Бабушка (др. изд) - Страница 50

— Так это знак горести и любви, — заметила княгиня.

— Влюбленные не рвут друг другу слезок, думают, что пожалуй придется плакать, — начала снова бабушка, подавая княгине стакан сливок и прося покорно принять его.

Княгиня не отказала бабушке.

— Боже ты мой! — продолжала бабушка прерванный разговор: — есть о чем поплакать, если б и не рвали слезок: в любви бывает и горе, и радость. Если влюбленные сами по себе счастливы, то посторонние люди подсыпят им полынки.

— Милая княгиня, бабушка хочет также просить за несчастных влюбленных, выслушай ее и прошу тебя, милая княгиня, помоги! — сказала Гортензия, и сложив руки, с мольбой смотрела на княгиню.

— Говори, старушка! Я уже тебе однажды сказала, чтобы ты обращалась ко мне, что я охотно выслушаю твою просьбу: знаю, что ты не станешь просить за негодного человека, — говорила княгиня, гладя роскошные волосы своей воспитанницы и смотря при том приветливо на бабушку.

— Я бы и не осмелилась, сударыня, если бы знала, что они этого не заслуживают! — отвечала бабушка и начала рассказывать о Кристле и Миле, как его взяли в солдаты, промолчала только о том, что управляющий постоянно преследует Кристлу. Не хотела ему вредить больше, чем бы было нужно.

— Это та самая девушка и тот самый парень, которые имели неудовольствие с Пикколо?

— Те самые, сударыня.

— Она так хороша, что мужчины дерутся из-за нее?

— Девушка точно ягодка, сударыня! В праздник жатвы она понесет венок и вы ее увидите. Впрочем, горесть не придает красоты: когда любовь мучит девушку, она тотчас опускает голову как увядающий цветок. От Кристлы осталась только тень одна; но одно слово может воскресить ее, так что она скоро сделается прежнею. Барышня тоже бледна, но Бог даст, увидит свою родину и то, что сердцу мило, так и ее личико расцветет как розовые почки, — с намерением прибавила бабушка и произнесла слова: «что сердцу мило» с таким ударением, что Гортензия вспыхнула. Княгиня быстро взглянула на Гортензию, потом на бабушку, но эта последняя как будто ни в чем не бывало: она хотела только возбудить внимание княгини. «Если для нее что-нибудь значит счастие девушки, так она поймет», — думала про себя бабушка.

После минутного молчания княгиня встала, положив руку на плечо бабушки, сказала своим приятным голосом.

— О влюбленных я позабочусь, а ты, старушка приди завтра ко мне вот в это время, — проговорила она полушепотом.

— Милая княгиня! — проговорила Гортензия, взяв альбом подмышку: — Бабушка согласилась, чтоб я срисовала ее, но она хочет, чтоб это было тайной, пока она жива. Как бы это устроить?

— Уж ты только приходи, старушка, в замок! Гортензия тебя срисует, и портрет останется у меня, пока ты жива. Она нарисует тебе также твоих внучат и этот портрет ты сбережешь, чтоб он служил тебе воспоминанием об их детстве, когда они вырастут.

Так порешила княгиня, и приветливо раскланявшись, села с Гортензией в экипаж. Бабушка вполне довольная, вошла в комнату.

