Баллады тюрем и заграниц (сборник) - Страница 11

Не заметить же Эви Киви было невозможно, а шевелилась она так, что по сравнению с ней газель выглядела газонокосилкой, страдающей болезнью Паркинсона. Она и сейчас еще ничего, а в девятнадцать лет при виде юной старлетки эстонские мужчины увеличивали паузы в разговоре с обычных трех минут до полного забвения предшествующей фразы. Там была золотая грива, эмалевые глаза, невинно-чувственный рот, точеная фигура и ноги непосредственно от бюста.

Короче, как там про лед и пламень, стекло и камень, в чего-то разверстую угль пылающий водвинул, швейная машинка с электрическим приводом, и вообще в это самое время на Балтике произошел ураган, срывающий с домов все, что с них можно было сорвать, сметая ограды и кидая телеграфные столбы; история достопамятная старожилам. Это была любовь, и это была страсть.

В один из кратких периодов, когда стрелка барометра мирно указывала затишье, влюбленная пара зашла позавтракать в кафе. Это известное кафе называлось тогда «Москва» и располагалось на площади Победы. Сейчас это, наоборот, площадь Свободы, просторное же кафе, придавленное «Таллинн Банком», сократилось до размеров кукиша с умышленным названием, которое невозможно запомнить не эстонцу в третьем поколении.

Это было необыкновенное по изыску и бесприютности кафе. Там пахло парижской белоэмиграцией, обнищавшей до уровня последней чашки кофе. Европейский сквознячок студил зал. Улыбки чистеньких официанток выглядели наклеенными без старания. Нагое электричество падало на черные деревянные столы, и стерильный воздух отдавал пустотой и самоубийством. И струнный квинтет пилил классику. Здесь работали немолодые и чинные музыканты филармонии. Они играли хорошо, но неким необъяснимым образом все ноты ввинчивались в пространство по отдельности, и казалось, что каждая струна исполняет свои обязанности независимо от остальных. Эстонцы вообще большие индивидуалисты.

Серые туманные клочья ломились в стеклянную стену, и готические острия соборов неслись сквозь них. Утро было мокрым, хотя скорее мокрым был уже полдень.

И вот две звезды озарили своим светом и теплом эту хренотень. Шампанское вспенилось, кофе задымился, горячий шведский бутерброд зашкворчал, и млеющая официантка попросила автограф.

Через полчаса звезды отбыли, влекомые законами небесной механики по своей ослепительной орбите, и в пустом кафе остались на память скромным землянам запах дорогих духов, заграничных сигарет, королевские чаевые и грязная посуда. И млеющая официантка не сразу поняла, что мешает ей наводить порядок.

А мешало ей то, что на спинке стула висела черная сумочка крокодиловой кожи.

Умственно травмированная близостью к великим людям, официантка сообразила наконец, что к чему, вновь обретенная реальность открыла ей нехитрую связь вещей в природе, она схватила сумочку и бросилась к двери, ломая каблуки. Но посетители уже исчезли.

И вот тут официантка, душа наивная и восторженная, промашечку сделала. Ей бы сумочку гардеробщику сдать, и забыть про это. В обязанности гардеробщика входит хранить забытые посетителями вещи и возвращать их владельцам либо сдавать в бюро находок.

Она же пока оставила сумочку при себе. Пять минут она мечтала, как вручит ее лично забывчивой красавице и ее великому другу. На шестой минуте любопытство подпихнуло официантку на путь бессчетных жен Синей Бороды. Оправдывая себя тем, что вдруг это неизвестно чья сумочка, уточнить надо, она служебной походкой проследовала с предметом в туалет и щелкнула задвижкой.

Отсутствовала она столь долго, как если бы накануне поужинала веревкой. Когда же дверь неуверенно приоткрылась, оттуда боком, как мороженый краб, вывалилось странное существо. Ротик у существа был круглый, глазки квадратные, и вообще геометрия лица искажена в стиле кубизма. Держа на вытянутых руках тикающую бомбу в крокодиловой коже, существо переместилось на кухню и рухнуло на поднос с посудой.

