Багровые ковыли - Страница 22

Комендант был молодым парнем с Верхней Волги и делал ударения на букву «о» с таким неподражаемым изяществом, как бы понарошку, передразнивая кого-то, что Кольцов, вновь заслышав его речь, с трудом сдержался от улыбки, и строго сказал:

– Вам бы лучше эти загорания прекратить. Незаметно выставить пулеметы и держать под прицелом все подходы…

Комендант принялся застегивать раскрытую чуть ли не до пупа, выгоревшую косоворотку.

– Оно конечно. Только здесь такая тишина. Благодать.

– В этих местах и благодать стреляет. Можете поверить. А вы отвечаете за безопасность эшелона, пока он в пути.

Павел влез в теплушку, поглядел, как прытко побежал вдоль насыпи, отдавая своим окающим говорком распоряжения, комендант. Отыскал в углу, завешенном куском парусины и превращенном в своего рода купе, командира батареи. С ним был еще какой-то странного вида, довольно молодой штатский человек в узком полотняном пиджачке и бриджах с черным кантом. Сужающиеся к щиколоткам, эти кавалерийские штаны были, однако, не заправлены в сапоги, как положено коннику, а открывали пыльные и грязные щиколотки. Плетеные кожаные сандалии, несомненно, когда-то дорогая и модная обувь, завершали наряд штатского.

Облокотившись на руку и подергивая носом, штатский сосредоточенно всматривался в какую-то схему и черным от туши указательным пальцем другой руки водил по листу плотного ватмана. На Кольцова он не обратил внимания, только на миг стрельнул в него невидящими, затуманенными отвлеченной мыслью глазами.

Командир, маленький, но широкоплечий, кряжистый, как пенек, перепоясанный ремнями вдоль и поперек, встал и по-военному откозырял. С Кольцовым он познакомился на Харькове-Товарном, и, похоже, присутствие чекиста в поезде его даже обрадовало, хотя, как правило, профессиональные бойцы, Павел это хорошо знал, к людям Дзержинского относились настороженно. Но комбат был с севера, Украины не знал и в Кольцове надеялся найти знатока здешних обычаев, языка, местности и возможных опасностей в дороге.

– Присаживайтесь, – сказал он Кольцову. – Вот, видите ли, до Харькова мчались экспрессом, без остановок, а тут… Как думаете, что-нибудь серьезное?

– Со временем узнаем. Еще много будет остановок, – неопределенно ответил Кольцов. – Скажите, а ваши пушки смогут в случае надобности стрелять прямо с платформ?

– Никак нет, – сказал командир. – Это, видите ли, «двухсотки». Двухсоттрехмиллиметровые гаубицы. Они с платформ укатятся, нужен специальный крепеж.

– Жаль.

– Предполагаете что-нибудь серьезное?

Павел развел руками.

– Никто ничего не может сказать. Но у Махно, который бродит по этим краям, есть и артиллерия. Кстати сказать, неплохая. И в достаточном количестве.

– Черт знает что! – вдруг тонким, высоким голосом произнес штатский. – Мы готовимся к серьезной позиционной войне, а не к отражению нападений каких-то местных индейцев!

Он посмотрел на Павла с упреком, как будто тот был в чем-то виноват. Кольцов улыбнулся. «Должно быть, москвич. Они там вообще не в курсе, что творится вокруг».

– Давайте познакомимся, и я вам кое-что объясню, – сказал Павел дружелюбно и протянул руку штатскому.

Кисть у штатского была тонкой и какой-то нервной.

– А вы, случайно, не музыкант? – спросил вдруг Павел.

Это был нелепый вопрос, но штатский вдруг растерялся.

– Любитель, видите ли, – сказал он. – Виолончель. А как вы догадались?

Кольцов неопределенно пожал плечами, не ответил.

– В нашем деле без хорошего музыкального слуха нельзя, – пояснил этот странный штатский артиллерист.

