Августовский рассвет (сборник) - Страница 61

Старшина повернулся к своим и сделал им знак рукой, Те тут же погасили сигареты.

— Еще один вопрос, господин старшина.

— Пожалуйста!

— Что у вас за сигареты?

— Трофейные… Что, не нравятся?

Сержант пожал плечами в знак того, что ему безразлично, что подумает старшина. Его волновали некоторые вопросы: почему говорит только один старшина? Почему он жестом, а не словами приказал им потушить сигареты? И почему они шарят глазами по сторонам?

Старшина уловил его беспокойство и поторопился продолжить разговор:

— Значит, вы не из девяносто первого… Но это не важно. Главное, что вы румыны и что вас много.

Он сделал паузу, ожидая реакции со стороны сержанта или других, но, поскольку никто не произнес ни слова, продолжал:

— Мы останемся с вами. Куда нам идти? Мы должны сражаться — неважно где. Наш полк теперь бог знает где… С кем я могу поговорить по этому поводу?

Унгуройю хотел было ответить, но Сынджеорзан перебил его:

— Со мной, я здесь командир.

— Ты? Очень хорошо. Тогда проводи нас в штаб вашего батальона или к командиру роты… Куда мы должны идти?

Сынджеорзан ничего не ответил. Он повернулся к одному из солдат, пришедших вместе со старшиной, и спросил:

— Дашь прикурить? — Но сам не сделал никакого жеста сигаретой или пальцами, который показал бы, чего именно он хочет.

Солдат наморщил лоб, пожал плечами и произнес что-то. Сынджеорзан по легкому движению губ понял его, но не подал виду. Он взял сигарету, и как раз в тот момент, когда солдат произнес едва уловимое немецкое слово, старшина щелкнул зажигалкой. Сынджеорзан нагнулся и прикурил от нее. Он затянулся, повернулся к Унгуройю и подал ему знак, а сам обратился к старшине:

— Хотите знать, где наш штаб? Подойдите ближе, я вам покажу…

В этот момент Унгуройю рванулся в сторону расположения роты. Старшина выхватил пистолет и выстрелил по нему. Момойю начал наводить ручной пулемет, но на него набросились несколько солдат и разоружили его. Потом их всех вместе повели, подталкивая в спину пистолетами, в ту сторону, откуда появились эти двадцать шесть.

Вверх взвилась ракета и «старшина» подал команду:

— Вперед!

Нас оставалось тридцать человек: трое были убиты во время ночной атаки, пятеро ранены, а Сынджеорзан и Момойю попали в плен. Нас было всего тридцать человек, а немцы выпустили зеленую ракету, по-видимому прося подкреплений. И конечно, их подкрепления находятся где-нибудь рядом и наверняка скоро подойдут и обрушатся на нас. Через час или даже раньше они перебьют всех нас, если мы не сдадимся. У нас всего тридцать человек, то есть двадцать три винтовки, два ручных пулемета, два мелкокалиберных миномета и небольшое количество гранат. Нет, нас даже меньше, вот и еще двое убиты. Я еще не знаю кто. А вот и третий, минометчик, закрывает окровавленное лицо ладонями. Но, может, нас все же больше? Сынджеорзан и Момойю в плену или нет?..

Меня кольнуло в сердце при мысли, что Сынджеорзана, может, уже нет в живых. Я хотел бы спросить о Сынджеорзане: жив он или нет? Но у меня нет времени. Гитлеровцы, к которым подошло подкрепление, ведут бешеный огонь, рвутся перебежками к нашей позиции, и у меня в голове все перемешалось. Неужели я боюсь? Нет, мне не страшно. Просто мне не хочется умирать. Дать приказ отступать?.. Как же я могу дать такой приказ? Я должен пробиться ко второй роте, должен разорвать огненное кольцо. Если я этого не сумею, мы пропали… Следовательно, я должен установить связь со второй ротой.

Если говорить честно, я уже не верил, что мне удастся установить эту связь. Немцы яростно атаковали, сосредоточивая свои усилия левее и пытаясь окружить нас. Они будто взбесились. Может, это оттого, что их обман не удался. Они хотели захватить всю роту, чтобы избавиться от занозы в том месте, где они надеялись на самую мощную естественную оборонительную позицию. Но какой-то сержант разгадал их обман и подал сигнал тревоги… А как хорошо все шло у них до этого!..

