Азиат - Страница 43

— Мария Моисеевна кооптирована в члены ЦК и, прежде чем появиться у нас, успела побывать в Киеве, Харькове, Петербурге, Твери, Москве, Воронеже…

Мишенев удивился неуемной энергии Эссен, объездившей столько городов, и спросил, с каким поручением она прибыла в Саратов.

— Ознакомиться с составом комитета, установить наличные силы.

— Надо бы встретиться с нею, поговорить.

— Пока нельзя, Герасим Михайлович, особенно тебе, новому человеку в Саратове, чтобы не попасть под наблюдение. За мной и Голубевой следят, будь ты хотя бы чистым: без хвоста.

Мишенев тяжело вздохнул. Понимал, что Барамзин прав.

— Завтра собирается комитет на одной нейтральной квартире. Будут там и Мария Петровна и другие члены, наш надежный актив, Я не пойду. Как говорят, береженого и бог бережет…

— Неужели возможен арест?

— Нет, но так лучше. Я оберегаю не себя, а организацию. Завтра узнаем, что там было.

Они распрощались. Герасим вернулся домой встревоженный после встречи с Барамзиным. Ему так не терпелось повидаться и поговорить лично с Марией Моисеевной. Мишенев понимал, что Эссен должна возвратиться в Женеву, чтобы лично информировать Ленина о настроениях в комитетах. По-другому не могло и быть. А что, если к Голубевой сходит Анюта? Мало ли по каким делам женщина в положении посещает ее квартиру? Побывают вдвоем с Сашей или Софьей Богословской как слушательницы фельдшерской школы. Он ухватился за эту мысль: через жену связаться с «Зверем». Не тяжело ли будет Анюте? И засомневался: правильно ли поступает? Нет, наверное, все же прав больше Егор Васильевич. Барамзин не только его старший товарищ, оказывающий внимание ему и семье, но и близкий человек Ленина, отбывавший с ним годы сибирской ссылки.

Дома Герасим поделился своими мнениями с Анютой. Жена сказала, что встретиться с Марией Моисеевной готова и не находит в этом ничего страшного.

— Мы сходим с Соней Богословской. Мы ведь частенько вместе бываем.

Утром Анюта быстро собралась и пошла сначала к Богословской, потом с нею — к Голубевой. На противоположной стороне, за домом Голубевых уже пристально наблюдал человек в сером пальто с поднятым меховым воротником. Он довольно потер окоченевшие руки в кожаных перчатках, когда Анюта с Богословской вошли в ворота. Наблюдаемая «Шикарная» из дому еще не выходила.

Светлая, чистая и теплая квартира Голубевой была хорошо знакома Мишеневой по прошлому посещению. Мария Петровна встретила их в маленькой прихожей с вешалкой и небольшим трюмо. В открытую дверь гостиной падал свет. Анюта увидела сидящую на диване красивую женщину лет тридцати пяти. На ней было темно-вишневое шерстяное платье со стоячим воротником. Коротко подстриженные вьющиеся волосы красиво обрамляли ее миловидное лицо. Анюта поняла, что это — Эссен. Она зашла в гостиную, поздоровалась и растерянно остановилась при входе.

Эссен привстала с дивана и шагнула навстречу:

— Мария Моисеевна.

Голос ее прозвучал мягко, приятно.

Голубева представила Мишеневу с Богословской.

— Слушательницы фельдшерской школы. — Она назвала их по именам и коротко охарактеризовала каждую.

Эссен понимающе улыбнулась и снова присела на диван.

— Вот и познакомились.

Анюта, считавшая Соню Богословскую смелой, теперь удивилась ее застенчивости и даже некоторой растерянности.

— Так и будете стоять? — спросила Мария Моисеевна. — Садитесь рядом, рассказывайте и спрашивайте.

— Вы работали на Урале? — сразу же спросила Анюта.

— Да, — коротко ответила Эссен, еще не понимая, почему ее спрашивают об этом.

— Значит, вы Берцинская?

Мария Моисеевна кивнула.

— Муж вчера рассказывал о вас и сомневался, вы или не вы были на Урале.

— Успокойте его. Это была я. — Она тихо рассмеялась, добавила: — И сидела в уфимской тюрьме. Так что Урал памятен мне.

Рассмеялась и Голубева.

— Ему хотелось поговорить с вами, — поторопилась сказать Анюта.

— А что мешает? — быстро и удивленно спросила Эссен и посмотрела на Марию Петровну.

