаю, что тебе обо мне наговорили в милиции, но я даже иногда просто автоматически суюсь в разговоры, которые у меня дома происходят, — общество у меня, ты же понимаешь, такое, что услышать можно разное. Слышу однажды разговор: «Надо забрать колье у старушки». — «А если не отдаст?» — "А не отдаст — так ломиком ей по башке! ". Я им сразу сказал — вы что, с ума сошли? Разве так можно! Посоветовал валидол с собой взять, телефон не обрезать — человек-то старый, вдруг плохо станет. Даже порекомендовал чай пить с потерпевшей… И ни в коем случае никакого насилия. Старушка-то их сразу спросила: «Вы меня что, убивать будете?» Они ей: «Да нет, что вы, что вы!» Она попросилась в туалет, подумала там, а потом и говорит: «А колье-то я племяннице в Москву отдала». Обманула их старушка… Я не готовил это преступление и не контролировал его — это мне уже сейчас просто нацепляют внаглую за то, что я посоветовал бабку не убивать! Зато и эти люди не совершили тяжкого преступления. За убийство 15 лет бы получили. А так — пятерочку, отмучаются как-нибудь…

Или вот: приходил тут один урод — милиционеру голову отрезал, просил посоветовать, что теперь делать. Ну, я посоветовал ему нож выкинуть. Заложить — принципы не позволяют, но я просто ненавижу таких людей, меня трясет от них.

Такие вот дела. Когда я смотрю на современный преступный мир, мне кажется, что Запад вскоре сам поставит перед нами железный занавес — от страха перед нами, чтобы наш беспредел туда не перешел.

— Ты знаешь, я никогда не был националистом, но сейчас потихоньку в него превратился. Это удивительно: я начинаю ненавидеть азербайджанцев, молдаван. Смотрю телевизор, планирую, что бы сделал я, как уничтожил бы румын, сунувшихся к нам. Мне нравится новый командующий 14-й армией Лебедь — и по лицу, и по тому, что он говорит. Ну нельзя же все отдавать, ведь вся Россия рассыпается… Это же для всех погибель.

Я-то все равно скоро умру, но вам жить так нельзя. Надо что-то делать. Я голосовал за Ельцина, но сейчас я бы свой голос ему не отдал. Тогда, правда, некого выбирать было, кроме него. Да и сейчас-то некого… Но ведь это Ельцин довел многих серьезных людей до того, что они стали поддерживать человека, который сказал, что государства Казахстан не было никогда, а Украина будет существовать до тех пор, пока до нее не дойдут наши танки. Это — Жириновский. У него каждое слово — как кинжал, как говорит мой приятель Миша Монастырский. Я Мише говорил, что Жириновский — это страшно. Миша умнее в тысячу раз, а вот — за Жириновского.

Ельцин не проявляет жесткости. Как Николай II, который ничего хорошего собой не представлял, если ты читал. Тоже жесткости не проявил, когда Россия гибла, хотя обязан был офицерство возглавить. Поэтому, конечно, зверство, что семью его расстреляли, но самого Николая не жалко.

Ельцин — он временный… Горбачев — не отнимешь, толчок дал правильный. Развалить такое государство — это вообще волшебником надо быть. Я знавал людей, которые с ним еще на комбайне работали. Говорили, неплохой мужик…

Не готовы мы оказались к демократии. Нельзя ее было всем сразу давать, нужно было сначала людей подготовить. Вот поставь меня сейчас королем Испании — не справлюсь, время нужно, чтобы подготовиться. Моего сына вот только указом специальным можно заставить работать. Прессе, может быть, и можно, и должно демократию дать, а остальным — рано…

Можешь смеяться надо мной, но я тебе скажу: Россия была сильной страной, когда в ней был сильный уголовный мир. Сильный — это не значит разнузданный и дико жестокий. Уголовный мир силен традициями, законами и авторитетами, когда люди по понятиям живут. Тогда баланс в обществе не нарушается. Но сильная Россия никому не нужна — ни Англии, ни Америке, ни Франции…

— Нравственные идеалы? Есть, конечно. Я никогда не переступал определенных порогов… Жизнь превратила меня в человека, который постоянно, надо — не надо, думает о разных делах. Я всегда вопрос ставил так: можно ли забрать ценности без ущерба для потерпевшего? Я никогда не шел на дело, если при этом могли быть жертвы, — мне никаких миллионов не надо через кровь. Но и без дела сидеть не мог. Дураком я себя не считаю, хотя ошибки совершал.

Конечно, понимал, что и наказание может последовать. Но я же не шел на улицы грабить… как эти — «отличники политической подготовки». Дела подготавливал месяцами…

Я принес людям немало добра — защищал их и на Колыме, и на Урале, и в Сибири. В Иркутске я возглавил восстание осужденных — после подавления осудили меня одного, дали 8 лет, 8 месяцев и 8 дней по статье 73, часть 1: «вооруженное сопротивление властям». Я всегда шел первым и никогда не бросал никого в беде. Тогда, в зоне, мы захватили главного судью областной выездной сессии — я с ним беседовал, и мне в тот день сняли 10 лет срока. Но я не хотел от советской власти ничего и заставил судью уничтожить определение по снятии срока. Дело принципа. Я от этой власти и сейчас ничего не хочу.