Я рассмеялся про себя. Можно ли было смеяться в подобной ситуации? Нет, тогда я не задавал себе этого вопроса. Тогда мне надо было думать о других вещах и даже посмеяться в душе над неудавшейся попыткой гитлеровцев. Никогда не забуду: тот смех был тонизирующим. Он вселил в меня смелость и уверенность. Если сумел Сынджеорзан, должны суметь и мы. Я смеялся над гитлеровцами с превосходством человека, которого не удалось провести. И все же немцы атаковали с еще большей силой, поскольку к ним прибыли подкрепления. На нас обрушился страшный шквал огня.

— Огонь из всех видов оружия!

У меня было еще двадцать боеспособных людей, всего лишь двадцать. А что можно сделать с двадцатью бойцами против яростно атакующих тридцати — сорока гитлеровцев? И все же, когда все двадцать человек открыли огонь, мне показалось, что я сделал открытие. Действительно, и двадцать человек оказались силой. Враг в замешательстве залег.

Я приказал прекратить огонь. Мы могли стрелять только в цель, а не тратить впустую боеприпасы и усилия. Не так легко стрелять то из винтовки, то из ручного пулемета, то из миномета. Нам постоянно приходилось бегать то туда, то обратно, то скрываясь за скалами, то ползком по снегу, то на четвереньках по воронкам и ямам, так, чтобы действовало все оружие, создавая у противника впечатление, что нас много, очень много.

Потом началась своего рода игра. Они — отделение рывком вперед, мы — сноп пуль. Они — общая перебежка, мы — огонь из всего оружия. Они — огонь на прикрытие, мы — заградительный огонь из минометов. Потом снова минуты затишья. Во время одной из таких передышек с позиций снова взвилась зеленая ракета: они требовали подкреплений. Тогда и мне пришло в голову выпустить ракету, хотя я хорошо знал, что ждать подкреплений неоткуда.

Встревоженные, гитлеровцы снова двинулись в атаку. Я приказал:

— Примкнуть штыки! Не отступать ни на шаг! Дайте им подойти ближе — и огонь по моей команде!

Теперь я знал, что очень скоро все будет кончено. В момент, когда эти верзилы достигнут наших укрытий, все будет кончено. И все же почувствовал желание выпустить еще одну ракету, чтобы наши знали, что мы дрались до последней капли крови и не склонили головы.

Ракета расцвела в голубом морозном воздухе. Она трепетала несколько мгновений и потухла. Я перешел к ручному пулемету и начал строчить. Но немцы все приближались.

— Что будем делать, господин младший лейтенант? — услышал я чей-то вопрос.

— Приготовить гранаты!

Но что это? Цепь атакующих резко остановилась. Из их тыла ведет огонь пулемет. Кто стреляет? Кто же стреляет?

— Унгуройю!

— Господин младший лейтенант, подкрепления!..

— Откуда?

— Не знаю, но это бьет румынский ручной пулемет!

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю — чувствую!

— Наши!

— Наши, братцы!

Застигнутые врасплох, немцы начали отступать правее, чтобы предотвратить атаку с тыла. И тогда мы обрушили на них свой самый интенсивный огонь. Перепуганные, они побежали, бросая оружие.

В тот же вечер майор Дрэгушип докладывал в полк: «Третья рота выполнила задачу по прорыву окружения, в котором находилась вторая рота в районе высоты 1088. Предлагаю наградить высшим солдатским орденом солдат Момойю Василе, Унгуройю Николае и сержанта Сынджеорзана в третий раз. Эти трое бойцов…»

В тот же вечер Момойю рассказывал собравшимся вокруг него:

— Я и сам не знаю, как все случилось. Шли мы с сержантом, подталкиваемые сзади двумя немцами. Сержанх мне подмигивает, а я вначале не понял. Тогда он еще раз показал мне глазами. Я его спросил тоже глазами: «Но как, господин сержант?» И тут я вспомнил, что его не обыскали под плащ-палаткой — а были мы в стоявших колом от мороза плащ-палатках. Взяли у него только автомат, а у меня только ручной пулемет и диски. Теперь его нес один из конвойных и все тыкал меня в бок: «Быстрее, быстрее!» «Ну, — думаю, — если у господина сержанта есть граната, устроим мы им рай на земле!» И, искоса поглядывая на него, начинаю отдаляться…