— Дисциплина, — ответила Голубева, и Эссен понимающе качнула красивой головой. Она повернула лицо к Мишеневой, готовая отвечать на вопросы.

— Он не видел Владимира Ильича и Надежду Константиновну со съезда. Как они?

— Живут большими заботами, — сказала Мария Моисеевна, — огорчений и неприятностей прибавилось. Я вчера говорила об этом. — Эссен снова посмотрела на Голубеву.

Мария Моисеевна видела, как благоговейно внимают ей эти женщины, так оробевшие при встрече. И она очень мягко, просто и задушевно добавила:

— Никаких сомнений, никаких колебаний, никаких страхов насчет последствий раскола. Должна быть полная уверенность в правоте Ленина! Только верить Ленину!

— Во мне тоже сильно желание бороться, огромна жажда дела, — искренне вырвалось у Сонечки.

Мария Моисеевна изучающе посмотрела на Богословскую:

— А ясна ли цель жизни?

— У меня много задач, может быть, они еще мелки, но это мои задачи, и я должна их решать.

— Должна быть главная и общая, — наставительно сказала Мария Моисеевна. — Вы не Робинзон Крузо на необитаемом острове. Не обижайтесь на мою прямоту, но когда много задач, значит, нет самой важной и единственной, определяющей всю вашу жизнь. Запомните это.

И обратилась вдруг к Марии Петровне:

— Я хочу пройтись с моими собеседницами до Липок…

— Понимаю, Мария Моисеевна, понимаю.

Эссен поднялась с дивана, прошла в прихожую и стала одеваться. В длинном, приталенном пальто, в шляпе с густой вуалью, она была еще стройнее, еще элегантнее и чуточку таинственна. Все трое спустились по лестнице, вышли из ворот, постояли и направились в сторону Соборной площади:

— Я хочу угостить вас ванильными трубочками с кремом, — сказала она.

Они беззаботно разговаривали о всяких пустяках. Острый и наблюдательный глаз Эссен уже поймал подозрительного человека. Он быстро вышел из ворот двора и шел в том же направлении. И хотя Эссен уже привыкла к цепким взглядам филеров, всякий раз испытывать их на себе ей было неприятно и противно.

— «Я в этот мир пришел, чтобы видеть солнце и синий кругозор. Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце и выси гор!» — выразительно произнесла Мария Моисеевна и спросила: — Чьи это стихи?

— Бальмонта! — поспешно ответила Богословская.

— Красиво?

Эссен посмотрела на Соню и, видимо, стремясь досказать свою мысль, не выраженную до конца за беседой у Голубевой, проникновенно сказала:

— Но красота жизни — в ее осмысленности, а не только в бальмонтовском солнце.

Они вошли в кондитерскую Жана, весело посмеиваясь и шутя, съели по ванильному рожку с кремом и по вафле, приятно похрустывающей на зубах. Эссен видела, как тот же тип, который увязался за ними у ворот, прошагал дважды мимо широкого окна кондитерской, не решаясь войти и окончательно выдать себя. «Ну, ничего, я потаскаю тебя, дьявол!» Ею овладело дикое желание поиздеваться над филером. Где-нибудь хотелось встретиться с ним и предложить пятак за усердие и старательную службу!

Оставили кондитерскую Жана так же беззаботно, нарочито громко разговаривая о модницах, постояли у резной ограды парка, затем прошлись по его аллеям.

Синеватые тучи обложили небо. Вот-вот выпадет снег. Мария Моисеевна любила снежные зимы, свист метелей. Они невольно связывались у нее с последним побегом из далекого и морозного Олекминска, принесшего много неприятностей тамошним властям.

Богословская порывалась все спросить о побеге Эссен из ссылки. Мария Моисеевна словно бы прочитала в глазах Сони это ее желание. Многие товарищи спрашивали, как она вместе с Кудриным пустилась в рискованный путь.

Эссен присела на скамейку, жестом показала Анюте и Соне места рядом.

— Ничего романтического, — начала Мария Моисеевна, — все слишком прозаично, даже мучительно. Терзали страшные мысли, вдруг побег будет неудачен, хотя и верили в него. Самыми тягостными были часы, когда Кудрин шел к смотрителю, чтобы договориться о смене лошадей. Запомнились на всю жизнь короткие остановки на подворье, обжигающий губы чай, взмыленные лошади, сильная тряска в кошеве, после которой не было на теле живого места.