Август - Страница 3

Она не сердилась, не прогоняла его, и женщины в женской палате уже посмеивались над ними обоими: Лило, мол, принцесса, а Август — ее паж. Август не знал, кто такой паж, но, когда Лило спросила его об этом, вспомнил сказку «Спящая красавица», которую как-то раз читала ему мама. Лицо мамы он уже почти забыл, однако вдруг отчетливо увидел перед собой ее руки, державшие книгу. Лило книга не требовалась, она рассказывала сказку наизусть, вечером, на сон грядущий, в детском уголке мужской палаты. Ничего лучше Август и вообразить не мог, только вот приходилось делить это чудеснейшее переживание с другими детьми, с Клаусом и Аннелизой, да и с Эде. И под конец Лило подходила к постели каждого из детей и желала доброй ночи всем, а не одному Августу. При том что он был уверен, она принадлежит ему. Ну как же он не понимает, укоряла Лило, ведь Клаус и Аннелиза, мать которых, госпожа Витковски, лежала в малой женской палате, куда по молчаливому уговору помещали самых тяжелых пациентов, тоже имеют право на колыбельную, а про Эде и говорить нечего, этот Эде даже имя свое не помнил, когда его вытащили из колонны беженцев, где никто его не знал. Или не хотел знать. Потому что, как говорила старшая сестра, Эде был ребенок дикий, от такого, кроме неприятностей, ждать нечего. Каши с ним не сваришь. Не было у него ни дня, ни места рождения, ни фамилии. Когда ему дали листок бумаги и карандаш, он накарябал: ЭДЕ, то есть, возможно, успел месяц-другой поучиться в школе. Он получил фамилию Финдлинг, Найденыш. Эде Финдлинг, вполне подходяще. С дефектом мальчонка, сказала старшая сестра, вообще-то ему надо бы совсем в другое место. Но Лило сказала, что с головой у Эде все в порядке. А дефект возник из-за пережитого, оказавшегося ему не по силам. Потому он все и забыл. Ни с того ни с сего Эде нападал на людей, дрался, царапался, плевался, двое мужчин только и могли его угомонить.

Вечерами, когда Лило пела колыбельную, он лежал тихо. Когда же она хотела пожелать ему доброй ночи, отворачивался. Август на дух Эде не выносил, однако о том, чтобы Лило предпочла Эде другим детям, не было и речи. Тут Август мог не волноваться. Хуже обстояло с Ханнелорочкой, во всех отношениях. Ханнелорочке было лет пять, не больше. Когда девочку нашли, на груди у нее висел мешочек с документами. Там же лежало письмецо, написанное ее матерью и адресованное незнакомому доброму человеку, который отыщет Ханнелору, если с ее мамой что-то случится. Пусть он позаботится о ребенке, Господь не забудет его доброту.

Окрестности больших городов Августу не по душе. Огромные уродливые торговые центры с необозримыми парковками. Автосалоны, норовящие переплюнуть друг друга в рекламных слоганах. Рестораны быстрого питания, куда Август ни ногой. Большей частью он берет с собой бутерброды, правда сделанные не так заботливо, как при жизни Труды. Сейчас он еще не проголодался.

Надо сосредоточиться на пригородной автостраде, где движение год от года все интенсивнее, на стройках, которым конца нет, они только меняют местоположение. На пробках, которые из-за них возникают и затягивают рейс. Август хранит спокойствие. Он человек терпеливый. У тебя ангельское терпение, частенько говорила ему Труда. Он никогда не выходит из себя. И коллеги это ценят. Иногда, наверно, считают его немножко занудливым. Да скажи ты хоть что-нибудь, подталкивали они его поначалу, когда сидели все вместе в обеденный перерыв. Но что говорить-то? На жену жаловаться? Рассказывать о расставании с нею? Сетовать на ссоры с детьми? Детей они не имели, так вышло, это им с Трудой даже обсуждать не пришлось. Все у них было. А когда два года назад Труда умерла, он тем более ни с кем не Мог говорить.

Ханнелорочка занимала самую маленькую палату, одна, и все принимали это как должное. Бурно и бесконечно обсуждая собственные болезни, результаты анализов, возможные сроки выписки, о Ханнелорочке они не упоминали никогда. Словно ее и не было. Только Лило, конечно же, составляла исключение. Августу вовсе не нравилось, когда Лило шла в палату Ханнелорочки, он знал, что она поет ей песни или читает вслух. Знал и что ему заходить туда нельзя. Так продолжалось, пока однажды старшая сестра не вызвала Лило в коридор, прямо посреди чудесной песни «Вышел месяц», даже до конца допеть не позволила, велела выйти и выслушать, что визиты к Ханнелорочке надлежит сию же минуту прекратить. Разве Лило неизвестно, как тяжело больна эта девочка, как заразна. Неужели ей хочется подхватить новую инфекцию?

