Баллада о зонтике в клеточку - Страница 1

Виктория Угрюмова

Баллада о зонтике в клеточку

- Чуден Днепр при тихой погоде... Прав был Николай Васильевич, положительно прав. Вы не находите? - говоривший обернулся к стоящему рядом гражданину и всем телом изобразил активный интерес.

Разговор сей, а вернее, монолог происходил вечером, на набережной Днепра, в точке, находящейся ровно посредине между станцией метро и колонной Магдебургского права. Сгущались рыхлые и неуютные, словно скисшее молоко, сумерки; и машины, несущиеся здесь с ошеломительной скоростью, уже включали фары; а вот фонари еще не горели, и потому силуэты людей выглядели размытыми и не совсем реальными. Тот, к кому был обращен вопрос, качнулся вперед и попытался рассмотреть своего визави. Этот процесс отнял у него несколько минут - за это время мы и успеем оговорить некоторые детали.

Во-первых, Днепр, конечно же был на своем месте - трудолюбиво струил воды, куда ему положено, но вот о тихой погоде приходилось только мечтать. Лил холодный дождь; дул, как водится в таких случаях, пронзительный ветер; отчего правота Николая Васильевича Гоголя в этот час представлялась сомнительной и совершенно гипотетической.

Во-вторых, из двух безумцев, решивших остановиться и подышать свежим воздухом в столь романтической обстановке, один был довольно сильно "под шофе", а второй - как бы это поделикатнее выразиться? немного прозрачным.

Третьей деталью был скромный и невероятно дорогой зонтик в мелкую клеточку с деревянной ручкой, принадлежащий подвыпившему господину.

- Вы находите? - изумился зонтиковладелец, слегка заикаясь. Вззможно... Только мокро очень. В такую погоду, дорогуша, хорошо умыкать невест из всяких там высоких башен. Как Лохинвар, - и он попытался придать своей щуплой фигуре госслужащего в предпенсионном возрасте несгибаемую мощь вальтерскоттовского героя. Только вместо мышц забугрилась жилами его сверкающая лысина. Выглядело несколько неубедительно.

- Тогда раскройте зонтик, - предложил прозрачный, ухмыляясь в воротник. Если бы было светлее, а его собеседник был в состоянии обращать внимание на мелочи, то воротник этот, украшенный, несомненно, камнями в золотой оправе - широкий и отложной - вызвал бы бурю вопросов. Однако второй был выше земных проблем, и смотрел поверх головы своего собеседника, вдаль, в пространства Вселенной.

- Раз уж Вы носите его с собой, пусть приносит практическую пользу.

- Никогда! - последовал гордый ответ. - Я сегодня бу-ушую.

- Что так? - спросил прозрачный, удобно облокачиваясь о мокрые каменные перила. - У Вас праздник?

- У меня горе, - торжественно ответил зонтиковладелец. - Я хороню труд своей жизни. И себя... Себя, конечно, сим-символически, поспешил добавить он. Затем потряс головой, близоруко прищурился. Послушайте, а Вам из-известно, что дождь капает сквозь Вас?

- Со мной это случается, - успокоил его прозрачный. - Знаете, как иногда бывает: сплошная полоса невезения в жизни, и даже дождь начинает вести себя по-свински - капает куда-то не туда.

- Т-точно, - кивнул его собеседник. - Нап-пример... Для примера нужно взять меня, друг мой. Видите ли, я эзотерик, если Вам это о чем-нибудь говорит.

- Говорит, говорит, - успокоил его прозрачный. Эзотериков он повидал на своем веку более, чем достаточно.

- Нет! стоп, - тут же переменил мнение зонтиковладелец. - На самом деле я политехник, потому что закончил Политехнический институт; но я не политехник в душе, а эзотерик... Я запутался? - с обезоруживающей откровенностью обратился он к прозрачному. - Я пьян, и Вы, голубчик, тоже пьяны. Не отпирайтесь - вон Вы как троитесь и просвечиваетесь. Но это не страшно, потому что мы все двоимся, троимся, четверимся: жизнь такая. Я работаю инженером, но мечтаю писать труды по эзотерике; любил одну женщину, женился на другой, а любовницей сделал третью, чтобы не так тошно было. Поэтому, когда я выпиваю, я начинаю троиться в глазах у порядочных людей.

- О чем Вы пишете? - спросил прозрачный.

