Бандитская россия - Страница 29
Война, как чрезвычайная ситуация, в основном провоцирует рост преступности в обществе. Случаи сплочения нации в единый кулак перед лицом общего врага и, как следствие этого, временное снижение общего количества совершаемых уголовных преступлений в мировой истории можно пересчитать по пальцам. Как результат, преступность в годы Великой Отечественной войны, даже по самым приблизительным оценкам, выросла не менее чем в два раза, а общее количество осужденных за преступления - почти в три раза.
В первую очередь рост произошел за счет таких преступных деяний, как кражи, разбойные нападения, спекуляция. Кроме того, уголовные преступления военного периода и первых послевоенных лет характеризуются и новой вспышкой бандитизма. Между тем призыв на армейскую службу, равно как добровольный уход в действующую армию большого количества оперативных сотрудников привел к серьезному некомплекту личного состава в милицейских подразделениях. Оставшимся же в рядах «рожденной революцией» пришлось в кратчайшие сроки перестраивать всю оперативно-розыскную деятельность с учетом обстановки военного времени - на плечи криминальной милиции, помимо традиционной борьбы с уголовной преступностью, легли, в частности, такие мероприятия, как выявление вражеской агентурной сети, дезертиров, паникёров, подстрекателей, мародеров и проч. Все это для ослабленной некомплектом милиции, к тому же лишившейся в одночасье большей части своей агентуры на местах, было делом архисложным. Тем более что уголовный элемент очень чутко среагировал на изменение обстановки и привнес в свою деятельность целый ряд преступных ноу-хау.
Одним из них стало появление нового «модного течения» в отечественном бандитизме - немалое количество налетов и грабежей совершали люди в офицерской форме. Знаменитый бандит Фокс, который сбил с толку неопытного опера Шарапова военным кителем и боевым орденом, вовсе не фантазия братьев Вайнеров - у этого «героя» имелся не один реальный прототип. К примеру, в 1941 году в одном только Оренбурге действовало около десятка крупных банд, в состав которых входили «офицеры-оборотни». Участники этих банд совершал и налеты на магазины, на эшелоны с продовольствием и ценными грузами, иногда под видом сотрудников ОГПУ проводили «обыски», предъявляя жертвам фальшивые ордера.
Преступники в годы войны стали наглее, злее и беспощаднее. А все потому, что уголовное дно - бандиты, воры и пополнившие их ряды дезертиры - оказалось в тупике, из которого не было выхода.
Одни не могли сдаться властям, поскольку по законам военного времени их ожидал трибунал. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР, в местностях, объявленных на военном положении, все дела о преступлениях, направленных против «обороны, общественного порядка и государственной безопасности», передавались на рассмотрение военных трибуналов. Таким образом, трибуналам, в частности, стали подсудны уголовные дела об убийствах, разбоях, незаконном хранении оружия и т. п. Другие не могли (либо не хотели) работать, но при этом хотели получать продуктовые карточки.
Третьи просто жили, руководствуясь бесхитростным принципом «кому война, а кому - мать родна». Так или иначе, всем им оставалось только одно - выживать, промышляя воровством и разбоем. А учитывая тот факт, что помимо прочего в их ряды ежедневно вливались сотни несчастных, доведенных до отчаяния людей, которых война в буквальном смысле слова поставила на грань выживания, нетрудно понять, что масштабы преступности военной поры доселе не имели аналогов в России. Чуть особняком в этом плане стоял героический блокадный Ленинград.
Вообще о блокаде у нас принято говорить хорошо или не говорить вовсе. Каждый год, вспоминая события Великой Отечественной войны, мы со всех экранов слышим о подвиге ленинградцев - и воображение рисует людей с волевыми лицами, стойко сохраняющими моральный облик. И таких ленинградцев действительно было немало. Но были и те, кто ради собственного выживания встал на путь преступления.