Утром было очень жарко. Все, и старый, и малый работали в поле, чтобы свозить по крайней мере то, что было сжато. Хозяева должны были прихватывать ночи, чтоб справить и свое хозяйство, и барщину. Солнце так пекло, что от его жгучего жара могла трескаться земля. Людям было душно, цветы вяли, птицы летали низко, животные искали тени. С утра выступали на небе облачка, сначала маленькие серо-беловатые, рассеянные здесь и там, потом все прибывали, соединялись, поднимались выше, сталкивались, образуя продолговатые полосы, становились все темнее и темнее, и к полдню весь запад уже был покрыт черною, тяжелою тучей, тянувшеюся к солнцу. Со страхом смотрели жнецы на небо, хотя все едва дышали. Каждый торопился работать, хотя надсмотрщик и не кричал беспрестанно и не бранился. Он имел привычку браниться, чтобы люди не забывали, что он имеет право им приказывать и чтобы чувствовали к нему уважение. Бабушка сидела на пороге и со страхом смотрела на тучу, висевшую уже над домом. Мальчики играли с Аделькой за домом, но им было так жарко, что они все бы сбросили с себя и бросились бы в канаву, если бы только бабушка позволила. Аделька, всегда болтливая и живая как цыпленок, зевала, не хотела играть и, наконец, заснула. Бабушка тоже чувствовала какую-то тяжесть на глазах. Ласточки летали низко, потом запрятались в гнезда; паук, на которого бабушка смотрела утром, как он оплетал и давил мух, залез теперь в паутину; птица кучками стояла в тени, псы лежали у ног бабушки и тяжело дышали, высунув язык как будто после страшной гонки. Деревья стояли неподвижно, ни один листочек не шевелился. Прошек шел с женою из замка, и она еще издали закричала: «Собирается страшная гроза! Все ли дома?» Полотно сняли с белильни, дети пришли в комнату, вся птица попряталась, бабушка положила на стол хлеб, приготовила громовую свечку и затворила окна. Все было тихо, солнце спряталось за тучу. Прошек стоял на дороге и смотрел по сторонам. Он увидал Викторку в лесу под деревом. Вдруг поднялся ветер, гром глухо загремел, и черная туча озарилась молнией. «Боже мой, эта женщина стоит там под деревом!» — сказал про себя Прошек и стал кричать и делать знаки, чтоб она отошла. Но Викторка при каждом блеске молнии хлопала в ладоши и хохотала, не замечая Прошка. Полил крупный дождь, молния перекрещивалась на черных тучах, раздался гром, и гроза разыгралась во всей своей ярости. Прошек вошел в комнату. Бабушка зажгла громовую свечку и молилась вместе с детьми, бледневшими при каждом блеске молнии, при каждом ударе грома. Прошек ходил от окна к окну и смотрел на двор. Дождь лил как из ведра, молния за молнией, удар за ударом, как будто фурии летали в воздухе. На одну минуту все затихло, потом голубо-желтый свет снова осветил окна, молния крестом прорезала тучу, и вдруг разразился удар как будто над самым домом. Бабушка хотела сказать: «Свят, свят...», но слова не сходили с языка; пани Прошкова схватилась за стол, сам Прошек побледнел, Ворша и Бетка упали на колени, а дети принялись плакать. Гроза, как бы вылив в этом ударе всю свою ярость, начала утихать. Слабее и слабее становились удары грома, тучи рассеивались, меняли цвет, и уже снова между серыми облаками проглядывало голубое небо. Молния прекратилась, дождь перестал, гроза прошла. Какая перемена в природе! Земля, еще как бы утомленная, отдыхает, но члены ее еще трясутся, а  солнце смотрит на нее еще влажным, но уже светлым оком: кое-где на лице его были еще тучки, остатки сильного разгара. Трава, цветы, все было прижато к земле, по дорогам текли ручьи, вода в потоке была мутная, деревья стряхивали с себя тысячи капель, блестевших на их зеленом одеянии. Птички снова кружились в воздухе, гуси и утки обрадовались лужам и канавкам, образовавшимся от дождя, курицы гонялись за жучками, которых очень много ползало на земле, паук вылез из своего убежища; все царство животных снова спешило насладиться удовольствием и начинало снова вражду и убийства. Прошек вышел на двор, обошел вокруг дома — и глядь... старая груша, столько лет прикрывавшая своими ветвями крышу, была разбита молнией. Половина ее лежала на крыше, а другая половина пригнулась к земле. Уже много лет эта полевая грушка не приносила плодов, да и плоды ее не были крупны; но ее любили за то, что она с весны до зимы украшала крышу своею зеленью. В полях ливень тоже наделал довольно вреда, но люди были довольны уже и тем, что не было так худо, как бы могло быть после града. После обеда тропинки опять уже просохли; пан-отец, по обыкновению в туфлях, шел к шлюзу, и бабушка встретила его, идя в замок. Он сказал ей, что ливень попортил у него плоды, дал бабушке понюхать табаку, спросил ее, куда она идет, и услыхав, что она идет во двор, пошел своею дорогой, а бабушка своею.

Пан Леопольд получил, вероятно, приказание ввести бабушку, когда она придет, прямо к княгине, потому что едва бабушка показалась в передней, он без всяких размышлений и проволочек отворил дверь в маленькую  залу, где сидела княгиня. Княгиня была одна. Она попросила бабушку сесть возле себя, и бабушка осторожно села.