Нет, этого Лило не хотела. Но ведь нельзя же вот так просто бросить Ханнелорочку — что та подумает? Лило будет стоять возле двери, подальше от Ханнелорочкиной койки, где чахоточные бациллы, понятно, кишмя кишат. Именно так она и делала, что бы там ни говорила старшая сестра. Знаете, сказала Лило как-то под вечер, какая у Ханнелорочки любимая присказка? «Ах, дружочек, три конфетки в кулечек». Но у них-то и трех конфеток для нее не было. Когда Лило с ней прощалась, девочка говорила: «Бог с тобой, катись колбасой». Мамаша у нее, видно, шутница была, сказала старшая сестра. Вскоре сестра Ильза отказалась брать у Ханнелорочки кровь, и сестра Эрика тоже заявила, что не в состоянии ввести иглу в эту тоненькую ручку. А значит, Лило не могла считать с пробирки очередное РОЭ Ханнелорочки, но, пожалуй, в этом уже не было нужды. Так Лило сказал Харри. Она расстроилась. Но гулять с Харри все равно ходила.

Дрезден. Август еще помнит этот город в развалинах. Помнит все этапы его восстановления и любит здесь бывать. Знает, как лучше всего проехать в центр, где припарковаться, высадив пассажиров у «Итальянской деревушки», где им непременно захочется пообедать. Они приглашают и его, но он отказывается. Покупает в ларьке жареную сардельку и не спеша идет к церкви Девы Марии. Бывая в Дрездене, он всегда ходит к церкви Девы Марии. В свое время поверить не мог, что ее сумеют восстановить, и то, что теперь она почти завершена, берет его за душу. Он неверующий, в церковь они с Трудой никогда не ходили и не венчались, сотрудник загса был суховат, зато потом они выпили в хорошем ресторане по бокалу шампанского, впервые в жизни, и были в хорошем, почти праздничном настроении. А что эта церковь теперь поднимается из руин, Август воспринимает как утешение, хотя и не сумел бы сказать в чем. И позднее, когда он стоит на Брюльской террасе и смотрит на облачные громады над Эльбой, ему хорошо.

Отъезд вовремя, минута в минуту. Проезжая мимо треугольника Шпреевальда, Август всякий раз невольно думает о том, какие чудесные дни они с Трудой однажды провели в Шпреевальде. Из дома они уезжали нечасто, с какой стати еще и на отдыхе куда-то мотаться, да и Труда по натуре была скорее человеком оседлым. Тем ярче запечатлевались картины немногих путешествий. Большей частью они проводили отпуск у себя на балконе, который Труда с огромной любовью превратила в цветочный оазис. Когда оба под вечер сидели там, пили кофе с домашним пирогом и Август выказывал удовольствие, она порой говорила, что он вправду непритязателен. Он прожил хорошую жизнь, с этим никто не поспорит. Август не знает, изменился ли он с тех пор, как был ребенком, но точно помнит, что однажды Лило сказала ему: тебе, видать, вообще всегда мало.

Так и есть: что бы она ни делала — пела ли детям песни, рассказывала ли сказки, читала ли стихи, — Августу всегда было мало. Он упрашивал до тех пор, пока она не повторяла его любимое стихотворение и у него снова не пробегал мороз по коже на заключительной строчке: «В руках его мертвый младенец лежал»^[1]. Аннелиза и Клаус больше любили стихотворение про ученика чародея, целый спектакль разыгрывали, и даже Эде участвовал, когда они изображали потоки воды. Но однажды вечером новое стихотворение превзошло все, что Лило декламировала до сих пор, Август до глубокой ночи повторял, что там происходило. Он не знал, кто такой тиран, но понял, что один друг был готов рискнуть жизнью ради другого. Зловещие строки, которые Август сразу же запомнил наизусть: «Останется друг мой порукой, солгу — насладись его мукой»^[2]. Никогда еще он так не боялся, как за жизнь этого друга, никогда не испытывал такого счастья, как когда верность друга спасла ее. На следующий день он подошел к Лило и спросил: мы друзья? А она погладила его по голове и сказала: да.