Ассасин и сын (ЛП) - Страница 1

Жгучее солнце Сефарада наполовину вышло из-за горизонта. На западе, как всегда, шпили колоколен Заморы, столицы, вспороли его золотой диск. На востоке в свою очередь появилась в небе темная продолговатая тень Парасоля и противопоставилась солнцу, словно остаток ночи, который дню не удалось прогнать.

Джозеф Голдфранк откинул парчовый плед, встал с постели и, пошатываясь спросонья, вышел на свой личный балкон, в мраморную балюстраду которого был вделан старинный бронзовый циферблат. Сверившись с «Астральными таблицами» Бэррона, передвинул стрелку на долю градуса, затем опустился на колени, воздел ладони в том направлении, какое она указывала, и начал туда же возносить слова:

— Прародина моих отцов, Мать-кормилица, Земля, кою я не могу надеяться когда-нибудь снова увидеть, не оставь меня, не забудь, что я и в отсутствии твой сын. Я всегда принадлежу тебе: подвергаясь действию иных Гравитаций, глядя на другие Солнца, живя среди Чужеродцев — я вечно твой. Не забудь, что я человек, и сохрани мою человечность. Допусти моих детей ступить на твою почву, вдохнуть твой воздух, увидеть твой свет и твой народ. Да будет на то твоя воля.

Пока он бормотал слова древней ритуальной молитвы, его сознание мало-помалу освобождалось от хаоса и мрака забытья. Он поцеловал «Таблицы» и положил обратно в нишу под циферблатом.

Солнце Сефарада уже стало недосягаемым для колоколен. Оно жгло палящими лучами голое тело Джозефа, коже которого восемнадцать лет жизни на открытом воздухе этой планеты придали медный цвет. Как всегда после утренней молитвы, молодой человек приступил к зарядке.

Левое его плечо носило на себе еще побаливающую отметину Сефрадима: сферы, расчерченной кругами долготы и широты, нанесенную на кожу в день восемнадцатилетия. Сефрадим указывал, что его предки прибыли прямо с Земли. По происхождению клеймо преступников, если точнее, ассасинов, на Сефараде он сделался знаком отличия, которому очень сильно завидовала остальная часть людского населения.

На правом плече татуировок не имелось: Джозеф в семье был самым младшим.

— Джозеф! — крикнул отец с террасы нижнего этажа. — Время завтрака.

Молниеносно Джозеф накинул на себя тунику, сотканную из хлопка, доставленного с Земли, и украшенную сефарадскими бриллиантами, затем, чтобы не терять времени, спрыгнул с балкона на террасу. Отец машинально протянул ему руку, и Джозеф машинально ее поцеловал. Но его брат, получивший право рукоцелования в свою честь совсем недавно, проявил больше церемониальности. Джозеф налил им кофе в пиалы и, поскольку это было обязанностью младшего, прочел предтрапезную молитву.

— Сегодня, Джозеф, я ограничусь одной пиалой. Так что ты можешь допить оставшееся, если Дэвид позволит.

Джозеф бросил взгляд, полный надежды, на брата, который склонил голову, чтобы обозначить свое согласие.

— Благодарю вас обоих.

Он вылил в свою пиалу то, что оставалось на дне кофеварки. Обычно, он имел право только на спитой кофе. Отец передал ему вазу с фруктами, выращенными в их саду, и Джозеф выбрал манго и плод хлебного дерева. Неимпортированные продукты редко допускались на стол Голдфранков, но поскольку фрукты с Сефарада относились на Земле к атрибутам роскоши, семья сделала для них исключение.

— Твой брат и я будем отсутствовать весь день, и я поручаю тебе проследить за работой Чилперика. Мозаика печи нуждается в некотором восстановлении, и я хочу, чтобы все было готово для жаркого к обеду. Я вернусь к ближайшему противостоянию.

Вечернее противостояние Парасоля на западе и солнца на востоке отмечало конец рабочего дня.

— Жаркое? Так вы?… — он замолчал, увидев, как лицо отца приняло суровое выражение. Если в обеденном меню предусмотрено жаркое из мяса, значит, его отец отправляется кого-то убивать.

