Бабушка - Страница 4

Лечебные травы приносила ей также какая-то знахарка с Крконошских гор: запасливая бабушка покупала их во множестве. Бабка-знахарка появлялась всегда в одно и то же время, осенью, и была желанной гостьей на Старой Белильне, где всякий раз ее ожидало обильное угощенье. Она всегда вручала детям пакетики чемерицы — от простуды, а хозяйкам — благовонные травы и мох для курения; кроме того, целый вечер она рассказывала детям длинную сказку о Рыбрцоуле, большом проказнике, о том, что он вытворяет в горах, когда скачет к принцессе Каченке, куда-то на Каченкины горы, где обитает его возлюбленная. Та, как истая принцесса, недолго терпит его около себя и прогоняет; бедняга так неутешно плачет, что горные реки выступают из берегов. Но лишь кликнет гордячка Рыбрцоуля к себе, мчится он на радостях с такой поспешностью, что все сокрушает на своем пути: выворачивает с корнем деревья, скидывает камни с гор, срывает крыши с домов. Словом, дорога, по которой он скачет, превращается попущеньем божьим в пустыню.

Каждый год знахарка приходила с теми же травами и теми же сказками, но детям они всегда казались новыми, малыши с нетерпением ждали ее появления. Завидев на лугу осенние цветы, они говорили:

— Ну, теперь скоро придет бабка с гор!

Если же она на день-два запаздывала, бабушка начинала беспокоиться.

— Уж не приключилось ли чего со старухой, не захворала ли она, не померла ли, упаси бог...

Такие разговоры продолжались до тех пор, пока бабка не появлялась во дворе со своим коробом за плечами.

Частенько хаживала бабушка с внучатами на дальние прогулки, в домик лесника или на мельницу, а не то уводила детей в лес, где весело распевали птицы и мягкими коврами стлался под деревьями мох. А сколько тут благоухало цветов — душистые ландыши, белые буквицы, горицвет, перелеска, целые заросли волчеца и нежные золотистые лилии. Эти лилии приносила им Викторка, когда видела, что ребятишки собирают цветы и вяжут букеты. Викторка всегда бледна и молчалива, глаза ее горят, как угли, черные волосы растрепаны, одета она в лохмотья. На опушке леса, под огромным дубом, Викторка может простаивать целыми часами, глядя вниз на плотину. В сумерки она спускается к самой запруде, садится на мшистый пень и, не сводя глаз с воды, поет долго-долго, до самой ночи.

—Бабушка, почему на Викторке всегда рваное платье, даже в воскресенье? И почему она молчит? спрашивали дети.

—Потому что она тронутая.

—А как это, бабушка, тронутая? —приставали они.

—Ну, когда человек не в своем уме.

—А что делается с человеком, когда он не в своем уме?

—Да вот Викторка, ни с кем слова не промолвит, ходит оборванная, живет зимой и летом в лесу, в пещере.

—И ночью тоже? — интересуется Вилем.

—Вестимо, и ночью, — не слышите разве, как она допоздна поет у плотины; кончит петь и идет спать в пещеру.

– И не боится ни блуждающих огоньков, ни водяного? — с изумлением спрашивают дети.

— Никаких водяных нет, — заявляет Барунка, — папенька сказывал!

Летом Викторка редко подходила к людскому жилью за милостыней, зимой — чаще; стукнет, будто ворона, в дверь или окошко, просунет руку и, получив ломоть хлеба или еще что-нибудь, молча уйдет. Ребятишки, увидев на снегу кровавые отпечатки ее ног, бежали вслед за ней с криком:

— Викторка, пойдем к нам!...Маменька даст тебе туфли, оставайся с нами!..

Но Викторка, не оглядываясь, убегала в лес.

В чудесные летние вечера, когда небо ясно, а звезды жарко горят, бабушка любила посидеть с внучатами под липой. Маленькую Адельку она брала к себе на колени, а Барунка с братишками становилась перед бабушкой. Иначе и быть не могло: если бабушка начнет рассказывать, они должны смотреть ей прямо в рот, чтобы не пропустить ни словечка.

