Атомное комбо (СИ) - Страница 10

Эту войну впоследствии назовут героической. Сколько масштабных боёв, славных подвигов и грандиозных побед. Любой ребёнок из Рачи мог рассказать о другой войне. Рассказать так, что любого генерала стошнило бы.

Я не видела столько живых людей за всю жизнь, сколько увидела мёртвых в один день, когда вылезла из убежища.

Под ногами хрустел красный лёд, по которому катались гильзы. Звенящее перекати-поле. Золотые "намизинечные" напёрстки. В тот раз я крепко задумалась над тем, что размер и внешний вид зачастую не играют никакой роли. Пуля по сравнению с человеком ничтожна, но едва ли человек мог с ней спорить.

Подняв голову, я в этом убедилась. Оккупанты развесили дела рук своих на фонарях по всей улице, как гирлянды. По трупу на каждом столбе. Обледеневшие тела качались на ветру и звенели.

Не знаю, почему на меня произвело это такое впечатление... эти повешенные мёртвые. Если не в земле, то хотя бы на земле. С мёртвыми на земле уже смирились. А тут вдруг в воздухе, на фоне неба... Трудно объяснить. Это было что-то противоестественнее самой смерти. Это выпячивание чужих страданий.

Я пошла по "аллее", заставляя себя останавливаться у каждого фонарного столба и разглядывать лица. Знатный квартал стал кварталом Повешенных. В этом и было самое страшное: что всё это - родное, и ты помнил, каким всё было раньше. От этого ужас становился ещё ужаснее. Летом разглядывали клумбы, а теперь - мёртвых. Это судья с женой, а это губернатор и его жена, а это их дети...

Эти изменения коснулись и святая святых города - моего дома. Он стоял, как и прежде, высокий и гордый, почти целый, а внутри него, как болезнь, кишели "чёрные". Он напоминал только-только издохшего племенного жеребца. Всё ещё красивый, но от этой красоты тошнило.

Перед воротами стояли машины, которые разгружали озябшие солдаты. Они несли мешки и кули, от которых пахло съедобно, и деревянные заколоченные ящики, в которых что-то металлически звенело. Раздавался стук молотка: заколачивали досками оконные проёмы. Солдаты, что званием постарше, стояли на крыльце и курили, подгоняя рядовых: они должны были управиться до того, как полностью стемнеет. Улицы уже почти проглотила ночь, светился один лишь снег. Такой холодный, неоновый свет, ловящий на себя блики автомобильных фар.

Я подошла ближе, запрокидывая голову, всматриваясь в суету на верхних этажах. Конечно, мамы там уже не было.

Первыми меня заметили рядовые, а потом уже те, что курили. Один из них, растерев окурок каблуком сапога, спустился с крыльца. Такая вот картина: в квартале Повешенных я стою напротив своего обесчещенного дома, и на меня наступает вражеский солдат, держа у груди автомат. Очередное потрясение, которое помогло мне вернуть голос.

- Ты что здесь делаешь? - Он говорил по-ирдамски, я понимала его с трудом. - Отвечай давай!

Из-за темноты я практически не видела его лица, а значит и он не видел моего, замаскированного синяками и кровоподтёками.

- Откуда притащился, малец? Ну?

Я не ответила, и он ткнул меня автоматом. Слабенько так, но я свалилась с ног.

- Проваливай, и чтобы я тебя здесь больше не видел! Чего вытаращился? Жить надоело?

Я всерьёз задумалась над его вопросом. Он не хотел меня убивать, но я могла снять шапку и не оставить ему выбора. Но тогда Ранди останется один, и его некому будет любить.

- Ох, вот ты где! - с неправдоподобной радостью воскликнула какая-то женщина за моей спиной. - Не жалеет меня совсем, сорванец. Постоянно убегает. Вот я тебе сейчас задам! - Меня вздёрнули чьи-то руки. - Ты прости его, солдатик. Такой непоседливый. Не уследила. Не трогай ребёночка.

Она грохнулась перед ним на колени. Каталась у него в ногах, причитая, а я ведь первый раз в жизни её видела. Да, такое тоже встречалось...

Солдат отпихнул её сапогом.

- Комендантский час скоро. Ещё раз увижу - пристрелю. - И пошёл обратно к своим.