Интересно, кто будет жертвой? Но, в конце концов, имя, скорее всего, ничего ему не скажет. Джозеф очень мало знал о политике.

Голдфранки, отец и сыновья, ели в молчании, в то время как солнце безжалостно догрызало тень двухметровой стены, окружавшей террасу. Когда тень исчезла полностью, старший Голдфранк поднялся из-за стола. Дэвид последовал за ним на посадочную площадку.

Джозеф смотрел на бесшумно поднимающийся над ангаром геликоптер, яркую брошь, пришпиленную к утреннему небу. Затем аппарат взял курс на Замору, сверкавшую на горизонте еще более ослепительной диадемой. Высоту геликоптер набирал медленно, движимый десятисильным антигравитационным генератором, но как только боковые дюзы выбросили языки пламени, стремительно ускорился и исчез из виду.

Без какого-либо специального приказания из дома выкатился Чилперик и принялся убирать посуду после завтрака. Чилперик был скорлупником, так колонисты с Земли, сохранившие за собой титул сефрадим, называли коренных обитателей Сефарада. Требовалось все богатство Голдфранков, чтобы использовать скорлупника в качестве домашней прислуги: не только жалование Чилперика было баснословным, но еще следовало снабжать его алюминием для гибкого панциря, в который он переодевался, чтобы заняться домашним хозяйством.

— Добрый день, Мэтр Джозеф, — произнес мелодичный голос, исходящий из ящичка. — Как Земля?

— Она счастлива и далека, — ответил Джозеф.

— Каково ее положение на небе?

— Я тебя прошу, Чилперик, давай сократим церемониал. Есть работа, которую нужно выполнить.

— Ваш отец самым решительным образом наказывал, что единственно церемониал не может быть…

— Отец не вернется раньше вечера, и распоряжения ты будешь получать только от меня. И первым делом я приказываю не говорить Отцу, что я освободил тебя от обязанности обращаться ко мне по установленным правилам.

Чилперик принялся смеяться: «Ха-ха-ха!» Как и весь фонетический набор голосового ящика, смех был записанным; он всегда звучал одинаково. Скорлупники общались между собой телепатически и не имели нужды в голосе. Чилперик «говорил» с помощью своих пальцев, печатая на фонетической клавиатуре, спрятанной внутри округлого панциря, который облегал его бесформенное тело, как скорлупа заключает в себе яйцо. Остов из гладкого металла имел множество отверстий, к которым можно было прикрепить различные протезы. Таким образом, Чилперик совершеннейшим образом походил на робота. Его поведение начинало вызывать беспокойство, когда он действовал иначе, чем машина.

— Предполагаю, я должен, как и в прошлом году, отреставрировать мозаику на печи.

— Точно.

— Печь, если я могу себе позволить подобное замечание, очень странное место для мозаики. По правде сказать, и мозаика эта очень странная.

Мнение Чилперика о репродукции Миро совпадало с мнением самого Джозефа. Со времени возведения виллы Голдфранков вкусы изменились, и молодое поколение начало относиться очень пренебрежительно к абстрактному искусству, вызывавшему восхищение у двух предыдущих. Но будучи домашней прислугой Чилперик не имел права высказывать свою точку зрения. Джозеф призвал его к порядку.

— Это прекрасное произведение искусства, — произнес Чилперик в виде извинения, — и потрясающий пример невозможности двух культур понять друг друга.

После чего бесшумно укатился на своих алюминиевых колесиках, толкая перед собой столик для завтраков.

Джозеф сел и приступил к сегодняшнему заданию: заучиванию наизусть части V главы XXVII четвертого тома «Истории Цивилизации» Вилли Дюранта. Он готовил себя к посвящению в сан.

Когда солнце и Парасоль оба оказались на высоте в двадцать пять градусов над горизонтом, Джозеф отложил исторический труд и отправился проверить работу Чилперика.

От этой задачи он вполне мог себя освободить: подобно роботу, на которого он столь сильно походил, Чилперик был не способен бездельничать. Скорлупники по своей натуре были очень старательными, но отец Джозефа видел лишь притворство в этой черте характера и привил свои подозрения сыновьям.