Ашаршылык: история Великого голода - Страница 13

Перелом в дискуссии произошел в начале 1928 года, после VI-й Всеказакской конференции ВКП(б), на которой впервые, под давлением представителей ЦК ВКП(б), гласно осудили националистический уклон, который связывался с защитой интересов казахских скотоводческих хозяйств. В этих условиях симпатии стали склоняться в сторону земледельческого хозяйства чем сразу воспользовались его сторонники. А.П. Потоцкий в марте 1928 года заявил, что зерновое хозяйство может чувствовать себя именником, поскольку теперь к нему обратилось внимание, а «до этого момента в отношении зернового хозяйства господствовала другая тактика, целью которой было всемерное вытеснение и изживание преобладания зернового хозяйства»¹⁰⁷. Он подчеркнул, что в Северном Казахстане лидерство принадлежит зерновому земледелию, а не скотоводству и призвал более активно снабжать машинами хозяйства этого района.

Впрочем, М.Г. Сириус недолго оставался в долгу, и уже в июле 1928 года выступил с большой статьей, в которой давал оценку возможностей распашки по принципу пригодности под посев. Он в 1922-1924 году вместе с Метеобюро КАССР проводил оценку количества осадков и составил одну из первых карт распределения осадков по территории республики. Он считал, что при количестве осадков более 300 мм в год возможно зерновое товарное земделелие. При количестве осадков 250-300 мм – потребительское земледелие, а при количестве осадков менее 250 мм – без орошения земледелие невозможно¹⁰⁸. На основе карт распределения осадков, агроном составил оценку площади земель, пригодных под посев. В зоне с осадками более 300 мм таких земель оказалось 4796 тысяч гектаров, а в зоне с осадками 250-300 мм – 3025 тысяч гектаров, и не сплошным массивом, а отдельными пятнами. Всего – 7822 тысячи гектаров из 79 млн. гектаров общей площади этих двух зон, то есть 9,8%. При этом он отметил, что по более точным оценкам, проделанным В.И. Лебедевым в 1925-1926 годах, общая площадь этих двух зон сократилась до 57,5 млн. гектаров и, соответственно, сокращаются площади под посев¹⁰⁹. По его мнению, более детальные метеорологические исследования приведут только к дальнейшему сокращению пригодных под посев площадей.

Его заключение было таково: «… здесь рассчитывать на расширение зернового хозяйства более чем до 7-8 млн. гектаров, не только нет оснований, но совершенно невозможно»¹¹⁰. М.Г. Сириус считал, что нужно тщательно изучать каждый клочок земли, чтобы добиться по-настоящему урожайного и рентабельного зернового хозяйства в Казахстане.

В том же 1928 году в дискуссию вступили и партийные теоретики, которые попытались подойти к проблеме с марксистских позиций и расстановки классовых сил в ауле. Одним из главных экономистов, которые занимались марксистским «анализом» казахского аула, был Г. Тогжанов, оставивший несколько публикаций, в том числе выпущенную в 1928 году книгу «О казакском ауле», в которых оказались зафиксированы взгляды партийных экономистов того времени. Как же им виделся казахский аул?

В первую очередь, казахский аул виделся им как средоточение отсталости, которую они объясняли его «социальной природой», сочетавшей в себе элементы патриархально-родовых, феодальных и капиталистических отношений. Главной фигурой аула они считали бая, который был одновременно выразителем родовых отношений, феодалом и капиталистом. С точки зрения марксизма, это – нонсенс, поскольку родовой, феодальный и капиталистический строй имели совершенно разную социальную структуру, а, самое главное, отличались совершенно разными способами эксплуатации и присвоения прибавочного продукта. Так, феодальный строй стоял на собственности феодалов на землю и внеэкономическом принуждении, а капиталистический – на собственности капиталистов на средства производства и эксплуатации наемной рабочей силы. Собственность на землю у казахов была развита очень слабо, ей было далеко до оформившегося института, да и развиваться она стала только в конце XIX века, в связи с наплывом русских крестьян, создавших рынок аренды земли. Внеэкономического принуждения в виде барщин и оборока, у казахов в это время не было. Наконец, не было совершенно такого характерного для феодализма института условного владения землей. Что касается капитализма, то у казахов не было расслоения на собственников средств производства и пролетариат, найм рабочей силы был развит слабо, и, опять-таки, в связи с русскими крестьянами. Всевозможные виды и способы эксплуатации бедных сородичей в хозяйстве носили куда больше характер взаимопомощи, чем капиталистической эксплуатации. Наконец, извлечение прибыли и накопление капитала не было главной целью богачей в казахском ауле.

