Банальная история - Страница 78

Я хотела постучаться в кабинет и вызвать Лазаренко, чтоб поведать о своем состоянии, но не успела и встать. Дверь в глубине коридора напротив меня с треском распахнулись, и помещение наполнилось гулом голосов и топотом множества ног. На меня двигалась целая делегация строгих мужчин и женщин в белых халатах. А во главе шел Алеша и что-то недовольно объяснял идущей рядом Галине, то и дело тыкая пальцем в тонкий журнал в своей руке.

Меня парализовало. В горле стало сухо, в голове тихо. Пара секунд Алешиного движения, неуклонного стремления ко мне и…Мама! Я сжалась в комок, не мечтая спрятаться под сиденье или изобразить композицию "Дикорастущий фикус из кушетки". Мне стало жарко, в горле возник спазм, в животе комок.

Я затравленно смотрела на приближающегося брата и не могла отвести от него глаз. И чувствовала себя преступницей, застуканной на месте преступления. Теперь мне не обойтись туманными ответами и витиеватыми фразами с уклоном в догадки и гипотезы.

Первой меня увидела Галина. И видимо, не поверила, что я не привидение. Лицо постепенно бледнело, взгляд наполнялся страхом, шаг замедлялся. Наконец, она застыла, не сводя с меня полных понимания и панического ужаса глаз, схватилась за горло. Алеша развернулся к ней, заметив отставание и проследя взглядом за тем предметом, что ввел в ступор его коллегу, увидел меня.

Теперь уже две фигуры в коридоре напоминали статуи. Вернее — три. Я боялась шевельнуться, забыла напрочь, что тело может двигаться, и лишь дрожала, видя, как сначала белеет, потом сереет лицо моего брата. Его неуверенный шаг ко мне, и мое сердце, дрогнув и не выдержав напряжения, ушло вниз, в район пяток и ножки кушетки. Алеша же ускорил движение и за долю секунды оказался рядом, навис, вглядываясь в мои глаза, медленно осел на корточки передо мной:

— Аня?.. Анечка, — прохрипел через силу, пытаясь дотронуться дрожащей рукой до моей ладони и удостовериться, что это я, из плоти и крови.

Мне стало до боли стыдно, что я ввела его в такой шок. И как я могла забыть, что по вторникам Алеша курирует центральный роддом!

Я отвела глаза, не в силах выдерживать его полный отчаянья взгляд, который буквально кричал от горя и непонимания.

— Анечка…что ты здесь делаешь, девочка моя? — его рука все же дотронулась до моей и ощутила прохладу кожи под пальцами. — У тебя руки холодные, — прошептал он.

Я не смело пожала плечами, голос сел, слова кончались.

— Анечка, что ты здесь делаешь? — переспросил Алеша более четким голосом. Взгляд больше не умолял, он настаивал на ответе. Ждал правды, иное его не устраивало. Галине же не нужны были слова, она опрометью бросилась обратно в двери, прихватив с собой пару строгих мужчин из делегации. Остальные оглядывались на нас с Алешей, переглядывались меж собой, не зная, не понимая, что происходит, и засуетились, поспешили кто куда. Еще двое пошли за Галиной, один молодой мужчина прислонился к стене и застыл в ожидании, женщина несмело приблизилась, встала напротив меня, разглядывая и вопрошая без слов. Я не раз видела ее в центре Алеши, но не могла вспомнить имя. Впрочем, это было и не важно.

Я поняла, что сейчас произойдет нечто из ряда вон, усугубив и без того отвратительную ситуацию, и в ту же секунду внутри меня словно что-то лопнуло от напряжения, разлилось неспешной обволакивающей болью и жаром от диафрагмы до колен. Меня затошнило и одновременно зазнобило. Алеша схватил меня за плечи и чуть встряхнул, уже не требуя — приказывая ответить. Но я лишь смотрела полными страха глазами и не знала, что сказать.

Однако ответ и не понадобился — двери кабинета N 28 распахнулись, и та веселая девушка, что ободряла меня тридцать минут назад, оповестила:

— Кустовская, проходите.

Алеша выпустил меня и уставился на довольное личико медсестры. Та потеряла свою веселость и смутилась под горящим взглядом грозного Шабурина. Следом появилась Татьяна Леонидовна в маске. Оглядела насупленного Алешу, покосилась на меня и немую пантомиму других сотрудников и, заподозрив неладное, спросила, снимая маску:

— Что случилось, Алексей Дмитриевич?

