Азовский гамбит (СИ) - Страница 13

– Батюшку батогами? – удивился проезжий.

– Чай он не ангельского чина, – усмехнулся начальник караула. – Скажи лучше, господин, под каким прозванием тебя в проезжие листы вписать, да по которому делу следуешь.

– Архангелогородский воевода боярин Вельяминов по именному государеву указу.

– Вот оно что, – ухмыльнулся было стрелец, но тут же согнал с лица глумливую усмешку и почтительно поклонился.

– А что там иноземцы делают? – снова подал голос с высоты седла боярин.

– Где?

– Да вон их, ваш поп с какими-то людьми окружил!

– Вот же, сукин сын! – выругался капрал. – Не мог подождать, пока нас сменят…

– Наверное, я полковнику-то вашему расскажу, каково службу несете, – посулил боярин, несколько лет назад сам бывший главным судьей в Стрелецком приказе.

– По уставу не могем оставить пост! – сделал деревянное лицо начальник караула.

– Ну и ладно, – отмахнулся от него Никита, и, дав шенкеля своему коню, понесся прямо на толпу, на ходу разворачивая плеть.

Следом за ним, но с некоторым отставанием двинулись вооруженные боевые холопы.

Путь от Архангельского града до белокаменной Москвы не близок. Выезжали еще по снегу на санях, и уже в пути пришлось заменять полозья высокими колесами с коваными ободьями. Случалось по дороге всякое, но все же разбойники на хорошо охраняемый боярский поезд напасть так и не решились, а вот звери лесные, оголодавшие за зиму так и вились вокруг. Особенно досаждали волки, но после того, как охранникам удалось подстрелить парочку особенно наглых отстали и они.

Но чем ближе они подбирались к столице, тем больше одолевали Вельяминова тяжкие думы. Зачем его вызвал царь, было понятно. Раз царица Катерина померла, стало быть, Иван Федорович свободен и может теперь женится на его сестре. Вот только, где же оно такое видано, чтобы русские государи под венец вдов вели?

С другой стороны, он ведь и не такое откалывал. Ладно старые московские порядки, которые иноземному князю вовсе даже чужие, но ведь Иоганн Альбрехт еще будучи принцем чудил так что окружающие только ахали. Так что может и жениться, наплевав на мнение всего света.

Беда была лишь в том, что баб вокруг государя всегда вертелось столько, что иной раз и вспомнить соромно. «Что если он и Алену видит только лишь полюбовницей?» – не давала покоя Никите предательская мысль, и чем больше он гнал ее от себя, тем чаще она возвращалась и продолжала терзать ему сердце.

Сказать, что Вельяминов был предан царю – не сказать ничего! Тот, еще будучи простым принцем, выкупил его из шведского плена, приблизил к себе, а когда Никита, командовавший отрядом русских рейтар, пожелал вместе со всеми товарищами присоединиться к ополчению Минина и Пожарского отпустил без единого упрека. Да не так как взял голыми и босыми, а вооруженными и в доспехах, да на справных конях. Во всем русском воинстве не было тогда полка снаряженного лучше, чем Вельяминовский. И после, когда Иоганна Альбрехта избрали царем, о верной службе не забыл и продолжал жаловать. Шутка ли в такие лета в бояре выйти, хотя в предках никого выше стольника не бывало!

Так что ради Ивана Федоровича, он бы не то что жизнь, самою душу не пожалел бы отдать… но не сестру! И не честь!

– И что теперь делать? – неожиданно сам для себя спросил он вслух.

– Не тревожься раньше времени, братец, – просто ответила ему оказавшаяся рядом Алена. – Чему суждено, того не миновать!

– Как же мне не тревожиться, сестрица? – тяжко вздохнул тот. – Ведь только в Москве покажемся, как всякий встречный поперечный пальцем тыкать станет! Вот скажет, царская полюб…

– Не смей! – обожгла его яростным взглядом молодая женщина. – Ни ты и никто иной не посмеет сказать, что я родовую честь уронила!

– Да, я-то знаю, но люди что скажут?!

– На каждый роток не накинешь платок, – уже спокойно отвечала ему сестра, и Никита в который раз удивился ее самообладанию. – Да и пусть их. В лицо не посмеют, а по углам пусть шипят, змеюки подколодные!

