Август - Страница 4
И все равно ходила гулять с Харри, и Август страдал от подозрения, что и тот может быть ей другом. Неприветливой, дождливой, холодной осенью они бродили по запущенному парку и разговаривали. О чем Лило могла говорить с этим Харри, ведь тот с его волнистыми белокурыми волосами и горбатым носом определенно не был красавцем, вдобавок то и дело кривил рот, потому что надо всем насмехался, и не умел говорить, не размахивая руками. Лило неодобрительно, искоса смотрела на него, но слушала.
Август не помнит, чтобы той осенью хоть разок светило солнце, шквальный ветер все время швырял в оконные стекла потоки дождя, с треском обламывал гнилые сучья старых деревьев, оголившихся раньше срока, а в болотистых низинах вокруг замка стояли огромные лужи. Сущая беда, говорила старшая сестра, наказывать надо тех, кто послал легочных больных в такое место. Так она без обиняков говорила во время обхода и молодой докторше, но та только плечами пожимала. Куда властям прикажете девать больных?
Между прочим, радоваться надо, что госпожа докторша вообще навещала больных. Что не сидела весь день у себя в комнате на верхотуре, мучаясь похмельем после возлияний минувшей ночи. Сплошь слова, которые Август впервые услышал от старшей сестры и по поводу которых дети долго шушукались между собой. Сами они видели, как госпожа докторша рано утром блевала через балюстраду террасы, примыкавшей к столовой, где она всю ночь пировала со своими приятелями, причем довольно шумно. Такого слова, как тактичность, она, по мнению старшей сестры, знать не знала. Регулярно приходили деревенский учитель, аптекарь из райцентра, несколько пропащих людей, занесенных сюда в конце войны. Где они доставали спиртное, которое потребляли в изобилии, одному Богу известно.
Кстати, уродиной она не была, эта госпожа докторша, с длинными темными волосами, стройной фигурой и зелеными глазами. Недаром мужчин тянуло к ней, как пчел к горшочку с медом. И вполне возможно, она теперь стремилась наверстать молодые годы, загубленные войной. Только вот с медициной у нее обстояло иначе. Она быстро пробегала через палаты, не могла запомнить имена пациентов, даже лежавших здесь давно, а уж в историях болезни тем более не разбиралась. Нервно листала карточки, когда старый больтенхагенский доктор о чем-нибудь спрашивал, а пациенты посмеивались, потому что старшая сестра, в точности знавшая все данные, молчала и даже не думала прийти ей на выручку. В конце концов доктор советовался с докторшей, делать ли пневмоторакс тому либо иному пациенту или нет. Позднее в палатах можно было бесконечно спорить на эту тему, ведь опытные пациенты, конечно же, давным-давно составили собственное представление о том, как кого надо лечить. Знали они и что означало, если доктор отказывался от пневмоторакса, хотя каверна у пациента увеличилась, ведь порой болезнь достигала такой стадии, когда ничего уже сделать невозможно. Лекарств-то не было, разве только на Западе, у американцев, как не было и жиров, единственного, что могло помочь. Кстати, фройляйн Шнелль из женской палаты утверждала, что барсучий жир якобы творит чудеса, но где его взять, этот барсучий жир? А из мужской палаты сообщали, что кое-кто выздоровел, так как пил собственную мочу.
Но кое-кто просто умирал. Об этом не объявляли, ни одна из сестер слова не говорила. Странная тишина растекалась вокруг, обычно такой не бывало. И всегда находились один-двое, что предвидели вот именно эту смерть, но даже они некоторое время молчали, хотя и не дольше одного дня. Пока гроб не выносили вон. Когда это произойдет, обитатели замка узнавали из так и не установленного источника. В указанный час все собирались у окон, выходивших на черный ход. Там уже стояла обитая черным двухколесная тележка, на которой гроб повезут в парк, в маленькую часовенку. Рядом с тележкой стояли те, кто ее повезет: дворник Карле и двое-трое пациентов из мужской палаты. Август заметил, что без Харри тут никогда не обходилось. Но смотрели все только на гроб: как покойника вынесут из дома — головой или ногами вперед. Ведь если вперед ногами, то скоро будет следующий покойник, поспешит вдогонку, так сказать. Это уж точно.