Через несколько минут все разъяснилось – и обстановка стала дружеской. Штатский – его звали Львом Генриковичем – сводил Кольцова на одну из платформ. Оказывается, под парусиной были не только тупорылые, тяжелые гаубицы, но и какие-то странные установки: раструбы, напоминающие граммофонные, но соединенные по три штуки вместе и направленные в одну сторону, закрепленные, подобно морским орудиям, на вращающихся платформах. Шланги от раструбов вели к небольшим, на манер седел, сиденьям, где заканчивались как бы слуховыми аппаратами. Кроме того, там были еще всякие циферблаты электрических приборов, колесики с рукоятями для вращения и много другой мелочи, тускло и маслянисто мерцавшей под парусиновой завесой.

– Звукометрические станции, – воодушевленно пояснил Лев Генрикович и поправил сползающие сандалии. – Служат для разведки артиллерийских батарей противника, а также для исчисления данных при артиллерийской стрельбе. Чисто русское изобретение, хотя, говорят, французы тоже ухватили идею… Надеюсь, там мы встретимся с французской артиллерией, – продолжал он, и лицо его осветилось радостной улыбкой, словно от предвкушения встречи с родственниками. – Вот и проверим, кто в чем преуспел.

Вглядевшись в Кольцова, Лев Генрикович понял, что тот даже не понимает, о чем идет речь, и совершенно далек от достижений в области звукометрии. Он принялся с жаром объяснять, как студенту на лекции:

– Эту идею подал профессор Вышеславцев. К сожалению, он с семьей сейчас в Крыму – мне при разработке даже посоветоваться было не с кем. Понимаете, при стрельбе мощных орудий на большие расстояния цель закрыта. И часто, если противник не дурак, меняет расположение. А нам, как вы понимаете, крайне необходимо засечь местонахождение противостоящей нам артиллерии, знать ее калибры, систему…

– Калибр и систему, очевидно, можно определить по звуку, – сказал Кольцов.

– Ну да! Это если слух тренированный и тонкий! – почти взвизгнул теоретик. – Далеко не всякий определит. У меня только двое из двенадцати делают это пристойно.

– А месторасположение? Приблизительно, по источнику звука? – предположил Павел.

Лев Генрикович заливисто, по-девчачьи, рассмеялся.

– Почему приблизительно? – Своими тонкими кистями он принялся как можно более наглядно пояснять суть дела. – Выстрел пушки – дульная звуковая волна. Это первый звук. Летящий снаряд, превышая скорость звука, создает баллистическую волну. Третья волна – от звука разрыва. Но все это не обычные звуковые волны. Они резко изменяют давление воздуха. Мы фиксируем это мембранами. Регистрируем. Подтверждаем органами слуха… Сопоставляем. И находим искомое: азимут, расстояние и так далее. И даем точные координаты цели.

Павел слушал внимательно. Как фронтовику, ему было очень интересно. Но, вникая в смысл того, что объяснял ученый человек, он одновременно думал о другом. Черт возьми, рождается новая армия. Из армии партизанских наскоков, тачанок – исправничьих бричек с поставленными на них пулеметами, немыслимых кавалерийских авантюрных рейдов рождается правильная, железная сила, соединение ума, расчета и мощи, способная отстоять идею и защитить народ. А впереди… кто знает, какие еще бои ждут их впереди.

…Эшелон двигался медленно. Простояли в Кременчуге перед однопутным мостом. Успели сходить на знаменитый кременчугский базар, где с оглядкой поменяли солдатское мыло на крестьянские пшено и сало.

Красноармейцы под насыпью варили кулеш на маленьких костерках, где дымно горели стебли подсолнуха, кукурузы, сухая картофельная ботва. Лучок, поджаренный на сале, сыпали в булькающую пшенную массу: манящий запах стлался вместе с дымком вдоль эшелона.

Комбат Закруткин от приглашения похлебать за компанию отказался. Ругал своих батарейцев:

– Обособленны! Каждый у своего котелка! Нет чтоб объединиться, все продукты снести на батарейную кухню. Так нет же! А еще коммунизм строим! Единую семью!

Артиллеристы из ТАОН[9], народ степенный, рассудительный, привычный к внутрибатарейной демократии, отвечали, облизывая ложки:

– Так что, товарищ командир, первопричина тут не политическая. Каждый желает свой кулеш сварить. Это ж замечательное занятие! Вы пройдите по костеркам: у каждого свой вкус, свой манер и даже запах разный. Вы вот попробуйте нашего!

Закруткин махал рукой и уходил, чертыхаясь, от соблазнительного аромата, скрипя всеми ремнями.