Авантюра - Страница 34

Взяв в руки чемоданы, наполненные деньгами и бриллиантами. Барон перевалился через борт и медленно направился к берегу, поднимая свою поклажу повыше, поскольку не знал, пропускают чемоданы воду или нет. Дойдя до берега, уселся на ближайший валун, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями.

Без Штойбера рядом он чувствовал себя голым. Они не разлучались почти четверть века и будто превратились каким-то образом в сиамских близнецов. Он слышал, что после смерти одного из близнецов и другому жить становится невыносимо. Поэтому гибель Штойбера показалась ему чем-то противоестественным и невероятным.

Но Барон быстро взял себя в руки и решил, что подобные мысли сейчас очень несвоевременны, чепуха. Главное же — блюсти собственные интересы. Ведь, в конце концов, Штойбер был всего лишь дополнением, костылем, помощью в решении проблемы его самосохранения. Сейчас проблема эта приобрела особое значение, и ему придется справляться с ней уже без помощника.

Он встал, взял чемоданы и двинулся вперед на запад, навстречу солнцу. Чемоданы, которые поначалу казались такими легкими, вскоре стали заметно тяжелеть. Они вынуждали его часто останавливаться и отдыхать. Барон захватил с собой бутылку бурбона и время от времени прополаскивал виски свой пересохший рот, но вскоре понял, что без воды долго не протянет.

Где-то здесь проходит дорога. Он толком не знал Мексики, но, по его представлениям, страну испещряли дороги, ведущие с севера на юг, от границы к Мехико. Его удивило, что вдоль побережья никто не проложил специальную трассу для туристов, которые всегда не прочь поглазеть на океан.

А идти становилось все трудней. Все чаще он спотыкался о камни, которые буквально усеивали землю, и тогда чемоданы больно били его по ногам. Палящее солнце и влажный, тяжелый воздух вскоре заставили Барона снять пиджак и закатать рукава рубашки, но уже через пятнадцать минут его одежда пропиталась потом.

И все же Барон был почти спокоен. Он не в пустыне Сахаре, а в Мексике, Мексика — цивилизованная страна. Рано или поздно он выйдет на дорогу.

Туфли превратились в колодки и совершенно расплющивали ноги; ступни горели. Руки болели от веса чемоданов. Ему приходилось постоянно моргать, стряхивая набегавшие капли пота с ресниц, а когда он облизывал губы, то чувствовал на них соль. Все чаще и чаще, измученный, дорогой, он останавливался и отдыхал. Когда стало совсем невмоготу, пришлось придумать иной способ передвижения. Он, делал двести шагов и ставил чемоданы на землю, садился на один из них и медленно делал, десять вдохов и выдохов. Потом снова вставал и шел дальше, представляя себе, что Штрйбер идет рядом с ним и считает, как он это обычно; делал во время тренировок. Ему даже казалось иногда, что если он внезапно обернется, то увидит за спиной надежного, основательного Штойбера с секундомером в огромной ладони.

Упражнения не прошли даром. Если бы не отличная физическая форма, такое путешествие по пустыне могло убить любого человека его возраста. В лучшем случае оно заняло бы непредсказуемое количество времени и даже закончилось тем, что ему пришлось бы ночевать под открытым небом на усыпанной камнями земле-Солнце, светившее прямо в глаза, постепенно опускалось все ниже и ниже и все больше досаждало ему. Оно заставляло щуриться и не давало возможности разглядеть как следует даже камни под ногами, так что он стал спотыкаться все чаще. Ему не хватало дыхания, но он упрямо придерживался разработанной схемы: двести шагов, десять вдохов и выдохов отдыха, затем снова двести шагов и снова десять вдохов и выдохов.

Барон медленно брел сквозь клонящийся к вечеру день, а чемоданы оттягивали руки, как гири, подвешенные к нему в наказание. При каждом шаге его ноги поднимали облачко пыли, а когда туфли задевали мелкие камешки, они сталкивались со стуком, похожим на стук бильярдных шаров. Окружающий ландшафт оставался неизменным и, главное, необитаемым.

Ближе к вечеру давящая влажная жара стала спадать и солнце постепенно превратилось из слепящего белого шара, застывшего в зените, в более приемлемый желто-красный шарик, медленно, но заметно катящийся за горизонт. Но даже желто-красный цвет оставался слишком утомительно-ярким и по-прежнему заставлял сильно щуриться. Теперь его лицо покрывал слой серой пыли, а одежда отяжелела от нее, смешанной с потом. Время от времени Барон отхлебывал из бутылки с виски, чтобы прополоскать рот, и уже жалел, что не догадался взять с собой хотя бы немного крекеров. Он чувствовал себя от выпитого слегка навеселе, и это было даже хорошо, потому что помогало двигаться вперед.

К заходу солнца он прошагал двадцати одну милю строго на запад от моря, но так и не вышел на дорогу. По мере того, как солнце скрывалось за горизонтом, а вечер быстро превращался в ночь. Барон начал испытывать настоящее беспокойство. Где он высадился, на каком забытом Богом и людьми клочке суши?

Только усилием воли ему удалось побороть в себе нарастающее желание побежать.

Человека, сидящего на камне, он сначала принял за один из валунов, которые в изобилии возвышались на его пути. Фигура возникла прямо перед ним, и по мере приближения к ней все больше казалась Барону странной и какой-то неправильной формы. Осознав, что это мужчина, сидящий на камне и повернувшийся к нему своей сгорбленной спиной, он забыл о счете и рванулся вперед. Чемоданы били его по ногам, по тем местам, где у него уже появились синяки. Но он ничего не чувствовал. В каком-то смысле он был даже удивлен, можно сказать, что уже не надеялся больше увидеть человеческое существо. И вот на тебе!

Встреча так взволновала его, что поначалу он ошибся и заговорил по-английски:

— Привет! Где я нахожусь и где ближайшая дорога?

Старик в чистой, но сильно поношенной одежде, с морщинистым индейским лицом, удивился, не меньше его самого. Он вскочил на ноги и, оступаясь, попятился назад. Его расширившиеся от изумления и страха глаза сверкали.

Барон понял свою ошибку с английским и тут же переключился на другой язык:

— Wo ist die Alftobahn? Haben Sie...[1]  Нет, нет, опять не то. — В волнении и спешке он заговорил на своем родном языке.