Байкальский вариант - Страница 1

Когда-то на мысе Покойники было небольшое озеро, отделенное от моря галечным валом. Иркутская ГЭС подперла Ангару, Байкал поднялся и поглотил озерко, превратив его в бухту. Песчаные берега ее покрыты яркими многоцветными марянами с редкими сосенками и лиственницами. Севернее мыса, за сосновыми срубами, в которых размещены метеостанция и склад и живет семья егеря Антипова, течет Солнцепадь — одна из бесчисленных рек, питающих Байкал.

Правым берегом речушки, по широко открытой пологой долине, идут двое в джинсовых костюмах. За спинами у них рюкзаки со всем необходимым для небольшого пикника: котелок, чайник, картошка, потрошеная рыба, хлеб, соль, лук, перец, чай и сахар. Водки нет, потому что они не пьют, и человек, с которым договорено встретиться, тоже не пьет. Вооружены они ружьем и фотоаппаратом, на поясах висят ножи.

Человек с ружьем высок и могуч. Громадные руки его с одинаковой легкостью обдирают белку и обивают шишки с кедра трехпудовым колотом. Голова покрыта крупными кольцами кудрей, сбегающих на узкие скулы короткими бакенбардами. Под густыми черными бровями — черные, как бы прицеливающиеся глаза, нос с горбинкой, красивые с изгибом губы. Это Ефим Антипов, местный егерь.

Саша Птахин рядом с ним проигрывает по многим статьям. Волосы на его большой голове коротко острижены и торчат ежиком. Брови незаметны, глаза малы и узки, нос картофелиной, скулы — два аэродрома, оснащенные громадными радарами-ушами. Однако в плечах его чувствуется сила, грудь широка, а длинные руки написали около полусотни научных статей и затащили на пятый этаж не один ящик с аппаратурой.

— Ты, Саньша, с браконьерами меня не равняй, — голос у егеря резкий и властный. — Я бью зверя с умом, на приплод оставляю — что изюбра, что соболя, что нерпу. А с пакостниками — воюю.

— Штрафуешь?

— Штрафами их не проймешь. Я браконьера до нитки оберу и отпущу голым в тайгу — ты Пахом и я Пахом, нету долга ни на ком. В другой раз ему и озоровать нечем.

— А конфискованное куда деваешь?

— Это мне вроде премии…

Пологая долина кончилась, и они вошли в узкий каньон, который перепилил с запада на восток Байкальский хребет. Стиснутая каменными щеками, речка стала быстрой и шумливой. Антипов пытливо поглядывал на Сашу, который шел легко и споро.

— Вроде и городской, — недоумевал Ефим, — а ходишь хорошо. И Нинку мою через гольцы переволок…

— В молодости альпинизмом занимался.

— Видал я этих альпинистов-слаломистов! — сплюнул егерь. — Весной подвалила ватага с ребятишками, с барахлом. Тропу выспрашивали к Лене. Я отговариваю: дожди вострятся, «яким пахомыч», пропадете. Мы, хвастают, мастера по слалому. Ну, идите, чемпионы. Через три дня главный их еле приполз: добро утопили, руки-ноги поломали, вызови Христа ради вертолет! Вот кака потеха «яким пахомыч!». Я Нинку за машиной послал, а сам к ним сбегал, продуктов отнес. Это ж додуматься надо — в тайге голодать!.. Ну, пришли вроде, вон твой камешек расписной.

Гладчайшая гранитная плита с вкраплениями розовых полевых шпатов, матово-серого кварца и черных блестящих чешуек слюды выступает из пенной реки и вздымается вверх почти под прямым углом. На плите высечен рисунок: две трехметровые человеческие фигуры, взявшиеся за руки, — одна побольше, другая поменьше. Свободные руки с четырьмя растопыренными пальцами отставлены чуть в стороны. На больших продолговатых головах радиальными волнистыми линиями изображены волосы. По-видимому, это мужчина и женщина: у большой фигуры широкие плечи, у маленькой — массивные бедра. Ступни ног омывает прозрачная река Солнцепадь, а над головами выбиты летящие в сторону моря птицы с длинными шеями. В рассеянном свете дня фигуры видны неясно, и нужно хорошо приглядеться, чтобы отличить обработанную поверхность скалы от нетронутой.

