Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Страница 118

— Что вы делаете?!

— А то вы сами не видите. Приставляю мой нож к вашей шее.

Бреннер пытался сопротивляться, но, почувствовав лезвие у горла, сдался.

— Вы… не можете.

— Могу. Потому что я не УЖОС. Я человек, Бреннер, и вам лучше хорошенько понять это.

Он скорее ощутил, чем увидел, недоверие на лице Бреннера.

— Я журналист, и два года назад, когда эту группу УЖОСов готовили к активации, я был внедрен в нее. Я тренировался вместе с ними, потом я воевал вместе с ними, а если вы читали журналы, вы могли прочесть некоторые из моих репортажей. И поскольку вы тоже штатский и не больше моего имеете право тут распоряжаться, я принимаю командование.

Бреннер шумно сглотнул.

— Эти репортажи — блеф… трюк, чтобы публика примирилась с существованием УЖОСов… это знают даже в штаб-квартире БСС в Вашингтоне…

Смеяться было больно, но 2910-й засмеялся.

— Тогда как вы объясните тот очевидный факт, что я приставил нож к вашему горлу, мистер Бреннер?

БССовца трясло.

— Вы что, не понимаете, 2910-й? Ни одному человеку не под силу жить жизнью УЖОСа — бежать много миль подряд, не чувствуя усталости, спать только пару часов в сутки, — и прочее — поэтому мы поступили проще. Поверьте, 2910-й, я в курсе. Меня проинструктировали перед отправкой в этот лагерь, и я все про вас знаю, 2910-й.

— О чем это вы?

— Черт возьми, да отпустите же меня… Вы — самый настоящий УЖОС и никак не можете так обращаться с человеком. — Бреннер вздрогнул, когда лезвие плотнее прижалось к его горлу, но потом продолжил:

— Они не могли сделать репортера УЖОСом, поэтому они взяли УЖОСа. Они взяли вас , 2910-й, и сделали из вас репортера. Они всадили в вас память настоящего человека, когда записывали в ваш мозг стандартные инстинкт-программы. Они, если вам нравится такое выражение, вдохнули в вас душу… но вы все равно УЖОС.

— Они наверняка придумали эту легенду для моего прикрытия, Бреннер. Поэтому они вам все так и представили. Чтобы вы не болтали про меня и не попытались деактивировать, как только я в чем-то поступлю не так, как УЖОСы. А я человек.

— Это просто невозможно!

— Уж поверьте мне, Бреннер, — человек способен на многое. Вы просто не пробовали.

— Говорю же вам…

— Разбинтуйте мою ногу.

— Что?!

Он опять пощекотал шею Бреннера кончиком лезвия.

— Бинт, бинт снимите.

Когда это было сделано, он велел:

— Теперь раздвиньте края раны.

Пальцы Бреннера дрожали, но он подчинился.

— Ну? Видите кость? Можете сунуться и глубже, если надо. Так как?

Бреннер вывернул шею и скосил глаза, чтобы взглянуть 2910-му в лицо.

— Там нержавеющая сталь.

2910-й опустил взгляд-и в глубине кровоточащей раны увидел блеск металла. Нож легко, словно сам по себе, вошел в горло Бреннера. Он вытер лезвие о рукав мертвеца, прежде чем вложить нож в ножны.

Когда десять минут спустя 2900-й вернулся на КП, он не сказал ничего. Но по его глазам 2910-й понял, что тот догадался. Тогда он сказал, не поднимая головы от носилок:

— Теперь ты командир.

2900-й взглянул на труп Бреннера и, помолчав секунду, медленно сказал:

— Он был тоже вроде Врага, верно? Потому что он хотел сдаться. Вот лейтенант Кайл, тот никогда не пошел бы на это.

— Верно. Бреннер был вроде Врага.

— Только пока он был жив, я не мог так думать… — 2900-й задумчиво посмотрел на 2910-го. — Есть у тебя что-то такое… чего у нас нет. Искра какая-то. — Он задумчиво потер подбородок огромной пятерней. — Вот поэтому я и поставил тебя командовать отделением. Еще, правда, потому, что хотел освободить тебя от кое-какой самой тяжелой работы — ты, знаешь, не очень-то с ней справлялся. Но все-таки главное — это твоя искра…

— Я знаю, — ответил 2910-й. — Что там у вас, снаружи?

— Пока еще держимся. Ты как себя чувствуешь?

— Голова кружится. И еще темное такое вокруг, когда смотрю… Слушай, прежде чем уйдешь — можешь мне ответить на один вопрос? Если сумеешь?

— Конечно.

