Атаман Семенов - Страница 30
Семенов поспешил на вокзал. Уезжал он не один — взял с собою пятерых иркутских казаков, решивших вступить в «туземный» полк.
Отбыл есаул вовремя. В Верхнеудинске, на станции, его уже встречали дружинники — человек пятьдесят, не меньше, темной нестройной толпой высыпали на перрон — оказывается, начальник станции получил телеграмму о немедленном аресте есаула Семенова и вознамерился выполнить приказ. Едва Семенов спрыгнул с подножки вагона на серый деревянный настил перрона, как к нему поспешил станционный комендант. Небрежно прилепив пухлую чиновничью ладошку к козырьку железнодорожной фуражки и покосившись на красную повязку, обтягивающую рукав его пальто — этакий символ власти, он поинтересовался:
— Господин есаул, ваша фамилия случайно не Семенов?
— Случайно нет.
— А как, позвольте полюбопытствовать?
— Голубовский. — Семенов небрежно козырнул в ответ и неторопливым прогулочным шагом в сопровождении пятерых казаков двинулся вдоль перрона.
Комендант, напряженно наморщив лоб, поразмышлял несколько секунд, потом кинулся вслед, ухватил за рукав одного из казаков:
— Скажи, милейший, фамилия есаула действительно Голубовский?
— Так точно, Голубовский, — без запинки ответил тот и двинулся дальше.
Комендант снова застыл на несколько мгновений, потом, подозвав двух конвоиров с винтовками, совершил очередной бросок к Семенову.
— Позвольте ваши документики, господин есаул, — неожиданно зычным, хорошо поставленным голосом потребовал он.
Есаул придержал шаг, развернулся — комендант, пыхтя, на всех парах несся к нему, не замечая угрожающе-спокойного взгляда, обращенного к нему, — напрасно он был так невнимателен... Едва комендант приблизился к Семенову, как тот, резко пригнувшись, двинул несчастного служаку кулаком в подбородок.
Удар был короткий, быстрый, почти невидимый, внутри у коменданта что-то мокро чавкнуло, будто сырой тряпкой шлепнули по столу, фуражка колесом покатилась по перрону. Враз ослабевшее тело опрокинулось прямо на конвоиров, но те не удержали начальника, и он шлепнулся на перрон.
— Вот мои документики, — спокойно произнес Семенов. — Предъявить еще какое-нибудь удостоверение?
Комендант, лежа на перроне, сплюнул кровь, натекшую из разбитой губы в рот, покрутил головой, не веря, что его можно вот так, при всем честном народе, отправить пахать истоптанный тысячью ног грязный настил. Снова сплюнул кровь, взвизгнул громко, отдавая приказ в изумлении застывшим в нескольких шагах онемевшим конвоирам, которые никогда еще не видели, чтобы с начальством так обращались:
— Арестовать его!
Пока конвоиры раздумывали, как быть, на взвизг коменданта, спотыкаясь, мешая друг другу, устремились дружинники — целая орава: почувствовали кровь...
— Кровянки вам захотелось, — недобро пробормотал Семенов, — кровянки... Лучше бы в окопы отправились, немаков малость пощекотали, отогнали бы их на свою территорию. Там возбуждаться надо, а не тут... Ну-ну. — Семенов усмехнулся, повернулся к казакам, сопровождавшим его, и молча повел головой в сторону.
Те все поняли без слов и выдернули из ножен шашки.
Дружинники все одновременно, буквально единым движением, затормозили, некоторые — с готовностью вытянутыми в беге руками — как намеревались схватить супостата, так и застыли, лица их сделались нерешительными... Как же брать супостата, ежели его охраняют желтолампасники с саблями наголо, но комендант вновь подогнал их резким вскриком:
— Арестовать его!
И дружинники пошли на казаков.
Семенов выдернул из кобуры револьвер:
— На за-ад!
— Арестовать его!
Через минуту дружинники уже бежали к темному, с сырым от мокрети верхом зданию станции, блажили испуганно, двое из них зажимали руками раны, оставшиеся после тычков казачьими шашками — дело дошло и до этого.
Недалеко от себя Семенов увидел дежурного по станции — меланхоличного старичка в фуражке с красным верхом, махнул ему револьвером:
— Отправляйте немедленно поезд!
Старичок спокойно и деловито, будто и не было никаких стычек, щелкнул крышкой часов:
— Рано еще!
