Бабушка - Страница 56
Свадебный обед кончился. Многие отяжелевшие головы поникли над столом; перед каждым гостем стояла полная тарелка гостинцев; если кто сам не успел их приготовить, об этом позаботилась Анча. Нехорошо без гостинцев возвращаться со свадьбы. Всего было вдоволь. Кормили и поили каждого, кто проходил мимо трактира. Ребятишки, прибегавшие поглазеть на гулянье, уносили домой полные карманы пирогов и сдобных булок. После угощения молодой подносили дары «на колыбельку»; она так и ахнула, увидев посыпавшиеся ей на колени крестовые талеры (талер со знаком креста, самая большая серебряная монета, чеканившаяся на Чешском монетном дворе во второй половине 18-го столетия). Когда парни принесли тазы с водой и белые полотенца и подали девушкам умыть руки, каждая бросила в воду монету; ни одна не хотела ударить лицом в грязь, оттого в воде заблестело одно серебро. Эти деньги на другой день парни и девушки потратили на танцы и вино.
Затем молодая и ее подружки пошли переодеться перед танцами. Тем временем бабушка отвела домой внучат, которые пировали в Кристинкиной светелке; сама она должна была воротиться в трактир, ибо поздно ночью совершался обряд одевания чепца невесте и она была необходима. Бабушка захватила из дома чепец, который она покупала вместе с Терезкой, что входило в обязанности свахи. Когда все вдоволь натанцевались и невеста, с которой каждый должен был сделать хоть один круг, еле переводила дух, бабушка кивнула женщинам: мол, уж за полночь, и теперь молодая принадлежит им. Начались ссоры и пререкания; жених и сват не хотели, чтобы с невесты снимали красивый венок; но все было напрасно. Женщины отвоевали ее и увели в светелку. Девушки затянули за дверью заунывную песню про зеленый веночек — пусть не дает невеста снять его: позволит снять хоть раз, не надеть ей его больше.
Но все было напрасно. Невеста уже сидела на скамеечке, Томешова расплетала ей косу, а корона из цветов и зеленый венок лежали на столе. Бабушка приготавливала чепец с оборками. Молодая плакала. Женщины пели песни, шумели, одна бабушка оставалась серьезной: порой она ласково улыбалась, а глаза ее делались влажными: ей вспоминалась Иоганка, которая, быть может, теперь тоже справляла свадьбу.
Невеста уже была в чепце, который шел к ней как нельзя лучше. Мельничиха уверяла, что она походит в нем на румяное яблочко.
— Теперь пошли к жениху. Кто хочет его подразнить? — спросила бабушка.
— Кто самый старший, — ответила пани мама. — Постойте, я приведу ему одну красотку! — вызвалась Томешова и, выбежав за дверь, скоро вернулась со старой пряхой, которая на кухне мыла посуду. Накинули на нее белую шаль, и сваха повела старуху к жениху, чтоб тот купил ее. Долго ходил жених вокруг да около, разглядывая закутанную фигуру, пока не посчастливилось ему сдернуть покрывало; под ним скрывалось старое сморщенное лицо, выпачканное сажей. Поднялся хохот, а жених отказался от такой невесты. Сваха нырнула с ней в дверь и вскоре привела другую. Эту жених и сват нашли более подходящей и уж совсем собрались ее купить, но вдруг сват решительно заявил: «Ого, кто же станет покупать кота в мешке!» — и сорвал покрывало; все увидели круглое лицо мельничихи, черные ее глазки лукаво улыбались свату.
— Купите, купите, дешево продам, — сказал, ухмыльнувшись, мельник, завертев табакеркой, но так медленно, будто у него не гнулись пальцы или табакерка была очень тяжелой.
— Молчите уж, батюшка, — смеялась толстая мельничиха, — нынче продадите, а завтра захотите выкупить. Милые бранятся, только тешатся.
Пошли за третьей. Появилась высокая, стройная фигура молодой. Сват давал за нее старый ломаный грош, а жених немедля отсылал горсть серебра. Купля состоялась. Женщины прибежали в горницу и, окружив жениха, весело запели:
Было все приготовлено в срок, Вот и свадьба подходит к концу, И доеден последний пирог, И чепец молодице к лицу.
