Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Страница 103

У Мегги, куколки Мегги Выигрышные Глазки, что хотела владеть всеми деньгами в Большом автомате, у Мегги, что сбежала от мерзости и ревматической лихорадки, что прошла весь нелегкий путь до трех ванн в день и специалиста в Очень Дорогом Беверли Хиллз, внезапно сдало сердце — удар, тромб перекрыл коронарные сосуды. Она замертво рухнула на пол казино. Замертво.

Какой-то момент она еще держалась за рукоятку автомата, стремясь всем своим существом, всей силой ненависти ко всему свинству, которое пришлось испытать, стремясь каждым волокном каждой клетки каждой хромосомы уйти в автомат, желая высосать до последнего атома все серебро из его потрохов, — а в следующий момент, такой близкий, что, может, и в тот же самый, ее сердце разорвалось и убило ее, и она соскользнула на пол ... все еще касаясь Большого.

Простерлась на полу.

Мертвая.

Сраженная насмерть.

Лгунья, со всей ложью, что была се жизнью.

Мертвая, простерлась на полу.

[Мгновение вневременья вихрь хоровод огней во вселенной из сахарной ваты вниз в бездонную воронку с поперечными как у козьего рога перехватами вздымающийся куколь[44] рога изобилия гладкий и скользкий как брюхо червя мириады ночей гремящих черными погребальными колоколами нет больше мглы нет больше невесомости вдруг каждая клетка познала все память обращается вспять спазматическое мелькание слепоты немые безумные сумерки заточения в призматической пещере убывая не кончается песок в часах валы вечности край мира там они разбиваются все затягивает поднявшаяся из глубин пена припахивает ржавчиной ранят грубо состыкованные зеленые углы спазматическое мелькание ослепшей памяти семижды набегает абсолютная пустота все желто застывшие в янтаре крохи сжимаются и вытягиваются текут как горячий воск озноб свыше приходит предощущение остановки это привал перед адом или небом это лимб[45] уловлена и обречена на одиночество в мглистом нигде беззвучный вопль беззвучное жужжание беззвучное вращение вращение вращение вращение вращение вращение вращение вращениеееееееее]

Мегги возжелала все серебро, что было в автомате. Она умерла с последним желанием оказаться в автомате. Теперь Мегги выглядывала изнутри, из лимба, который стал чистилищем для единственной — ее — души; Мегги была уловлена, душа Мегги была уловлена — замасленным анодированным нутром автомата, работающего от серебряных долларов. Последнее ее желание — желание переселиться — привело ее в темницу, чьи двери захлопнулись в последний момент жизни, за которым смерть. Мегги — уже душа Мегги — была на веки вечные уловлена душой машины. Уловлена.

— Думаю, вы не будете возражать, если я вызову кого-нибудь из механиков, — заговорил издалека администратор секции игральных автоматов. Мужчина под шестьдесят, с бархатным голосом, глаза не выражают ничего, во всяком случае — доброты. Коренастый служитель повернулся было на ходу, чтобы подойти к Костнеру и выигрышному автомату, но администратор придержал его и соизволил подойти сам:

— Нам следует удостовериться — сами понимаете, всякое бывает, — что кто-то не обдурил машинку, сами понимаете, может, кто-то вдарил по ней чем или еще чего, сами понимаете...

Он поднял левую руку с трещоткой вроде тех, с которыми носятся дети в канун Дня всех святых[46]; короткая трель взбесившегося сверчка — и в расположенной между игорными столами мастерской засуетились.

Костнер с трудом осознавал происходящее. Вместо привычных ощущений удачливого игрока — общего подъема, прилива адреналина в кровь, неизбывного позыва к игре — он испытывал лишь оцепенение; в том, что творилось вокруг него, он участвовал не в большей степени, чем стакан — в затеянной алкоголиком пьянке.

Он давно уже не воспринимал ни цвета, ни звука.

