Бабий дом - Страница 2

– Это который же? Миша?

– Он, ага. Жалко, ты его не видела, когда мы в театр ходили. На сегодня тоже куда-то достал. Часов так около шести зайдет. Будешь?

– А точно зайдет?

– Как собачка прибежит!

– Как собачка? – Лида засмеялась. – Ох, Анька…

Договорить она не сумела – дверь другой комнаты с шумом растворилась, и оттуда с судном в руках вышла мать.

– Что, все еще здесь? – прямо с порога сердито заговорила она. – Будете потом опаздывать, от умывальника друг друга пихать. Ты-то уж не ребенок ведь! – добавила она, обращаясь к Лиде.

– И я – тоже! – с упрямством в голосе проговорила Аня, глядя на мать.

– Да, мама! – как вспомнив, с поспешностью сказала Лида, в общем-то и в самом деле вспомнив, но вовсе не потому торопясь, что боялась забыть, а чтобы не дать матери с сестрой сцепиться в ссоре. – У меня вчера из головы вылетело… я ведь слесаря вызвала, придет сегодня.

Нина Елизаровна не была в состоянии так вот сразу понять, о чем речь.

– Какого слесаря? – недоуменно спросила она.

– Обыкновенного. Раковину, наконец, нужно установить? Не для мебели же мы купили ее. Целый месяц уже торчит здесь.

До Нины Елизаровны дошло.

– А, ну да. Все некогда… забываю. Молодец. Ну-ка пропустите меня.

Неся перед собой судно на вытянутых руках, она прошла между дочерьми в прихожую, и те, едва пропустив ее, обе одновременно бросились к двери, каждая пытаясь проскочить первой. Ни той, ни другой это не удавалось, и Аня ради победы прибегла к излюбленному девчачьему силовому приему – ухватила сестру сквозь тонкую материю ночной рубашки за кожу на ребрах, защемила ее между пальцами.

– Ай! – взвизгнула Лида. – Анька, не щиплись! – Проход она, несмотря на примененный к ней силовой прием, не освободила.

– Так мне на пять минут раньше выходить! – продолжая, щипать сестру, объясняющее заверещала Аня.

– А мне дольше у зеркала стоять!

– Нечего стоять, и так еще ничего девушка, без всякой краски…

Но Лиде в конце концов удалось все-таки проскочить вперед, и Аня с обиженным видом потащилась обратно к раскладушке убирать ее.

– Издеваются все над младшей, – громко, чтобы быть услышанной, проговорила она. Она еще не остыла от схватки, ей нужно было хотя бы словесно компенсировать свой проигрыш.

Из туалета донесся ревущий звук спускаемой в унитаз воды, и спустя мгновение в комнате с опорожненным судном в руках появилась мать.

– На, отнеси к бабушке, – подала она судно Ане.

– Я раскладушку убираю, – протискиваясь мимо матери со свернутым одеялом к платяному шкафу, сказала Аня. Открыла шкаф, положила одеяло и пошла обратно к раскладушке.

Нина Елизаровна заступила ей путь.

– Я тебя прошу.

– А тебе самой трудно?

– Мне не трудно. Но я хочу, чтобы это ты сделала. Это даже не выносить. Просто занести.

Аня стояла вплотную к матери, чувствуя сквозь легкую материю пижамы, как складки ночной рубашки матери касаются ее, и глядела в сторону, чтобы не встречаться с матерью глазами.

– Я не могу туда заходить, – сказала она. – Меня тошнит.

– Лида там даже спит. – По голосу, каким заговорила мать, Аня почувствовала, что та еле сдерживается. – И ничего! И не жалуется, что ночью ей, бывает, по нескольку раз вскакиватъ приходится.

– Я не Лидка. Она такая, а я другая. Я не могу.

Нину Елизаровну охватила ярость. Но она не могла позволить себе повысить голос, потому что мать, там, за дверью, не должна была услышать, о чем они тут препираются. То-то бы радость доставили ей подобные препирательства.

– Она тебя нянчила! – тихим, стиснутым голосом с бешенством проговорила Нина Елизаровна. Она тебя больную выхаживала! Она бабка тебе, кровь твоя, да ты обязана!

Аня молча выхватила у нее из рук судно, демонстративно держа его на расстоянии от себя, прошла к двери в бабушкину комнату, открыла ее ногой, и до Нины Елизаровны донесся оттуда грохот судна, скорее не поставленного, а брошенного на пол… И буквально в то же мгновение Аня вновь появилась в дверях и быстро прикрыла их за собой.