И бабушка говорила им о легкокрылых ангелах, которые живут высоко-высоко и зажигают для людей небесные светила, об ангелах–хранителях, что оберегают детей на всех путях жизни, радуются, когда они хорошо себя ведут, плачут, когда они непослушны. Ребятишки поднимали глаза к сверкающему небу, где переливались мириады звезд, маленьких, еле мерцающих, и больших, отливающих всеми цветами радуги.

— Которая из этих звездочек моя? — спросил однажды Ян.

— То один господь ведает. Ты поразмысли, можно ли отыскать ее среди миллионов? ... — отвечала бабушка.

— А чьи это красивые звездочки, которые так ярко светят? — спросила Барунка.

— Это звездочки тех, кого возлюбил бог, избранников божьих; они сделали много добра и никогда не гневили его, — объяснила старушка.

— Бабушка, — опять спрашивает девочка, заслышав печальные звуки несвязной песни, — а у Викторки есть звезда?

— Есть она и у Викторки, только потускневшая. А теперь пойдемте-ка, пора и на покой, — добавляла старушка, когда темнота начинала сгущаться.

Дома бабушка читала молитву: «Ангел божий, хранитель мой . . .» и, окропив ребятишек святой водой, укладывала их в постельки. Малыши тотчас засыпали, но Барунка нередко подзывала бабушку и просила:

— Побудьте со мной, бабушка, я никак не усну.

Бабушка садилась возле внучки, брала ее руку и начинала читать молитвы одну за другой, пока у девочки не смыкались веки.

Спать ложилась бабушка ровно в десять, это был ее час, который она чувствовала по глазам. К этому времени вся работа, намеченная с утра, бывала выполнена. Перед сном старушка проверяла, все ли двери заперты, созывала кошек и закрывала их на чердаке, чтобы они не пробрались к детям и не удушили их: заливала в печке каждую искорку, приготавливала на столе кремень, огниво и «лучинку». Если собиралась гроза, припасала громовую свечку, завертывала в белый платок каравай хлеба и, кладя его на стол, наказывала прислуге:

– Помните, во время пожара первое, за что должен ухватиться человек, — это хлеб, тогда уж он не растеряется.

– Не обязательно ведь молния ударит в наш дом, — возражала служанка; бабушка, однако, оставалась при своем мнении.

— Все во власти господней, что будет, никому наперед знать не дано. Помните, осторожность никогда не мешает.

Приведя все в порядок, становилась бабушка на колени перед распятием, еще раз кропила себя и Барунку святой водой, потом клала под подушку свои фисташковые четки и засыпала с молитвой на устах.

3

Если бы человек, привыкший к шумной жизни больших городов, забрел в долину и увидел одинокий домик, в котором обитала семья Прошковых, он, наверное, подумал бы: «И как это люди могут жить круглый год в такой глуши? Я бы ни за что здесь не поселился! В этих местах хорошо, пожалуй, только когда розы цветут. В другое время — боже мой! — какие тут радости! ..»

А между тем много радостных дней видела Старая Белильня и зимой и летом. Под низкой кровлей царили мир и любовь, иногда лишь омрачаемые такими событиями, как отъезд пана Прошека в столицу или болезнь кого-либо из домочадцев.

Домик был небольшой, но уютный. По окнам, обращенным на восток, вилась виноградная лоза. Перед окнами — маленький сад, полный роз, левкоев, резеды, салата, петрушки и всякой другой зелени. На северо-восточной стороне раскинулся фруктовый сад, а от него до самой мельницы зеленел луг. Большая старая груша, выросшая возле самого дома, уронила свои ветви на крытую дранкой крышу, под которой селилось много ласточек. Посреди двора росла липа, около нее сделали лавочку. На юго-западной стороне, в небольшом флигеле, располагались службы, а за ними — вверх, до самой плотины, тянулся кустарник. Мимо дома пролегали две дороги: одна была проезжая и шла вверх по склону вдоль реки к Ризенбургскому замку и дальше на Червеную гору; другая спускалась вниз и все время проходила по берегу. Минуя мельницу, она вела в соседнее местечко, что в часе ходьбы от Старой Белильни. Река, бурная Упа, низвергаясь с утесов и скал, сбегала с Крконошских гор и, прорвавшись сквозь тесные ущелья к долине, беспрепятственно бежала между зелеными берегами до самой Лабы; один из берегов ее был высокий и холмистый, поросший лесом.