Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости - Страница 11

Многие дети, пострадавшие от насилия, избавляются от телесного хаоса или душевной пустоты с помощью подобных мазохистских стратегий. Подобный способ обретения устойчивости выходит на передний план, если травмированного ребенка оставляют один на один с неблагоприятными обстоятельствами. Не умеющее обрести устойчивость большинство движется к психическому распаду, исчезновению, за которым следует физическая гибель, но некоторые открывают для себя мазохистсткую стратегию, позволяющую собрать воедино разрозненные части тела, борются против душевной пустоты, подходя к этой борьбе болезненно-креативно, и в итоге занимают достойное место в обществе, освободившись от страданий после оправдательного приговора, вынесенного воображаемым судом.

Путь к обретению психологической устойчивости не всегда столь сложен.[46] Когда окружение защищает ребенка, а общество предлагает ему разные модели развития, процесс обретения устойчивости может протекать без страданий,[47] мазохистская защита не обязательна. Анри, маленький бельгиец одиннадцати лет, потерял семью во время Второй мировой войны. Он бежал с матерью во Францию. Там мать и ребенок были арестованы и заключены в тюрьму Ривзальт возле Перпиньяна. Внутри лагеря, где содержались в основном испанские республиканцы, находилась и другая тюрьма, в которой казнили евреев. Ребенку удалось бежать, но его мать позднее погибла в Аушвице. Анри оказался в еврейском приюте в Сен-Рафаэле, департамент Вар, где находились сорок девять детей, через некоторое время попавших в Соединенные Штаты Америки. Почти все они смогли встать на путь устойчивого развития, не подразумевавшего использование мазохистских стратегий. Сегодня Анри – доктор психиатрии в Больнице Джефферсона в Филадельфии.[48] Путь обретения им психологической устойчивости оказался менее сложным и более гармоничным, чем у многих его маленьких товарищей, также переживших травму. Этому есть два объяснения: во-первых, он очень хорошо помнил свою мать, невидимая связь с которой оберегала его, и, во-вторых, новое окружение смогло предложить ему не требующую обязательной стигматизации новую среду.

В случае Анри изобразить на графике травму, пережитую ребенком, не представляется возможным, поскольку силы взглянуть на собственное прошлое ему придала уверенность, обретенная еще до момента получения травмы. А способность к эмоциональной защите вкупе со смыслом, сообщаемым травме посредством рассказываемой истории, оказались факторами, помогающими обретению устойчивости.

Даже когда ужас оказывается предельным, тот смысл, в который облекается какой-либо ужасающий факт, способен повлиять на испытываемые чувства. В Израиле группа религиозных евреев из ЗАКА[49] предложила свои услуги по сбору останков путешественников из перевернувшегося автобуса или посетителей ресторана, взорванного террористом. Нам часто показывают по телевизору этих людей, живописно собирающих куски человеческой плоти и наполняющих ими пластиковые мешки, словно для того, чтобы душа вновь могла вернуться в уничтоженное тело. Известно, что во время любых войн и кровавых конфликтов спасатели часто страдают от травм, полученных вследствие сопереживания,[50] потому можно предположить, что религиозные евреи идут на большой сознательный риск, связанный с возникновением посттравматических страданий. Впрочем, сам вид обломков, грязи, разлитого масла, фрагментов плоти взрослых и детей, а также резкие запахи и т. д. не позволяют отказываться от этой работы и иногда препятствуют возникновению эмоций. Среди сотни мужчин-спасателей было проведено социально-психологическое исследование, посвященное изучению копинг-стратегий:[51] поддержка общества, чувство юмора, упорное отрицание очевидного, вера и желание действовать активно рассматривались во время испытания как надежные факторы психологической сопротивляемости. Большинство из опрошенных спасателей имели опыт работы (80 %), сами пострадали от подобных атак (51 %), либо от терактов пострадал кто-либо из членов их семей (11,5 %). Несмотря на то что эти ситуации выявили объективную эмоциональную уязвимость респондентов, большинство мужчин не испытывали ни малейшего чувства опасности (91 %) и только некоторые выражали беспокойство (2,3 %). В целом члены ЗАКА меньше страдали от посттравматических расстройств, чем основная масса израильского населения.[52] Однако в после дующие годы большинство из них изменили свой привычный образ жизни (59 %). Они стали особенно восприимчивы к терактам, чаще обращались к Богу и чувствовали, что еще в большей степени, нежели раньше, должны заниматься своей работой. Лишь два процента из числа респондентов пострадали эмоционально, тогда как среди остальных групп спасателей посттравматический синдром отмечался чаще.