- Подержите, - инженер сунул ему в руки свой зонтик, расстегнул портфель и вытащил оттуда пухлую рукопись. - Вот это я и написал; а потом допустил огромную ошибку - решил издать. И хотя подобной литературы сейчас из-издают много, мной не заинтересовались. Знаете, что сказал мне редактор, ознакомившись с текстом? Так вот, он с-сказал: "Вы инженер? Ну и мелиорируйте дома!"

- Образованный редактор, - рассмеялся прозрачный. Смех у него был таким же необыкновенным, как и он сам: прокатился по всему Набережному шоссе и затих где-то вдали.

Мимо пронеслась машина, кажется, модный нынче "мерседес", и обдала обоих собеседников брызгами.

- Оборзели! - неинтеллигентно высказался политехник.

А прозрачный промолчал. Его машины не волновали. Уже.

- Вернемся к труду моей жизни, - предложил инженер. Элегантными движениями он принялся швырять страницы своей рукописи в Днепр; они белыми чайками летели по ветру, мягко садились на воду и колыхались на ней некоторое время, чтобы потом намокнуть и утонуть.

Прозрачный гражданин не останавливал своего случайного знакомого - видимо, приветствовал свободу воли во всех ее проявлениях; просто пристально наблюдал за ним, и держал зонтик.

- Я п-писал о непрощенных душах, - сказал инженер чуть погодя. О тех, кто остался здесь искупать свои грехи. Огромное количество интереснейшего материала: об Аскольдовой могиле, о Подоле, о Лысой горе, словом, обо всем таинственном и загадочном в нашем городе привидениях, ведьмах, колдунах. Горы, горы местного материала. Сидел в библиотеках, ездил в Москву, в Питер, по областям. Бабушек опрашивал, на лавочки присаживался; по чердакам лазил - взрослый и солидный человек, представляете? В воспоминаниях великих по крупицам выискивал... О неп-прощенных душах, короче.

- Это Вы зря, - молвил прозрачный. - Непрощенных душ нет.

Он повернулся, сунул оторопевшему эзотерику зонтик и пошел прочь, не обращая внимания ни на проносящиеся мимо машины, ни на дождь, барабанящий по потемневшему асфальту.

- Постойте! - несостоявшийся эзотерик догнал его и протянул зонтик. - Я Вас очень прошу, возьмите. Вот уж не знаю, отчего я так к Вам проникся, но Вы меня обяжете... возьмите. Он еще очень Вам пригодится, я уверен.

- Спасибо, - не стал ломаться прозрачный. - Возьму.

Зонтиковладелец протянул ему руку, но он только поднял раскрытую ладонь кверху.

- Спасибо. И запомните - непрощенных душ нет.

Затем вооружился зонтиком и пошагал в сгустившиеся сумерки, так и не раскрывая подарка - в мелкую клеточку; с деревянной ручкой.

Полированной.

Князь Аскольд был привидением так долго, что почти забыл об этом. И разговор с подвыпившим любителем эзотерики всколыхнул в его душе давно забытое состояние.

В памятном 882 году в Киев пришел Олег со своей дружиной и убил князей Аскольда и Дира. Возможно, их души и были в чем-то виновны в момент смерти, но за тысячу лет все изменилось; и Аскольд давно уже мог отправляться, куда угодно. Как, собственно, и поступил в свое время Дир. По нему князь тосковал довольно сильно; но Киев любил еще больше; потому остался здесь и после того, как вышло ему прощение. Его примеру последовали многие. Хотят того нынешние киевляне или нет, но среди них постоянно толкаются тысячи иных граждан - не всегда заметных, весьма скромных и очень занятных, если дать себе труд познакомиться с ними поближе. Кстати, привидения и прочие сверхъестественные существа - доброжелательны и миролюбивы. А все слухи об их свирепости и опасности распускаются исключительно в целях самообороны, чтобы любознательные ученые не разобрали на запчасти, мотивируя этот поступок служением науке. Особенно сильный резонанс вызвала у призраков и волшебного народца одна статья, в которой серьезно и обстоятельно пояснялась необходимость убить снежного человека, чтобы затем, в тишине и покое его изучить. Собственно, это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Пришлось принимать меры. Теперь существует даже специальная программа защиты привидений, включающая в себя два пункта - распускание сплетен о том, что якобы кто-то кое-где у нас порой страдал от запредельного существа; и утверждение, что призраков (а вместе с ними гномов, домовых, фей, леших, русалок и примкнувших) отродясь не было и быть не могло. Последнее время люди верили в любую чушь.