Бабушка - Страница 19

Пол вестибюля был выложен белыми мраморными плитами, посредине стоял бильярд искусной работы. Вдоль стен, на пьедесталах из зеленого мрамора, возвышались белые гипсовые статуи, изображающие мифологических героев. Четыре двери вели в княжеские покои. У одной из них сидел в кресле камердинер в черном фраке и дремал. К этой-то двери подвел пан Прошек бабушку с детьми. Услыхав шум, камердинер вздрогнул, поздоровался с паком Прошеком и спросил, какое дело привело его в замок.

– Госпожа княгиня пожелали, чтобы моя теща с детьми пришла к ней сегодня. Пожалуйста, доложите, пан Леопольд, — отвечал Прошек.

У пана Леопольда поднялись брови; пожимая плечами, он изрек:

– Сомневаюсь, угодно ли им будет их принять; они занимаются у себя в кабинете. Впрочем, могу доложить.

Он нехотя встал и скрылся за дверьми, у которых сидел. Не прошло и минуты, как камердинер возвратился и, оставив двери открытыми, сладко улыбаясь, кивком головы пригласил гостей войти.

Прошек ушел, а бабушка с детьми очутилась в роскошном салоне. У ребятишек дух захватило, ноги их разъезжались на гладком, как лед, паркете. Бабушка шла как зачарованная, раздумывая, можно ли топтать ногами узорчатые ковры. «Экая жалость!...» — шептала она про себя. Но ступать по коврам все же приходилось, так как они лежали повсюду, да и камердинер ходил по ним нимало не смущаясь.

Миновав концертный зал и библиотеку, пан Леопольд провел гостей в кабинет княгини, а возвратившись к своему креслу, пробормотал под нос: «И что за странные причуды у господ ... Мыслимо ли заставлять человека прислуживать простой бабе и детям».

Стены княгининого кабинета обиты светло-зелёными с золотом шпалерами; такого же цвета портьеры на дверях и на единственном окне, величиною с дверь. По стенам развешаны портреты в больших и маленьких рамках. Против окна — камин из серого мрамора с черными и белыми прожилками, на нем две японские фарфоровые вазы с прекрасными цветами, наполнявшими благоуханием всю комнату. По обеим сторонам камина — резные полочки из дорогого дерева, на них разложены всевозможные произведения искусства, драгоценности, красивые раковины, кораллы, камни ... Все это — память о путешествиях или подарки знатных особ. В одном углу, у окна, стояла статуя Аполлона из каррарского мрамора, в другом — простой, но изящный письменный столик. У столика, в кресле, обтянутом темно-зеленым бархатом, сидела княгиня в белом пеньюаре. Она как раз отложила перо, когда вошла бабушка с внучатами.

– Хвала Иисусу! — сказала бабушка, почтительно кланяясь.

– Во веки веков!... Приветствую тебя, матушка, и твоих внучаток, — ответила княгиня. Дети сначала оробели, но бабушка подморгнула им, они быстро подошли к княгине и поцеловали ей руку; княгиня дотронулась губами до их лобиков и, указав глазами на бархатное, с золотой бахромой кресло, пригласила бабушку сесть.

Благодарю, ваша милость, я не устала, — застеснялась бабушка, а все оттого, что боялась упасть с необычного сидения или поломать его. Но княгиня настойчиво повторила: «Садись же, садись, матушка».

Старушка, расстелив белый платок, осторожненько села, приговаривая: «Пусть вашей милости всегда спится спокойно» ...

Дети стояли как вкопанные, только глаза их перебегали с одного предмета на другой; княгиня это заметила и с улыбкой спросила:

– Нравится вам здесь?

– Да! — отвечали они в один голос.

– Еще бы им не нравилось! Такое им раздолье! Небось и не ушли бы отсюда, — заметила бабушка.

– Хотелось бы тебе здесь поселиться? — обратилась княгиня к бабушке.

– Что и говорить, хорошо у вас, словно на небесах, только жить тут я бы не стала! — И бабушка отрицательно покачала головой.

– Отчего же? — спросила княгиня с удивлением.

– А что бы я здесь стала делать? Хозяйства у вас настоящего нет, перья обдирать или прясть — негде. Чем же занять свои руки?

– А разве не хочется тебе пожить без забот и отдохнуть на старости лет?