К ним подходил усталый, безропотный, утомленный человек в серой форменной куртке, серой, как его волосы, как видневшаяся из-под куртки грудь; в руках — кожаный футляр с инструментами. Механик по автоматам оглядел машину, развернул штампованный стальной корпус вокруг опорной консоли, осмотрел автомат сзади. Открыл ключом заднюю дверцу; на мгновение перед Костнером предстали шестеренки, пружины, арматура, часы, приводящие в движение механизм автомата. В завершение механик молча кивнул, прикрыл и запер дверцу, развернул автомат в прежнее положение и изучил лицевую сторону машины.

— Никто ее не блеснил, — заключил механик и ушел.

Костнер вопросительно посмотрел на администратора.

— Он имел в виду не острожил. Блеснить — это тс же самое. Попадаются ребята, которые пропихивают в это отверстие кусочек пластика или проволочки, те и заклинивают машину. Никто не думает, что здесь тот самый случай, но, сами понимаете, мы должны убедиться, две косых — выплата большая, а уж дважды... да сами понимаете, я уверен, вы поймете. Если бы кто-то заделал это бумерангом...

Костнер вопросительно поднял бровь.

— Ну да, бумеранг — еще один способ острожить машину. Но нам-то всего и нужна была пустяковая проверка, теперь все довольны, и если вы подойдете со мной к кассиру казино...

И снова Костнеру выплатили выигрыш.

Потом он вернулся к автомату и долго стоял перед ним, просто разглядывал. Девицы-менялы, сменившиеся крупье, чинные старушки в рабочих холщовых рукавицах — чтоб не натереть мозолей, дергая рукоятку автомата, служитель мужского туалета, выбравшийся на боевые позиции, дабы больше заработать на сувенирных спичках, туристы в цветастой одежде, праздношатающиеся зеваки, пьяницы, уборщики, помощники официантов, игроки с глазами, как яйца-пашот[47], не смыкавшимися ночь напролет, девушки из шоу с объемистыми бюстами и миниатюрными пожилыми содержателями — все они гадали про себя, что же творится с этим измочаленным бродягой, уставившимся на долларовый автомат. Он не двигался, просто не сводил глаз с машины... и они гадали.

А машина не сводила глаз с Костнера.

Трех голубых глаз.

Как только сработал автомат и эти глаза уставились на него во второй раз, как только он во второй раз выиграл, его снова пронзил электрический ток. Но теперь он знал: здесь замешана не просто удача, а нечто большее, раз никто, кроме него, не заметил этих трех голубых глаз.

Вот он и застыл перед машиной, выжидая, что будет. Нечто обращалось к нему. Где-то в мозгу, где, кроме него, никто и никогда не обретался, теперь появился еще некто и обращался к нему. Красивая девушка. Ее звали Мегги, и она обращалась к нему:

Я уже долго жду тебя. Я так долго жду тебя, Костнер. Почему, думаешь, тебе достался главный выигрыш? Потому что я жду тебя, я хочу тебя. Все выигрыши будут твои. Потому что я хочу тебя, ты мне нужен. Полюби меня, я — Мегги, и мне так одиноко, полюби меня!

Костнер очень долго не отводил взгляда от автомата, его усталые карие глаза были прикованы к тем голубым глазам на выигрышных полосках. Но он знал: кроме него, никому не дано видеть эти голубые глаза, кроме него, никому не дано слышать этот голос, кроме него, никто не знает о Мегги.

Он был для нее вселенной. Он был для нее всем.

Он вложил очередной серебряный доллар под пристальными взглядами служителя, механика, администратора секции автоматов, трех девушек-менял и кучи неизвестных игроков, наблюдавших, не вставая с кресел.

Барабаны закрутились, рукоятка, щелкнув, вернулась на место, а через секунду со щелканьем встали и барабаны, и двадцать серебряных долларов ссыпались в лоток выдачи; у какой-то женщины за столом для крапа[48] вырвался короткий истерический смех.

И снова взбесился гонг.

Подошел администратор секции, сказал очень вежливо:

— Мистер Костнер, нам нужно минут на пятнадцать отключить автомат и как следует его проверить. Не сомневаюсь, вы нас понимаете.