Этот петроглиф Саша обнаружил, когда нес с перевала маленькую жену Антипова, помятую медведем. Он положил Нину в кустах, а сам сбежал вниз напиться и набрать воды. Прямо в одежде Саша упал спиной в мелкую речку и на секунду притих, ощущая, как быстрая вода охлаждает распаленное тело и смывает едкий пот. Потом он перевернулся на живот и, упираясь в каменистое дно и в береговую скалу, напился. И обнаружил странную выемку под левой рукой. Скользя от нее взглядом вверх, увидел весь рисунок. Потом еще раз пришел сюда, чтобы сфотографировать петроглиф с необычным для наскальных рисунков Прибайкалья сюжетом. Расспрашивал специалистов, но те только пожимали плечами. Приставал к Антипову, с которым подружился после случая с медведем. Ефим о писанце на скале знал и даже слышал от бурятов, что рисунок вроде бы символизирует Байкал и Ангару. И будто его давний знакомый Мэргэн рассказывал какую-то легенду о рисунке. На свидание со старым бурятом они и пришли к гранитной скале.

На скорую руку соорудили очаг и повесили греться котелок с водой. В два ножа нарезали рыбу, лук, картошку. Антипов одобрительно заметил:

— Кидай свою науку и подавайся в соболевщики. Утолуем мы с тобой хребет и изловим белого соболя. Или голубого, а?

— Мне моя работа нравится, — сказал Саша, зажав нож в зубах и ссыпая в котелок картошку.

— Чой-то ты там бурмулишь?

— Не люблю, говорю, живое убивать. Соли сколько положить?

— Сыпь, пока тонет. Мэргэн, небось, обессолел на преснухе.

— Задерживается он…

— Не боись, придет! Подвесели-ка огонь!

Ровный шум речки прорезал вдруг гортанный вибрирующий рев.

— Изюбр! — встрепенулся Александр.

— Сиди, — усмехнулся егерь. — Быки об эту пору не орут. То Мэргэн знак подает.

Действительно, минут через двадцать, когда котелок с аппетитным запахом заменили закопченным чайником, сверху спустился сморщенный старичок с реденькой пегой бородкой. Одет он был в нечто мешковатое, кожаное, за спиной торчал кожаный же мешок. Из всей экипировки бурята Саша смог бы назвать только старенький винчестер и ганзу — короткую медную трубку.

Антипов и Птахин встали навстречу Мэргэну и обеими руками пожали две усохшие ладони охотника. На круглом плоском лице его, иссеченном каньонами морщин, сияла желтая улыбка. Зубы, однако, все были целы. «Похож на Дерсу Узала, — подумал Саша. — Но если разгладить морщины и налепить орлиный нос, получится миниатюрный Чингачгук».

— Будь гостем, Мэргэн, — радушно пригласил егерь. — Мы сготовили для тебя рыбу.

Они торжественно сели у котелка и средним пальцем руки побрызгали вокруг себя ухой — жертва суровому Бурхану. Потом и сами взялись за ложки. Огневая уха обжигала язык, на лбу и верхней губе у Саши выступили капельки пота, и он подумал, что от неторопливой молчаливой трапезы тоже можно получить радость.

Вот сидят трое мужчин, повидавших жизнь и знающих цену последнему патрону. Они отшагали много верст, встречались на узкой тропе с косолапым хозяином тайги, питались иной раз одной ягодой. Они могут голодать много дней, а могут съесть ведро ухи…

Саша с нежностью посматривал на Ефима и Мэргэна и вдруг опомнился. Смахнул с лица пот, а вместе с ним и сытую расслабленность. Черт, не лопать же он сюда пришел!

— Ешь, Саньша, ешь, — поощрил Антипов. — Едой силу не вымотаешь.

— Все, наелся, — решительно отодвинулся Птахин и осторожно покосился на бурята. — Он что же, по-русски не говорит?

— Самую малость.

— Как же я пойму?

— Не боись. Сиди, ни на что не обращая внимания, — я перескажу.

Саша терпеливо дымил сигаретой и ждал, пока охотники дохлебают котелок, выкурят по трубке, разольют крепчайший цейлонский чай и выпьют по три кружки. И только после этого Мэргэн снова набил ганзу вонючей махоркой и откинулся на свой кожаный мешок. Потом егерь что-то долго втолковывал буряту, а тот прицеливался в Сашу рысьими глазками, нисколько не оплывшими от обильной пищи. И вдруг выпрямился, превратившись в божка со скрещенными ногами, прикрыл веки и запел речитативом длинную и монотонную песню.