Теперь невеста была причислена к замужним женщинам. Деньги, которые за нее заплатил Мила, женщины проели на другой день до полудня, когда собирались «стелить постель»; тут опять много пели и шутили. Сват объявил, что порядочное свадебное гулянье длится восемь дней; да так оно обычно и бывало на каждой шумной свадьбе. Плетение венков накануне свадьбы, день свадьбы, уборка постели, пир у невесты, пир у жениха, пропивание веночка, вот день за днем и проходила целая неделя, пока молодоженам давали отдых и они могли сказать: «Теперь мы одни».
Через несколько недель после Кристлиной свадьбы Терезка получила письмо из Италии от камеристки княгини; она писала, что на днях Гортензия выходит замуж за молодого художника, который когда-то учил ее рисованию. Гортензия на седьмом небе и снова цветет как роза; княгиня на нее не нарадуется. Бабушка, услыхав такую новость, кивнула головой и сказала: «Вот и слава богу, что все хорошо кончилось!»
Не рассказ о жизни молодежи, окружавшей бабушку, является целью настоящего повествования, и я не хочу утомлять читателя, водя его от охотничьего домика к мельнице и обратно по маленькой долине, где жизнь по-прежнему текла спокойно и тихо. Дети выросли и стали взрослыми. Те, кто остался дома, повыходили замуж и женились, заняв в семье место старших; так бывает с листьями на дубе: старые опадают, а их сменяют молодые. Другие покинули тихую долину, чтоб поискать счастья в иных краях: ведь вода и ветер уносят семена, и на дальних лугах и берегах пускают они ростки.
Бабушка так и не покинула долины, где нашла себе второй дом. Спокойно наблюдала она, как вокруг нее растет и цветет молодая жизнь, радовалась счастью других, утешала обиженных, помогала, кому можно было помочь. А когда ее внучата один за другим, словно ласточки, улетали из гнезда, она глядела им вслед глазами, полными слез, и утешала себя: «Бог даст, увидимся». Так и случалось. Каждый год возвращались они домой. Старая бабушка, сияя от счастья, слушала рассказы юношей о том, что повидали они на белом свете, и, сочувствуя их пламенным мечтам, прощала ошибки молодости, которые они от нее не таили. Хотя молодежь не во всем следовала добрым советам, зато всегда внимательно слушала мудрые речи старушки и почитала се. Девушки поверяли бабушке свои тайны, свои заветные мечты и желания, вполне уверенные, что найдут сочувствие и ласку. Манчинке, дочери мельника, тоже пришлось искать у бабушки поддержки, когда отец запретил ей любить красивого, но бедного парня. Бабушка сумела все же уломать пана отца, как он сам потом говорил. Шли годы, дочь его жила счастливо, а мельница доцветала под началом трудолюбивого зятя, который уважал и почитал тестя. Пан отец вспоминал после: «Бабушка правду говорила: „Голенький ох, а за голеньким бог!"» Детей молодых матерей старушка любила, как своих внучат; да они и не называли ее иначе как бабушка. Два года спустя после свадьбы Кристлы приехала в свое поместье княгиня. Пригласив бабушку в замок, она со слезами показала ей хорошенького мальчугана, память, оставшуюся от Гортензии, которая умерла через год после замужества, поручив дитя безутешному мужу и княгине. Взяв малютку на руки, бабушка уронила слезу на шелковое одеяльце: вспомнилась ей его молодая мать, красивая и добрая. Отдавая ребенка княгине, старушка сказала своим спокойным голосом: «Царство ей небесное, не надо по ней плакать: она создана была не для этого мира, вот господь и взял ее к себе. А кого он берет во время полного счастья — тот его избранник! Ваша милость не осталась одинокой! ...
Люди не замечали, как бабушка дряхлела и слабела. Но сама она это чувствовала. Не раз, указывая Адельке, ставшей красивой девушкой, на старую яблоню, которая с каждым годом сохла и теряла листву, она говорила: «Мы с ней ровесницы, в одно время и конец наш придет». И вот пришла весна, все деревья зазеленели, одна старая яблоня грустно стояла с оголенными ветками. Пришлось ее выкопать и сжечь. Той весной бабушка начала сильно кашлять. Она не могла уже ходить в местечко в костел. Руки ее тряслись, голова побелела, голос становился слабее и глуше.