— Если человек сильно ломает ногу — кажется, это называется «сложный перелом с подвывихом и смещением», может быть такое, чтобы люди-врачи удалили кусок кости и заменили его металлическим протезом?..

— Не знаю, — пожал плечами 2900-й. — Да какое тебе до них дело?

— Кажется, — задумчиво пробормотал 2910-й, — знал я про одного футболиста, которому поставили такую кость… Да, кажется, я про такое слышал. Забыл вот только — а теперь вспомнил.

Снаружи опять загудели трубы.

Рядом застонал умирающий УЖОС.

В американских журналах на второй странице обложки, среди рекламных объявлений, печатается иногда колонка из жизни редакции и самых известных ее сотрудников. Через две недели после того как корреспондент по фамилии Томас поместил последний репортаж сериала, ставшего настоящей сенсацией, в этой колонке появилось следующее:

«Гибель сотрудника на войне — не первый случай в истории нашего издания. Но особую горечь мы испытываем в связи с гибелью молодого человека, чьи репортажи публиковались только под его именем, без фамилии или номера (читайте раздел «ПРЕССА»). Десантный отряд, посланный на помощь лагерю, в котором он работал и сражался, отказавшись от человеческого «я» ради своего дела, опоздал. Десантники сообщили, что наш корреспондент погиб, очевидно помогая сотруднику БСС ухаживать за существами, чью судьбу он разделил настолько, насколько это возможно для человека. Оба они, и наш корреспондент, и сотрудник БСС, выполнили свой долг до конца. И были заколоты штыками, когда противник захватил лагерь…»

Джо Слаттермилл больше не сомневался: уносить ноги он должен немедленно, иначе просто не выдержит и собственной головой разнесет все подпорки и заплаты своего разваливающегося дома — дома, который, казалось, весь состоял лишь из кусков дерева, штукатурки и клочьев, когда-то бывших обоями. Только выложенные из камня огромный очаг, печные заслонки над ним и дымоход казались неожиданно тяжеловесными.

Все это было несокрушимо прочным. Очаг доходил Джо до подбородка, был вдвое больше в длину и до краев полон пламени. Над очагом располагался ряд квадратных печных заслонок — Жена Джо пекла хлеб на продажу. Еще выше висела длинная, во всю стену, полка, слишком высокая для его Матери и Мистера Пузика, который уже не мог до нее допрыгнуть. Полка была уставлена разнообразными вещицами, передававшимися по наследству, но все они, кроме стеклянных и фарфоровых, так потемнели от времени и вечной копоти, что напоминали ссохшиеся человеческие головы или черные шары для гольфа. Рядышком стояли бутылки с джином, бережно хранимые Женой. И уже под самым потолком виднелась старая литография. Она висела так высоко и настолько покрылась сажей, что совершенно невозможно было различить, являются ли клубы дыма и нечто напоминающее сигару пароходом, прорывающимся сквозь бурю, или космическим кораблем, блуждающим в вихре гонимых солнечным светом пылинок.

Не успел Джо надеть ботинки, как его Мать догадалась, что он собирается делать. — Пошел бездельничать, — пробормотала она недовольно. — Набил карманы деньгами, домашними деньгами, и отправился грешить. — И она перебралась на свое место поближе к очагу жевать индюшатину, тонкие куски которой на ощупь сдирала с тушки правой рукой, тогда как левая была наготове, чтобы отогнать не сводящего с нее взгляда Мистера Пузика — желтоглазого, тощего, с длинным облезлым хвостом. В своем грязном платье, полосатом, как бока той индюшки, Мать Джо походила на пыльный старый мешок, а ее пальцы — на узловатые сучки.

Жена Джо разгадала его намерения так же быстро или даже еще быстрее, если судить по насмешливому взгляду, который она бросила на него, хлопоча у очага. И прежде чем она закрыла печную заслонку, Джо успел заметить, что она посадила туда два длинных, плоских и узких хлеба и одну высокую ковригу с круглым верхом. Его Жена была худа, словно сама смерть, и выглядела давно и безнадежно больной в вечном фиолетовом халате. Не глядя она протянула длиннющую костлявую руку к ближайшей бутылке джина, сделала большой глоток и усмехнулась опять. Ни слова не было произнесено вслух, но Джо знал, что она сказала про себя: «Ты уйдешь, и будешь играть, и напьешься, и будешь спать с девками, а вернувшись домой, будешь меня бить и попадешь за это в тюрьму». И в памяти Джо пронеслось, как в последний раз он сидел в темной замусоренной камере, а она пришла к нему, и лунный свет падал на желтые и зеленые синяки, которыми он украсил ее лошадиное лицо. Она пришла, чтобы пошептаться с ним через крохотное окошко и просунуть между прутьями полпинты джина.