Судомойка сдержанно удивилась. Официантки собрались в круг. Запахло валерьянкой. Пострадавшую привели в чувство. Она помотала головой, уцепила под локоть подругу и потащила в угол. И что-то показала.

Работа кафе дала сбой. Запахло горелым. Клиенту вручили вдвое уменьшенный счет. Бармен на сто граммов коньяку налил вместо обычных девяноста трех сто два. Все находились под явным воздействием искусства, и воздействие было нестандартным и облагораживающим.

Сумочку сдали гардеробщику. И он приобщился к искусству последним. Среди мелкой женской дребедени лежала пачка фотографий. И там было на что посмотреть.

Это победа зрения над разумом. Это не просто любовь. Это гимн многообразию страсти и невообразимым ее возможностям. Это карта звездного неба от Рака до Водолея и география первородного греха от Франции до Индии. И гардеробщик выпадает из гардероба на руки заинтересованному швейцару.

Здесь уместно припомнить, что места швейцаров и гардеробщиков по неписаным правилам резервировались за отставными офицерами госбезопасности. Это было гуманно по отношению к ним и логично по отношению к прочим гражданам.

Коллеги провели летучее совещание.

– Хорошие чаевые, – сказал швейцар.

– Все уже знают, – возразил гардеробщик.

И судьба вредоносного искусства была таким образом решена. Изготовление порнографии каралось законом как подрыв государственной нравственности, которая расценивалась как важнейший устой государственной же безопасности. Для пущей, очевидно, безопасности коллеги срисовали на память пару особенно затейливых поз.

Когда через двадцать минут (оцените плотность событий) Эви Киви прибежала за сумочкой, фотографий там уже не было. Она посмотрела на гардеробщика. Гардеробщик с удовольствием посмотрел на нее. И занавес первого действия опустился.

После непродолжительного антракта началось действие второе.

На улице Пагари, этой ээсти Лубянке, снимки изучили с великим вниманием и интересом, даже разбирая мелкие детали через лупу. И однозначно пожелали познакомиться с натурой поближе. Их тоже можно понять.

В квартире Отса зазвонил телефон. Вежливейший голос выразил восхищение творческими успехами певца. И пригласил зайти поболтать по мелкому, но неотложному вопросу. Есть в центре один домишко, гостя с радостью ждут. В двенадцать вас не затруднит?

А дело щекотливое. Пахнет скандалом. Фигура всесоюзного значения. Шум раздувать нельзя. Но и о каких-то принятых мерах наверх сообщить необходимо. И принимает Отса лично начальник Пятого управления.

Приглашает его к столу и щедрым жестом показывает на разложенные фотографии:

– Это вы?

Георг Отс злобно закуривает и отвечает:

– Как это к вам попало?!

Начальник подвигает ему пепельницу и говорит:

– Вы бы ими еще все кафе оклеили! Я понимаю, что артисты любят всенародную популярность, но можно же быть разборчивее в средствах. Следующий шаг, простите, это только надписи и рисунки в общественных туалетах.

– Ну, это, кажется, не общественный туалет, – возражает Отс с некоторой обидой за свой будуар на фотографиях. – Что же касается моего средства, – и поглаживает изображение Эви на самом сногсшибательном снимке, – то не понимаю, между нами, мужчинами, чем оно вам может не нравиться?

– Короче: вы признаете, что на этих фотографиях изображены вы?

– А вы что, сами не видите?

– Простите: в таком виде а'ля натюрель я вас не знаю.

– Хотите познакомиться? – мрачно басит Отс.

– Упаси меня Боже. Так это вы или… может быть… не вы?

– Подите вы знаете куда, – предлагает Отс. – Я совершеннолетний мужчина, и по закону имею право вступать в связь с совершеннолетней женщиной. Какие еще претензии?

– А если бы это попало… к журналистам!

– Да кто это опубликует?! Не смешите.

– Ага! Так вы признаете, что это… неприличные снимки?

– А зачем вы их вытащили из чужой сумки? Вы бы с меня еще штаны публично сняли и обвинили в оскорблении общественной нравственности.

Начальник заезжает с другой стороны:

– Вы бы не хотели, естественно, чтобы это попало к вашей жене?