Бабушка - Страница 8

Но пани мама прервала Цильку:

– Уходи, уходи, фу, даже мороз по коже продирает... Манча, негодная девчонка, не смей никогда есть зайчатину у Кудрновых! Сейчас же поди вымойся, а пока не хватай ничего руками! ... — кипятилась пани мама, выпроваживая Цильку.

Манчинка со слезами на глазах уверяла мать, что зайчатина была очень вкусная, но мельничиха только плевалась. Пришел пан отец и, узнав, в чем дело, сказал, повертев табакеркой:

– Не понимаю, чего вы сердитесь, пани мама! Разве мы знаем, с чего девка толстеет? ... На вкус, на цвет — товарища нет! Может быть, и я как-нибудь соблазнюсь зайчатиной! ... — прибавил он, усмехаясь.

– Ну, батюшка, тогда я и на порог вас не пущу, перестаньте глупости болтать! — горячилась пани мама, а пан отец, щуря один глаз, хитро улыбался.

Не одна мельничиха — многие брезгали не только брать что-нибудь от Кудрновых, но даже прикасаться к ним, и все потому, что те ели кошек и тому подобную живность, чего ни один порядочный человек в рот не возьмет. Но детям Прошковых было совершенно безразлично, фазанов или ворон жарили маленькие Кудрновы, когда они приходили за сарай играть. Ребятишки охотно делились с детьми шарманщика пирогами и всем остальным, — только бы те были довольны и веселы. Цилька, уже десятилетняя девочка, совала в ручки младшей сестренке, которую она нянчила, кусок пирога, клала ее на траву и принималась играть вместе со всеми или плела из листьев подорожника шапочки мальчикам, а девочкам корзиночки. Наигравшись вволю, вся ватага бежала на мельницу, и Манчинка объявляла матери, что они ужас как проголодались. Пани мама нисколько тому не удивлялась и кормила всех подряд. Пан отец не упускал случая подразнить ее и говорил, когда прибегали дети:

– Ох, что-то сосет у меня под ложечкой . .. Как, Цилька, не осталось ли у вас кусочка зайчатины заморить червячка?...

Тут пани мама брезгливо плевалась и уходила: бабушка же, погрозив пальцем, говорила пану отцу:

– Ай,ай, ай, какой вы шутник, пан отец, будь я на месте пани мамы, — давно бы изжарила вам ворону с горохом!

Пан отец вертел табакерку и, прищурив глаз, хитро улыбался.

Нередко к старикам в сад захаживал старший работник, и начинались бесконечные разговоры о прослушанной проповеди, о сегодняшних оглашениях; обсуждали, по какому случаю были молебны, кто кого встретил в костеле. Потом долго и обстоятельно толковали о видах на урожай, не забывали про половодье, бури и град, тканье и беленье полотен; загадывали, удадутся ли льны. Наконец, приходил черед вспомнить о ворах из Крамольны и о суде над ними. Старик был очень словоохотлив. К вечеру съезжались помольщики, памятуя пословицу: «раньше приедешь, раньше и помелешь»; работник шел на мельницу, а пан отец отправлялся посмотреть, что делается в трактире: женщины, оставшись одни, болтали о том, о сем.

Зимой дети почти полдня не слезают с печи. Печь была большая, на ней спала служанка, а Манчинка держала там свои куклы и разные игрушки. Когда туда забирались ребятишки, то повернуться негде было; огромный пес усаживался на верхней приступке. На этой печи каждое воскресенье справлялась свадьба какой-нибудь куклы. Женихом был трубочист, обязанности священника выполнял Микулаш. Потом начинался пир с танцами, причем обязательно кто-нибудь наступал собаке на лапу. Та своим визгом нарушала мирную беседу старших. Пани мама кричала:

– Эй вы, малыши! Не сломайте печку, а то завтра негде будет стряпать! . . .