– Ну, рано или поздно, отдохнуть придется . . . Взойдет и зайдет над моей головой солнышко, а я буду себе лежать-полеживать ... А пока, благодарение богу, жива и здорова, нужно работать. Одни лентяи даром хлеб едят. А без заботы ни один человек не проживет: одного гнетет одно, другого — другое, всякий несет свой крест, да не всякому он по плечу, — промолвила бабушка.

Вдруг чья-то белая рука раздвинула тяжелую портьеру, и между ее складками появилось свеженькое, обрамленное светло-каштановыми кудрями личико молоденькой девушки.

– Я могу войти? — спросила она нежным голосом.

– Входи, входи, Гортензия, ты найдешь тут приятное общество, — отвечала княгиня. В кабинет вошла графиня Гортензия, как говорили, воспитанница княгини. Ее стройная, еще не вполне сформировавшаяся фигура была обтянута простеньким белым платьем; в руке, на которой висела соломенная шляпа, она держала букет роз.

– Ах, какие прелестные дети! — воскликнула девушка. — Это, верно, Прошковы, те, что прислали мне с тобой такие вкусные ягоды!

Княгиня кивнула. Девушка наклонилась, дала детям по розе, не забыв бабушку и княгиню, и один цветок заткнула себе за пояс.

– Такой же свежий бутончик, как вы сами, милая барышня, — сказала старушка, понюхав розу. — Да сохранит вам ее господь, ваша милость, — добавила она, обратившись к княгине.

– Это и мое самое горячее желание, — ответила княгиня, поцеловав в лоб свою любимую воспитанницу.

– Можно мне ненадолго увести ребятишек? — спросила Гортензия, обращаясь к княгине и бабушке; княгиня разрешила, а бабушка высказала опасение, как бы дети не были барышне в тягость; мальчики такие непоседы, в особенности Ян. Но Гортензия с улыбкой протянула детям обе руки.

– Хотите идти со мной? — спросила она.

– Хотим, хотим, — обрадованно закричали ребятишки, схватив ее за руки. Поклонившись княгине и бабушке, девушка исчезла в дверях вместе с детьми. Взяв со стола серебряный колокольчик, княгиня позвонила; в ту же минуту на пороге появился Леопольд. Княгиня велела ему распорядиться, чтобы в салоне приготовили завтрак, и передала пачку бумаг для отправки по назначению. Леопольд поклонился и вышел.

Пока княгиня отдавала приказания камердинеру, бабушка рассматривала портреты, висевшие на передней стене кабинета.

– Боже ты мой, — сказала она, когда камердинер вышел. — Какие чудные костюмы и лица! . . . Вон та дама наряжена ровнешенько, как покойница Галашкова, — дай ей бог царствие небесное. Та тоже носила высоченные каблуки и вздутые юбки, талию в рюмку перетягивала, а на голову надевала шапку из чужих кудрей. Ее муж был судьей в Добрушке, и когда мы ходили туда на богомолье, то не раз видали ее в костеле. Наши парни прозвали ее «маковой головкой», в этих юбках да еще с напудренными волосами она точь-в-точь была похожа на спелую головку мака. У нас говорили, что это французская мода ...

– Эта дама моя бабушка, — объяснила княгиня.

– Вот оно что . . . Ничего не скажешь, красивая женщина, — заметила старушка.

– Направо — мой дед, налево — отец, — продолжала княгиня, указывая на портреты.

– Молодцы хоть куда; ваша милость вся в батюшку. А где же ваша матушка?

– Вот моя мать и сестра, — сказала княгиня, показав на портреты, висевшие над письменным столом.

– Ну и красавицы, любо-дорого смотреть!... А сестрица ваша ни на батюшку, ни на матушку не похожа. Иной раз случается, что дети удадутся в кого-нибудь из далекого колена ... А вот этот молодой господин мне знаком, только никак не могу припомнить, где я его видала.

– Это русский царь Александр, — живо ответила княгиня, — ты его, конечно, не знаешь.

– Как бы не так — всего в двадцати шагах от него стояла. То-то был красавчик, тут он помоложе, а все равно признать можно. Что он, что император Иосиф, оба куда как хороши!

Княгиня указала на противоположную стену, где висел поясной портрет в натуральную величину.

– Император Иосиф!... — вскрикнула бабушка, всплеснув руками. — Как живой!... Видно, они у вас тут все собрались. Вот уж не думала, не гадала еще раз увидеть императора Иосифа . . . Дай бог ему царство небесное! . . . Обходителен был с простыми людьми . .. Вот этот талер он сам мне подарил, — добавила бабушка, вытащив из-за пазухи талер.