— Дайте историю болезни, — видя состояние шефа, попросила за него женщина. И я вспомнила как ее зовут — Тамара, подруга Галины. Она села рядом со мной и приобняла:

— У вас все хорошо? — спросила ласково, но настойчиво. Алеша получил историю болезни, уличающую меня во лжи, а я окончательно забыла, что умею разговаривать, и лишь кивнула в ответ на вопрос.

Видимо первое, что бросилось Алеше в глаза — срок беременности, что поставила мне Лазаренко. Он посмотрел на меня, и я подумала, что сейчас он заплачет. Но он вновь принялся изучать медицинский документ, нервно кружа меж окном и кабинетом, и то и дело бросал полные безумной тоски взгляды на меня, на Тамару и Татьяну Леонидовну, в окно. И, наконец, прекратил хождение, застыл перед Лазаренко и тряхнул перед ее носом историей:

— Что это?

Я зажмурилась — голос Алеши был полон нарастающего гнева. В таком состоянии он может легко сровнять не только женщину, но и само здание больницы с землей. Но другие видимо не были осведомлены об этой особенности шефа, и оттого не сбежали, не промолчали.

— История болезни… — принялась пояснять Лазаренко и смолкла, оглушенная Алешиным криком, потрясенная его реакцией и манерами. Он же кричал ей в лицо, потрясая в воздухе исписанные листы:

— Это квитанция за гроб!!! Путевка на тот свет!! Вы не гинеколог, вы патологоанатом!!! Да вас и в автоклав допускать нельзя!!..

И смолк, сорвав голос. Зажмурился и откинул ненужные бумажки. Они спланировали в кабинет.

С минуту стояла тишина. Я боялась смотреть на брата, он — на меня. Остальные просто онемели от потрясения. Первой пришла в себя Лазаренко и попыталась объясниться, узнать, за что, собственно, на нее кричат и оскорбляют?

— Алексей Дмитриевич, я не понимаю…

— Молчать!! — рявкнул Алексей и пояснил чуть тише, видя, что женщина готова расплакаться от несправедливого, по ее мнению, отношения к ней, как к человеку и специалисту. — Аня…больна. Болезнь Верльгофа. Вы понимаете, что могло случиться?…Может… на таком сроке… Господи!

— Алеша, она ничего не знала, — попыталась я вступиться, вспомнив, что умею говорить. Он застонал и потер ладонью лоб. Принялся отдавать распоряжения:

— Тамара, срочно свяжись с центром гематологии и центром переливания крови. Закажи плазму и кровь, много, очень много. Срочно. Пусть немедленно пришлют. Немедленно!!

Тамара мгновенно сорвалась с места и побежала исполнять.

— Костя, — позвал Алеша мужчину, что стоял у стены:

— Найди Кулагина и свяжись с Яцким. Кто сегодня дежурит из анестезиологов?

— Все на месте, Алексей Дмитриевич.

— Тогда зови Косторенко, пусть готовит аппаратуру.

— Хорошо.

— А вы… — Алексей с ненавистью воззрился на Лазаренко. — Уйдите. Не попадайте мне на глаза, чтобы даже вашей тени в больнице не осталось!!

Женщина испуганно шагнула в кабинет и хлопнула дверью. Коридор опустел, и я решила вступиться за доктора, объяснить брату, что ее вины нет.

— Алеша, ты не прав…

— Кто? — тихо спросил он, опускаясь рядом со мной. И я по глазам поняла, что объяснять бесполезно — Алеша не адекватен, ему было все равно, кто виноват, кто прав. Он был глух и слеп. Страх потерять меня, затмил рассудок и управлял Алешей, диктовал свои правила общения и действий.

— Алеша, я понимаю, я виновата, но не нужно так переживать, ничего страшного не происходит. Да, я солгала, утаила от вас… — я попыталась хотя бы успокоить его, взяла за руку, принялась гладить ее, заглядывая в молящие, вопящие от ужаса и отчаянья глаза брата

— Кто? — прохрипел он опять. — Сергей?

И застонал, схватил меня, сжал в объятьях:

— Анька, Анечка, милая моя, родная, что ж ты наделала? Что же ты сотворила с собой? Девочка моя, любимая….

Жалкий, жалобный тон сразил мою стойкость, и слезы хлынули наружу:

— Прости меня, Алешенька, прости, пожалуйста! — молила я, обнимая его, как в детстве, когда устраивала какую-нибудь каверзу или учиняла драку во дворе и очень боялась наказания, и пряталась от него в объятьях старшего брата, заранее зная, что он не предаст, не отдаст на поругание, прикроет, простит и поможет. Ничего не изменилось с тех пор, разве что поступки стали более продуманными, и оттого значительно более катастрофичными в последствиях и для меня, и для братьев.