Женщина схватила меня в охапку и потащила прочь от дома, от некогда самого безопасного места на земле.

- Что ж ты делаешь? Миленький мой, нельзя же так.

- Моя мама... - прошептала я.

- Ох, горе! Мама...

Как она сказала "мама", раздался вой, и я, извернувшись, заметила ещё двух, что шли, уцепившись за её юбку. Дети, им было года по три - не больше, они ещё ничего толком не понимали, но стоило им услышать "мама", они кинулись в рёв.

Тогда женщина сунула им в рот замёрзшего изюма, и они притихли.

Натуральная наседка.

Так мы вчетвером дошли до госпиталя.

***

В квартале Повешенных целыми остались только два особняка. В одном расположился штаб командования. Во втором госпиталь. Как оказалось недалеко от Рачи всё ещё шли бои, поэтому госпиталь был набит битком. Там работала Наседка. В госпитале вообще оказалось неожиданно много женщин, но детей там было ещё больше. Их туда приводили не из жалости, а выполняя приказ: тех, кому ещё не исполнилось тринадцать, делали донорами. Кровь брали раз в две недели, в результате чего дети превращались в приведения сначала в переносном, а затем и в прямом смысле.

- Дожили, - роптали медсёстры. - Врагов спасаем, а своих - безвинных - губим.

Но тех, кто открыто выказывал недовольство, убивали на месте. Я видела, как застрели хирурга, потому что он отказался переливать дефицитную кровь обреченному на смерть капитану. Кровь, в итоге, перелили, а через три дня капитана заколотили в ящик и отправили в Ирд-Ам по уцелевшей железной дороге. По этой же дороге привозили боеприпасы, продовольствие и новых солдат.

А потом её подорвали партизаны. Правда, это случится только через год.

В госпитале было электричество, которое подавал страшно громыхающий бензиновый генератор. Здание переполнял свет, он просачивался через заколоченные досками окна и казался почти материальным. Тёплым, мягким и безопасным. Нам, детям, всем троим, захотелось к нему прикоснуться, погрузиться в него и заснуть, спелёнатым в него.

Но когда мы зашли внутрь, волшебство рассеялось. Первое, на что обращали внимание (на что внимание просто невозможно было не обратить) - запах. Запах такой, что можно вешать топор. Невообразимая смесь антисептика, хлороформа, крови, гноя, блевотины и мочи.

Кроватей - от одной стены до другой. Кто-то умирал, на его место сразу клали другого. Скулёж, бредовый шепот, мат. На втором этаже - та же история. В западном пределе располагалась операционная. Рядом держали детей. Именно так: они там не жили, их держали. Банк свежей крови.

Дети напоминали маленькие ледяные скульптурки. Прозрачные, бледные, лысенькие, как шахматные пешки. Они ходили, словно были по горло в воде, и спотыкались даже об воздух. Они не играли, не шалили, не задирали друг друга, не дрались. Только ели и спали.

Когда Наседка нас туда привела, нам сразу определили место на составленных в ряд кроватях и одежду. Меня начали раздевать, сняли шапку...

- Бог ты мой! - ахнула одна из санитарок. - Что ж это ты... Ох, мать, что же ты наделала!

Меня обступили, глядя то на волосы, то в глаза.

- А кто это с тобой так? - поинтересовалась другая. - Солдаты?

Все охнули и поморщились, представляя, что солдаты ещё могли со мной сделать.

- Нет. Мама.

- Ох, мама...

А дети как услышали "мама", и все хором захныкали.

- Что ж нам с тобой делать? - шептались санитарки.

- Сбреем. Волосы, брови. Скажем, что выпали. Кто не поверит? Видели Софи? За день облысела.

- Нас убьют! Всех! Каждую повесят! За укрывательство. Сказали же...

- Ну, иди! Иди, говори! А с меня хватит!

- Ещё скажи, что дваждырождённые этого не заслужили! Оглянись! За ними пришли, а досталось всем. Из-за них ведь страдаем!

- Я-то не слепая, знаю из-за кого страдаем.

- Да ладно уж. Чего спешить? Все мы рано или поздно...

Дети угомонились, на их лицах опять застыло выражение тупой покорности. Я с ужасом думала о том, что мне придётся здесь остаться.