Но на печи уже тихо, дети играют в «папу и маму». Молоденькой мамаше аист принес ребеночка; Адельку, которая все равно не умела готовить угощенье, сделали крестной матерью, а Вилема и Яна — крестными отцами; новорожденного назвали Гонзичек. По случаю крестин снова начали пировать: каких только кушаний не подавали! Чтобы задобрить пса, и его позвали в гости. Гонзичек быстро подрастал, и папаша вел его в школу; Ян превращался в учителя и заставлял Гонзичка читать по складам. Но один ученик — это не интересно, все должны были учиться и поэтому решили: «Будем играть в школу». К учителю Яну шли охотно, только никто не желал готовить уроков; учитель сердился и назначал наказание: два удара по руке. Ничего не поделаешь, ученикам приходилось терпеть: собака тоже попала в ученики, но оказалась ни к чему не способной и лишь ворчала на ребят; за это учитель, кроме двух ударов, приказал повесить ей на шею черную дощечку, что и было незамедлительно исполнено. Лохматый пес рассердился, с грозным рычаньем спрыгнул вниз и закружился по комнате, срывая постыдный знак. От испуга работник вскочил со скамьи, бабушка плюнула с досады, а пан отец, погрозив табакеркой в сторону печки, крикнул: «Тише, мыши, кот на крыше!» — и снова завертел табакеркой, усмехаясь тайком от ребят.

– Не иначе как нашего бесенка проделки! — решила бабушка. — Нет, надо домой собираться, пока они всю мельницу вверх дном не перевернули!

Но хозяева решительно воспротивились: не прерывать же рассказ о французской войне и трех монархах! Бабушка видела всех троих: немало пришлось ей испытать на своем веку, было что порассказать о годах войны, каждое ее слово-правда! ...

– А что это за три ледяных великана, которых напустили русские на Бонапарта? — спрашивал молодой работник, красивый и веселый парень.

– Неужто не можешь догадаться? Это три месяца: декабрь, январь да февраль, — объяснил старший работник. — В России такая студеная зима, что людям приходится прятать лицо в футляр, а то нос отмерзнет. Французы-то к холоду не привыкли, как пришли туда — все тотчас и перемерзли. А русский небось наперед знал, что так будет, вот француза у себя и придержал. Ну, и хитер!...

– А императора Иосифа вы тоже знавали? — спросил у бабушки один из помольщиков.

Еще бы не знать, разговаривала с ним, и дал он мне самолично вот этот талер, — отвечала бабушка, берясь за подвешенную к гранатовому ожерелью монету.

– Пожалуйста, бабушка, расскажите, как было дело! — раздалось со всех сторон. Смекнув, о чем будет разговор, дети притихли, затем спрыгнули с печи и тоже принялись уговаривать старушку, уверяя, что про талер они ничего не слыхали.

– Но ведь пани мама и пан отец знают эту историю, — отнекивалась бабушка.

Хороший рассказ не то что два раза — сколько угодно можно слушать, не надоест . . . Пожалуйста, расскажите, — просила и пани мама.

— Ну уж ладно, расскажу; а вы, дети, сядьте и сидите смирно. Дети мигом расселись и замолкли, словно в рот воды набрали.

– Когда строился Новый Плес (Иозефов), была я подросточком. Родом-то мы из Олешнице, знаете, где Олешнице?

– Кажись, это за Добрушкой, в горах на Силезской границе, — отозвался старший работник.

– Вот-вот .. . Жила по соседству с нами в маленькой избенке вдова Новотная. Добывала она себе пропитание тем, что ткала шерстяные одеяла. Сработает несколько штук и несет их продавать в Яромерж либо в Плес. Бывало, примется мать-покойница за стряпню, а мы, дети, убежим к соседке. Наш батюшка кумом ей доводился. Только я стала вникать в дело, Новотная, как зайду в избу, обязательно скажет:

– Сядь поди за стан да поучись, придет время — сгодится. Приобвыкнешь к делу смолоду, не помрешь старухой с голоду. Была я до работы охоча, понукать меня не приходилось. И скоро так наловчилась, что и самою Новотную могла заменить. О ту пору император Иосиф часто бывал в Новом Плесе. Много о нем говорили, а кто видел его, хвалился будто невесть чем. Однажды Новотная собралась с товаром в Плес, а я попросила своих отпустить меня посмотреть город. Матушка увидала, что куме ноша не под силу, и говорит: «Иди, дочка, поможешь товар нести». На другой день по холодку пустились мы в путь и уже к полудню были на лугах, что у самого Плеса. Видим, водном месте лежат бревна. Сели мы, начали обуваться. Кума и говорит:

– Куда бы мне, горемычной, пойти наперед всего с одеялами?