– Все? Довольна? – теперь взглядывая на мать, спросила она, проходя мимо нее.

Нина Елизаровна, совершенно обессиленная, стояла какое-то время неподвижно, потом провела обеими руками по лицу и с горечью покачала головой.

– В кого ты такая, боже мой! В кого? Ведь кобыла уже, замуж можно… а тебе все бы одни удовольствия от жизни. Потанцевать бы, поцеловаться, да работу полегче бы. И никакой цели. Светка, подруга твоя, что, талант какой-то? Нет, хуже тебя училась. А поступила и учится, второй курс уже. А ты прыг да скок, ведь в руки учебников не брала! Да я не уверена даже, что ты на экзамены ходила.

– А если б и не ходила! – Аня уже убрала всю свою постель в шкаф и теперь составляла раскладушку. – Вон, – кивнула она в сторону прихожей, подразумевая старшую сестру, – ходила, экзамены сдавала, сидела, зубрила, диплом получила – и нужен он ей?

– Аня, боже мой, да не об этом в конце концов разговор: дмплом, не диплом. О том разговор, что жизнь – это не удовольствие сплошное, что в ней цель надо иметь… и что вообще… что вообще не из одних удовольствий…

Нина Елизаровна умолкла: все, что она говорила, она говорила впустую – Аня, оказывается, уже некоторое время наборматывала себе под нос какую-то меодию, точнее, как она сама говорила, ритм, и тем не допускала до своего слуха ни единого ее слова.

Когда Лида с полотенцем в руках, промакивая лицо, вошла в комнату, по поведению матери и сестры она сразу поняла, что между ними что-то произошло. В движениях матери, какими она убирала с дивана-кровати свою постель, сквозила истеричность, а сестра, складывая раскладушку, перегибала ее не в ту сторону, ничего, конечно, не выходило, и она, вместо того чтобы остановиться и разобраться, почему не выходит, бормоча проклятия, продолжала дергать ее навыворот.

– В другую сторону, Ань, – подсказала Лида сестре. И спросила: – Что, поцапались уже, да?

Никто из них ей не ответил. Нина Елизаровна швырнула в шкаф подушку, свернутую простыню, захлопнула створку – все молча – и стремительно пошла в прихожую. На пути ее была умывальная раковина, она наскочила на нее и чуть не упала. И вот тут сердце ее не выдержало:

– Ой, боже ты мой! Да когда уж эта проклятая раковина…

– Сегодня, – перебила Нину Елизаровну Лида. – Я же говорю, вызвала вчера слесаря.

– Могла б и пораньше, – ее же и обвинила в собственной неловкости Нина Елизаровна.

Она ушла, и Лида повторила свой вопрос, обращаясь теперь уже к одной Ане:

– Так что тут у вас?

– Да так, – отозвалась Аня, сложив в конце концов раскладушку. – Что, не знаешь мать? С пол-оборота.

– Она с пол-оборота, а ты-то что?!

– Ой, Лидка! – недовольно воскликнула Аня и сморщилась, будто ей неожиданно пронзило болью зуб. – Ты тут еще будешь!..

Она ушла вслед за матерью в прихожую поставить там на свое дневное место раскладушку… и вновь все втроем встретились лишь на кухне за скорым бутербродным завтраком.

Время уже начинало гнать, было уже не до конфликтов, и вторая половина утра обошлась без них.

– Мам, ты чулков моих не видела? – спрашивала Аня, бегая в их поисках по всей квартире.

– Чулок! – поправляла мать. – У тебя среднее образование.

– Ну, чулок! Не видела?

– Видела. На кухне, на холодильнике.

Было и комическое: Лида потянулась за своим надкусанным бутербродом, обнаружила его отсутствие на столе, сидела мгновение, ничего не понимая, – и поняла: бутерброд ее дожевывает мать. Спросила ошеломленно:

– Ты чего бутерброд мой съела?

– А, так это твой! – обрадованно ответила мать. – А я все думаю: вроде я себе с колбасой делала, а тут с сыром.

Потом Аня лихорадочно начала метаться из кухни в прихожую, из прикожей в комнату, из комнаты снова на кухню, разыскивая свою сумку, зонт, куртку.

– Ой, Лидка, – пробегая мимо Лиды, суматошливо попросила она, – будь другом, позвони, сколько там времени?