Все эти исследования имеют своей целью установить следующий факт: теракты в итоге приводят к последствиям, противоположным тем, на которые рассчитывают их организаторы: они сплачивают пострадавших и усиливают их мотивацию к противодействию, – разумеется, без учета того факта, что очередные теракты легитимизируют ответное законное насилие. Этот психосоциальный феномен, возможно, объясняет, почему радикальные политики, выступая против терактов, объединяются между собой и призывают к еще более резким ответным действиям.

Сложился стереотип, будто религиозные люди всегда печальны. А вот евреи из ЗАКА среди ужаса, царящего вокруг, демонстрируют юмор, который может даже смущать окружающих. Некоторые наблюдатели бывают шокированы, поскольку, по их мнению, шутить во время трагедии неприлично. Однако все исследования, касающиеся оценки критериев психологической устойчивости, подчеркивают, что юмор выступает в роли надежного эмоционального защитника. Это не означает, что обязательно быть веселым, чтобы иметь чувство юмора. Согласно Фрейду, «юмор позволяет представить травмирующую ситуацию таким образом, чтобы обозначить в ней ироничные, шутливые аспекты».[53] Подобная реакция приводит окружающих в замешательство, поскольку, смещая на периферию гипнотизм ужаса, она освобождает страдание и переворачивает кошмарные образы. Эта психологическая стратегия, следовательно, является чем-то вроде защитных механизмов, описанных в литературе психоанализа.

Ни одно дородовое обследование не смогло выявить у плода трисомию. Шок был ужасным, обескураженная мать не могла даже плакать. Дом погрузился в тишину. Все страдали молча, занимаясь лишь необходимыми домашними делами. Пять месяцев спустя мальчик-родственник вместе с родителями пришел в гости в этот дом, увидел ребенка и обратился к его матери со следующими словами: «Похоже, у вас в семье появился монгол. Кстати, у нас в школе есть одна китаянка. У них всех косые глаза».[54] Родители попытались заставить ребенка замолчать, но слово не воробей, и было уже слишком поздно. Мать малыша-инвалида неожиданно засмеялась над этими странными словами ребенка, связавшего образ страдающего трисомией с симпатичной китаянкой, отчего тот приобрел неожиданную репрезентацию. Впервые с момента рождения малыш увидел над собой чью-то улыбку.

Эксперименты показывают нам действенную силу обмена улыбками.[55] Адресуя нам улыбку, наш собеседник показывает, что произносимая им фраза содержит юмор, и, будучи брошенной в болезненную среду, она способна неожиданно вызвать эмоциональную транзакцию, как произошло в случае матери малыша-инвалида и ее ребенка. Юмор, как фактор обеспечения устойчивости, не означает необходимость насмехаться над жертвой или высмеивать переживаемые ею страдания. Неожиданное смещение болезненной репрезентации на периферию сознания помогает пережившему травму немного облегчить ее тяжесть, взглянуть на вещи иначе и, наконец, реконструировать саму репрезентацию. Это не означает, что травма уходит – ребенок все равно останется больным, однако теперь окружающие будут смотреть на него иначе, снова появятся улыбки, которые будут отныне сопровождать его развитие. Именно в этом смысле можно утверждать, что юмор способствует выработке устойчивости. Разделенная с кем-либо улыбка вызывает эффект эмоционального договора, ведет куда-то в глубину внутреннего мира, помогая ребенку лучше узнавать других людей. Следовательно, речь не идет о нелепом комике, высмеивающем, доводя до крайности, некоторые людские черты. Когда философ помпезно рассуждает о каком-либо предмете, но при этом его ширинка расстегнута, комичность ситуации противоречит самому факту рассказа. Подобное противопоставление придает ситуации гротескный характер, отчего оратор начинает выглядеть забавно. Что касается юмора, то здесь речь идет о простом сдвиге, неожиданном изменении репрезентации, что вызывает скорее поэтический, нежели карикатурный эффект. Когда двоюродный брат сравнил ребенка, страдающего от трисомии, с маленьким монголом, его выпад был лишен злобы, однако тот небольшой семантический сдвиг, который заключало в себе подобное сравнение, не только уменьшил груз страданий, но и открыл способ иного восприятия реальности. Чтобы прекратить взрывы смеха, напыщенному философу достаточно застегнуть случайно расстегнувшуюся ширинку; юмор мальчика показал окружающим, что можно совершенно иначе посмотреть на случившееся с ними несчастье. Неожиданность перемены взгляда доказывает, что проблема вполне может эволюционировать благодаря только что зародившемуся чувству надежды. Мятеж юмора приоткрыл дверь из тюрьмы травматизма.