Конечно, детям не надо бы видеть все это и слышать, их снова и снова прогоняли, но они всё видели и слышали и шушукались об этом. Август, который по желанию пенсионеров сделал остановку и теперь разминает ноги на опушке чахлого сосняка, видит все это перед собой, как в кино. А ведь сколько всего забылось, потому что и запоминать не стоило, думает он. Но все, связанное с Трудой, он хорошо помнит, словно было это только вчера. Как она сидела за кассой ночного магазина, всегда в белом халате. Как он после смены всегда шел туда за покупками. Как она стала узнавать его в лицо и здороваться. Как помогала ему складывать покупки в сумку, потому что он действовал очень неловко. Как однажды они вместе вышли из магазина и она еще немного прошла вместе с ним, поскольку оказалось, что им по дороге. И что в браке оба не состоят. Труда была годом старше его. Однажды она поднялась к нему, поскольку он понятия не имел, как приготовить блюдо, продукты для которого она ему продала. Вот, стало быть, и приготовила на двоих кёнигсбергские биточки, они вместе поужинали, биточки вышли на славу, пальчики оближешь, но потом — ничего. Только этого и недоставало, подумал Август, так он думает и сейчас.
Всё, едем дальше. Пенсионеры приободрились. Автобус подъезжает к окрестностям Бестензее, где родилась и выросла Труда. Пенсионерам опять не терпится спеть, «Анхен из Тарау» знают почти все, Август тоже. Он вдруг осознает, что со времен лечебницы, где дети пели вместе с Лило, почти никогда не пел. Взрослый мужчина не поет, если не выпивши. Труда на кухне иногда мурлыкала за работой, а порой и напевала, «Прекрасная садовница, зачем ты слезы льешь» или «Три лилии, три лилии на гроб свой посажу», это Августу всегда нравилось, ведь он знал тогда, что Труде хорошо.
Когда в ноябре вынесли гроб с Габи, Лило под проливным дождем проводила его до часовни. А потом на весь день исчезла, как Август ее ни искал. Оставь ее нынче в покое, малец, мимоходом сказала ему старшая сестра, и Август забился в постель, а господин Григоляйт сказал: смерть — суровый судия.
Но эта смерть имела и хорошие последствия, хотя думать так непозволительно, Август уже знал. Лило прекратила прогулки с Харри, а если он подкарауливал ее в парке, поворачивалась и уходила, причем разрешала Августу ее сопровождать. Об этом судачили все, и Август, конечно, тоже узнал, что произошло. В Чахотбурге устраивали испытание мужества: в первую ночь, когда очередной покойник лежал в часовне, самые храбрые в полуночный час пробирались туда и дотрагивались рукой до гроба. При этом должен был присутствовать хотя бы один свидетель, а наутро храбрец хвастался своим героизмом. Харри, который всегда из кожи вон лез, лишь бы выпендриться, сообщил своим ближайшим друзьям и Лило, что именно он следующей ночью дотронется до Габина гроба. Лило запретила, очень-очень сердито. Но не мог же Харри осрамиться перед своими друзьями — вот и сделал, как посулил, при свидетелях. Те позаботились, чтобы на другой день об этом узнали все пациенты Чахотбурга. Лило, говорят, ничего не сказала, но с Харри больше словом не обмолвилась и тем более не ходила с ним на прогулки. Для нее это было осквернение покоя усопших, сказал господин Григоляйт. А Харри он назвал бесчувственным.
Августов автобус катит по окраинным районам Берлина, где движение становится плотным и запутанным. Тут нужен кто помоложе, каждый раз думает он, теперь необходимо хорошенько сосредоточиться, хотя мало-помалу наваливается усталость. Промозглая погода, думает он, все кругом серое. Типично для Берлина. Но думает он так не всерьез, им с Трудой никогда не хотелось жить в другом городе, только в Берлине. Правда, он, по крайней мере так считала Труда, вообще-то крестьянин, которому место на селе. Он слушал это не без удовольствия, и сейчас ему вспоминается, что и Лило однажды назвала его «мой крестьянчик». Он тогда принес ей несколько картофелин, которые подобрал на соседнем поле, и однажды вечером, когда кухня опустела, они тайком сварили их и съели. Пожалуй, ничего чудеснее Август вместе с Лило не переживал. За это она временами давала ему немножко свекольного сиропа, который ее отец — он только-только вернулся из плена и разыскал свою семью в сарае мекленбургской деревни — как-то раз принес ей в ведерке. Лило знала и рассказала Августу, как, бесконечно размешивая, варили такой сироп на кухне у крестьян, приютивших семью Лило после бегства с Востока. Каждый вечер она съедала чашку сиропа. Наконец-то прибавляет в весе, сказала старшая сестра. Эта сладкая штука может спасти ей жизнь.