— Отправляйте немедленно поезд! — Семенов направил на старичка револьвер.
Тот вздохнул:
— Ладно, пусть начальство оторвет мне голову, но грех на душу я все-таки возьму! — Старичок дунул в свисток и поднял над головой разрешающий жезл.
Паровоз дал гудок, вхолостую проскреб колесами по стали рельсов, выпустил длинный горячий клуб пара, снова проскреб колесами по рельсам — колеса провернулись беспрепятственно, будто были намазаны жиром — и в следующее мгновение сдернул состав с места.
Семенов прыгнул в вагон, за ним последовали казаки.
Вечером сибирский экспресс прибыл в Читу.
Обстановка в Чите была более спокойная, чем в Иркутске, и Семенов вздохнул освобожденно — здесь ему некого было бояться. На следующий после приезда день он собрал своих сторонников, угостил их чаем, колбасой, поставил монопольку[37], призвал:
— Все на борьбу с Советами!
Наметил есаул Семенов и новую географическую точку для своей дальнейшей дислокации: станция Даурия — место глухое, припограничное, хорошо защищенное, да и навозом там не пахнет. Для Читы запах навоза — родовой. Город стоит на песках, всякий, даже самый малый ветерок вышелушивает городские улицы насквозь, выдувает песок, обнажает корни деревьев, отчего сосны валятся на крыши домов, дожди тоже вымывают песок... И вот некая мозговитая голова придумала способ борьбы с потерями почвы — навоз.
Смешанный с песком навоз — это вполне плодородная штука, позволяющая давать урожаи не меньше, чем в Воронежской губернии; березовый либо еловый росток, опущенные в такую почву, очень быстро превращались в деревца. Дело, конечно, благое, но вот амбре... Запахом конюшни пропахли все местные дамы, даже самые знатные.
В Даурии этого запаха, слава богу, нет.
И все же пока не сформирован штаб, из Читы уезжать нельзя. Плюс ко всему надо было получить, а точнее, пробить для будущего монголо-бурятского формирования кое-какие деньги. Нужно было заслать своего «казачка» и в местный Совдеп.
Как-то вечером к Семенову пожаловал младший урядник Бурдуковский, которого Семенов знал давно и ценил.
— Есть у меня, ваше высокоблагородие, один человек... Может быть, и никакого «казачка» засылать не придется, — сказал он.
— Кто?
— Член местного Совдепа.
— Как его фамилия?
Бурдуковский нагнулся к есаулу и произнес шепотом:
— Замкин. Очень надежный гражданин — любит, когда в кармане у него гремят серебряные монеты. Такие люди — самые надежные.
— Ну что ж... Надо повидаться, посмотреть, что это за гусь — товарищ Замкин, жареный он или нет?
— Он — «полу-полу», полужареный-полупеченый, он — и нашим, и вашим...
— Значит, тем более надо повидаться.
После знакомства с Замкиным Семенов решил, что никаких «казачков» в Читинский Совдеп не будет, пусть поработает Замкин, и выдал ему первый аванс — полрулона керенок. Замкин от керенок отказался:
— Лучше бы твердой деньгой, господин хороший,
Семенов достал из кармана золотую монетку — николаевскую десятирублевку[38].
— Это годится. — Замкин проворно смахнул десятирублевку к себе в ладонь.
С тех пор Замкин стал аккуратно поставлять Семенову совдеповские новости. Однажды вечером он явился к Семенову встревоженный, стряхнул с папахи снег, повертел ее в руках и снова нахлобучил на голову.
— Беда, — сообщил он. — Сегодня председатель Совдепа разговаривал по телефону с Иркутском... или, может быть, даже с Петроградом, я точно не засек. Вас велено арестовать.
— Как арестовать?
— Обычно. Руки за спину, на запястья — веревку и три штыка под лопатки.
— Они что, очумели?
— Видать, да. Иначе я бы к вам не пришел.
Семенов машинально порылся в накладном кармане френча — он сшил себе новый френч, по последней моде, роскошный, из тонкого мышастого сукна, — извлек оттуда золотую десятирублевку, звонко хлопнул ею о стол, потом достал вторую и также звонко хлопнул о поверхность стола. Замкин ловко смахнул монеты в руку. Очень большой мастак оказался по части продать какой-нибудь секретик. Или купить, а потом перепродать.