К слову сказать, в 1970-х годах среди советских политэкономов развернулась большая дискуссия по поводу того, что считать средством производства в кочевом скотоводстве: землю или скот. Им так и не удалось прийти к единому мнению.

Казахский аул с очевидностью не влезал в рамки марксизма, созданного на основе политэкономии европейских стран, однако казахских политэкономов 1920-х годов это нимало не смущало. Противоречия в теоретической характеристике аула они «решили», создав политэкономический «қойыртпақ» из смеси родового, феодального и капиталистического строя, и считали это своим достижением: «Казакское байское хозяйство – хозяйство переходного типа, соединявшее в себе черты и капиталистической, и феодальной системы эксплуатации… Поскольку большинство казакских районов в дореволюционное время оставалось кочевыми районами, поскольку они же являлись характерными для Казакстана, как колонии, поэтому и преобладающей формой в степи оставалась докапиталистическая форма эксплуатации»¹¹¹.

Этот «қойыртпақ» основывался на том, что признаки всех перечисленных общественных формаций были объявлены пережитками: «Одним из характерных особенностей дореволюционного казакского аула является наличие в нем пережитков патриархально-родовых отношений»¹¹². А также: «… существующая система полукочевого скотоводческого хозяйства, является по существу, пережитком феодализма, выгодным прежде всего для зажиточной части населения…»¹¹³. Это партийным экономистам казалось приемлемым способом разрешения очевидных противоречий в их теоретических построениях, хотя с точки зрения марксистской формационной теории это был нонсенс.

Второй важный пункт в их оценке казахского хозяйства состоял в утверждении, что оно является товарным, мало отличным от хозяйства европейского типа. В этом отношении Г. Тогжанов высказался весьма категорично: «Не будет преувеличением, если даже сказать, что оно уже превращается в товарное хозяйство, и что казахское хозяйство в оседлых и в значительной части полукочевых районов по своей структуре и направленности мало отличается или почти не отличается от русского крестьянского хозяйства»¹¹⁴. Не один он высказывался в подобном духе: «Аул пережил уже период натурального хозяйства, в аул внедряются товарно-капиталистические отношения. Эти отношения, вовлекая в орбиту своего влияния казахское население, постепенно разрушают общину, как нечто хозяйственное целое. Община как хозяйственная единица распалась…»¹¹⁵.

Экономисты грубо ошибались в оценке товарности казахского хозяйства, которая по одним данным составляла не более 7-10% от валовой продукции¹¹⁶. По другим данным, суммарная товарность казахского хозяйства составляла около 40%. По весьма подробным данным, собранным в начале 1920-х годов в Актюбинской губернии, выходило, что казахские хозяйства потребляли 57-62% произведенной продукции, а продавали 38-43% продукции. Причем, по разным категориям продукции, производимой в казахском хозяйстве, процент товарности сильнейшим образом колебался. Так, товарность по хлебу составляла 5-6% (соответственно, потреблялось внутри хозяйства 95% произведенного хлеба), а по кормам – 3-5%¹¹⁷. Доля товарности складывалась, в основном, за счет продажи скота, мяса, кож и шерсти, в чем основной вклад в общую товарность казахских хозяйств в губернии делали зажиточные и богатые хозяйства.