Блокада стала испытанием эсхатологическим. Бог был отменен вместе с надеждой, остались рефлексии на физиологическом уровне. Многие не выдержали. Матери спасали детей, скармливая им своих младенцев, а в это время государственная машина продолжала работать. Людей задерживали за анекдот, светомаскировку, за то, что нам сейчас и не понять. Составляли протоколы, подписывали их, как должно, вызывали адвокатов, надзиратели в тюрьмах заполняли надлежащие формы, велась служебная переписка, прокуратура опротестовывала некоторые приговоры трибунала. Отличало работу карающего органа лишь отсутствие чернил - писали карандашом - да листы бумаги, на обратной стороне которых можно ныне разглядеть обойный рисунок или план топографической карты из учебника средней школы. Не было не только хлеба, но и бумаги. Зато с бдительностью, помноженной на требовательность войны, в начале которой рушились кажущиеся незыблемыми устои коммунизма, все было хорошо. НКВД и трибуналы работали бесперебойно. И то, что ныне вызвало бы ухмылку, тогда обращалось в арест с предсказуемой смертью. Хотя смерть была предсказуема и вне стен тюрьмы.
8 октября 1941 года из взятого в кольцо Ленинграда на барже через Ладогу был отправлен последний этап, состоящий из осужденных и подследственных, общей численностью 2,5 тысячи человек. Людей переправляли на Большую землю для дальнейшего этапирования в тюрьмы и лагеря Сибири, главным образом в Томск.
Условия перевозки для запертых в трюме баржи заключенных были невыносимыми. Помимо этого во время авианалета баржа была просто брошена буксиром, после чего в течение почти целой недели её мотало по Ладоге. Все это время заключенные находились в духоте и скученности, без воды и пищи. По свидетельству очевидцев, тех, кто в отчаянии пытался выбраться наружу, дабы глотнуть свежего воздуха, конвой безжалостно расстреливал из пулеметов. А в самом трюме свирепствовали устроившие резню профессиональные уголовники. В результате до Томска добрались только 1750 человек, остальные заключенные погибли. Часть трупов была выброшена за борт ещё на Ладоге, другие были перегружены на речную баржу и захоронены в общей яме на берегу реки Сясь. Но вот канцелярская машина и на этот раз сработала без сбоев: тюремные дела всех двух с половиной тысяч заключенных благополучно добрались до Томска. Соответственно, почти в 750 из них появилась стандартная казенная справка, датированная ноябрем 1941 года и подписанная начальником Томской тюрьмы № 3: «В порядке эвакуации от военного конвоя из города Ленинграда в тюрьму № 3 г. Томска поступил этап заключенных и с ними личные тюремные дела, среди которых было сдано дело заключенного… Однако заключенный … в тюрьму доставлен не был; что с ним произошло в пути следования, для тюрьмы неизвестно, и никаких данных о нем конвоем не передано». Машинистке оставалось всего лишь впечатать имя.
В самом блокадном Ленинграде криминал не только никуда не исчез - он стал ужаснее, потому что банальное хищение продовольственной карточки означало для её владельца неминуемую мучительную голодную смерть. Напомним, что с сентября по ноябрь 1941 года нормы выдачи хлеба снизились в пять раз, люди умирали от голода. И воровство продуктов превратилось в самое страшное преступление. Вот лишь несколько примеров. В декабре 1941 года группа преступников ограбила магазин № 42 Смольнинского райпищеторга. Добыча у хищников была богатая: хлеба - на 300 человек, мяса - на 259; рыбы - на 1910; сахара - на 556; масла - на 351; крупы - на 114 человек…
В феврале 1942 года сотрудники Управления государственной безопасности накрыли банду из 11 человек, которая под руководством некоего Кошарного грабила Ленинград уже несколько месяцев. Члены группировки занимались тем, что подделывали продуктовые карточки. С их помощью они выкрали около 17 тонн(!) продуктов и хлеба. Мало того, преступники оказались ещё и фашистами - они называли себя организацией «ЗИГ-ЗАГ» - «Защита интересов Германии - знамя Адольфа Гитлера»… А к концу 1942 года изловили ещё три группы расхитителей продовольственных товаров. На квартирах их организаторов стояли два типографских станка и были свалены награбленные продукты. Однако далеко не ко всем подобным случаям можно относиться однозначно. Так, в октябре 1941 года за попытку(!) карманной кражи был задержан 13-летний подросток Юра Ефимов. Из-за крайнего истощения мальчик перестал расти и выглядел как 8-летний ребенок. В милиции у него изъяли шесть продкарточек, которые он успел стащить. Мать отказалась взять его на поруки, поэтому суд Красногвардейского района без сожаления приговорил пацана к году лишения свободы. Там, в камере № 118 взрослой тюрьмы, он и умер в январе 1942 года - «от алиментарной дистрофии при наличии острого диффузного бронхита». Год заключения обернулся для него высшей мерой наказания.