Дело происходило на последнем перед въездом в столицу яме. Нельзя сказать, чтобы Никита совсем уж успокоился, но внешне приободрился и велел холопам подать себе вместо дорожного платья, новый кафтан, богато украшенный золотыми шнурами и шитьем, да пожалованную царем шапку.

– Коня какого седлать прикажешь? – правильно понял намеренья хозяина начальствующий над слугами ключник Лукьян.

– До ворот поеду на чалом мерине, – распорядился Вельяминов, – а перед ними пересяду на Снежка.

– Все сделаем, – поклонился ключник, и велел оседлать для боярина помимо неказистого дорожного конька, белого как снег аргамака, происходившего от жеребца, захваченного в свое время у самого Радзивила.

– Вот еще что, – остановил его Никита Иванович. – Сам с прочими холопами снарядитесь, как следует. Чтобы в панцирях все и с огненным боем, да при саблях. Внял ли?

– Чего ж тут непонятного, господин, все сладим, коли велишь. Но, не прикажешь ли и тебе оружие подать?

– Нет, – отказался хозяин. – Мне и плети довольно.

Так что перед готовыми взбунтоваться москвичами Вельяминов оказался весьма представительно одетым, а за его спиной маячило полдюжины верховых слуг, снаряженных не хуже чем царевы рейтары на войну.

– Стойте, православные! – крикнул он окруживших иноземцев посадским. – Почто разбой творите?

– А тебе какое дело?! – огрызнулся высокий и худой как жердь мужик в заплатанном зипуне.

– Плетей захотел? – миролюбиво осведомился не желавший доводить дело до драки Вельяминов.

– Не мешайся, господин, – более почтительным тоном отвечал нежелающий уступать горожанин. – Это немцы и мы их бить будем!

– Это за что же? – нахмурился Никита.

– А почто они матушку государыню уморили, и вообще понаехали!

– Ты думай что говоришь! – строго прервал его боярин. – За такие слова и на дыбу годить не долго…

– А ты кто таков? – окрысился на незваного заступника расстрига. – Почто за немчуру заступаешься?

Давно почувствовавшие, что дело пахнет жареным, иноземцы при виде вступившегося за них знатного дворянина приободрились и попытались к нему пробраться, но не тут-то было. Мужики и бабы сомкнули ряды, и не позволили им двигаться дальше. Тогда они принялись кричать:

– Спасите нас, добрый господин. Мы не сделали никому ничего дурного!

– Чего? – машинально переспросил ничего не понявший Никита.

– Они говорят, что ни в чем не виноваты и не причинили никому зла, – пояснила непонятно откуда взявшаяся княгиня Щербатова.

– Кой черт тебе в карете не сиделось сестрица! – промычал сквозь зубы Вельяминов с досадой и легонько сдавил бока своего скакуна.

Правильно понявший намеренья своего хозяина конь, сделал шаг вперед и едва не сбил широкой грудью зачинщика бунта.

– Гляньте, православные, – взвизгнул расстрига, – отца вашего духовного едва копытами не стоптали!

– Одумайтесь люди! – зычно прокричал боярин, не давая опомниться остальным. – Не слушайте кликуш, не то беды не оберетесь!

– Да кто ты таков? – раздавалось со всех сторон.

– Вы что ополоумели! – подал голос из-за спины хозяина Лукьян. – Перед вами царский воевода боярин Вельяминов. Ломайте шапки, сукины дети!

– Это который? – раздался из толпы насмешливый голос.

– Тот самый, что с ополчением князя Пожарского Москву у поляков отбивал! Что с государем Иваном Федоровичем у Чертопольских ворот насмерть стоял, а потом королевича Владислава отражал. Вот он каков!

– А, брат полюбовницы царской! – ощерился никак не желавший униматься поп и тут же завопил с новой силой, – Это они царицу Катерину смертию уморили!

– Ах ты, мать перемать! – возмутился такому несправедливому обвинению Никита и, пришпорив коня, бросился в погоню за языкатым кутейником.

Даже на таком могучем боевом скакуне пробиваться сквозь толпу дело непростое, но разозлившийся от нападок на свой честный род и любимую сестру боярин упрямо рвался вперед, хлеща направо и налево плетью. Не ожидавшие такой развязки москвичи шарахнулись в разные стороны и только доведший-таки до греха людей расстрига, подобрав полы изодранного подрясника, бросился улепетывать. В два скачка догнав зачинщика, Никита принялся со всей богатырской силой и боярской щедростью лупцевать того семихвосткой, приговаривая при этом: