Армейские письма к отцу - Страница 20

Донат, если захотите, приходите в воскресенье вечером. Но я должен предупредить, что будут присутствовать […].

У меня все в порядке. По-прежнему тревожат нас слухи о том, что в связи с образованием вольных поселений вместо лагерей, планируется не то сокращение срока службы, не то частичная демобилизация наших войск.

Но я стараюсь об этом меньше думать.

Настроение чаще всего хорошее.

Большой привет Люсе.

Всего доброго.

С.

Дорогой Донат,

ты понимаешь, какая история. Я до сих пор никак не могу съездить в Комарове[41]. Дело в том, что отношения с начальством несколько ухудшились и в увольнение меня теперь отпускают не так просто. В прошлый раз я уехал домой в субботу, в 9 часов вечера, а в 12 дня в воскресенье уже должен был вернуться. В этот раз, несмотря на то, что был день рождения, меня отпустили в 6 часов, и опять до утра[42]. Тебе, наверное, кажется, что я сочиняю, но мама обещала написать тебе и подтвердить все это.

В субботу я выпил много экспортной водки. Мама говорит, что у меня, равно как и у тебя, в нетрезвом виде бесследно пропадает обаяние.

Все остальное по-прежнему. Ничего нового. Настроение сносное. Я подумываю, не лечь ли мне в окружной госпиталь и не сделать ли операцию. Ведь в ОВР врачи тоже очень хорошие[43]. Мне очень надоела больная нога. Но мама велела посоветоваться с тобой. Я не очень верю, что Суматохин может чем-нибудь помочь, и поэтому, мне кажется, нужно лечь и оперироваться наконец[44]. Как поживает Люся?

Будь здоров, Донат. Пиши.

Сергей.

Дорогой Донат!

На этот раз меня отпустили до 4-х часов, и я выбрался в Комарово. Привез Ксюше куколку и бусы. Она меня познакомила со своей подругой, и мы вместе готовили обед из всевозможных букашек и листочков. После этого меня накормила Люсина мама настоящим шикарным обедом. После этого я некоторое время испытывал сильнейшую негу и сытость и в связи с этим сидел на скамейке, а Ксюша бодро крутила обруч. Потом я тоже немного покрутил, доказав этим, что сталинское поколение тоже не лыком шито.

Потом мы имели с сестрицей задушевный разговор о жизни, в ходе которого я со скрытой радостью установил, что мою сестру не слишком тянет в школу. Но не беспокойся, я лицемерно выступил в защиту среднего образования, так что мое влияние не было тлетворным.

Затем я поиграл в городки с каким-то отдыхающим писателем, очевидно, не слишком крупным, во всяком случае в хрестоматии его портрета я не встречал.

Потом я отбыл, провожаемый Ксенией и Петром Евд[окимовичем], который мне очень нравится[45]. У меня все по-прежнему. Валерию удалось добиться свободного диплома, и он неожиданно устроился в ТАСС.

Недавно я прослушал лекцию «О девичьей чести и мужском достоинстве». Всегда, когда я слышу общественные беседы на эту тему, испытываю желание набить морду лектору, а если лектор женщина, то изнасиловать ее и таким примитивным образом выразить свой протест против высказываемых ею ханжеских догм.

Кроме того, нам иногда толкуют про козни Китая, и злорадно сообщают, что в Китае голод и разруха. Это свинство. Тем более, что у меня временами бывает такое собачье настроение, что я начинаю симпатизировать китайцам, которые хотят взорвать нашу планету к чертовой матери. Но такое настроение быстро проходит и возвращается способность трезво оценивать политические события.

Но вообще говоря, я заметил, что у меня установились с окружающим миром странные полушутливые отношения. Я уже давно ни с кем не говорил ни о чем серьезно.

Обидно, что ты никуда не ходишь, живя в столице. Ведь в Москве живут все лучшие поэты, писатели и прочие богемцы, кроме Шолохова и Минчковского.

Как Люся? Нравится ли ей работа, устраивает ли? Ей большой привет.

Твой друг Лонгин по своим сценическим приемам является последователем и продолжателем дела Ивана Санина, который в свою очередь является сподвижником раннего Бенцианова[46].

Стихотворение «Ландыши» мне давно не нравится. Оно очень сентиментально и предназначено для худшей части швей-мотористок.

Дорогой Донат, если я правильно угадываю подтекст твоих писем, то, несмотря на усталость и пр., ты все же удовлетворен этой работой. Мне кажется, если б ты смог ценой больших усилий освободиться от долгов, то потом тебе нужно сесть и за три месяца написать серьезную книжицу об эстраде, о том, какой ей надлежит быть, о которой мечтали Маяковский и Мейерхольд, т. е. о разделе искусства, который может в наше время быть вторым после кинематографии[47].

Всего хорошего тебе и Люсе. В след[ующее] воскресенье постараюсь поехать в Комарове.

Сергей.

Дорогой Донат!

Фортуна наконец повернулась ко мне харей. 11 ноября я ложусь в Академию, и потом, очевидно, буду отпущен на волю.

Самотокин сказал, что кой-какие натяжки он может сделать. Это, вообще говоря, весьма кстати, т. к. отношения с генералитетом испортились вконец. С мамой мы, кажется, ладим.

Хотел прислать тебе несколько рассказов, но ты ведь приедешь в начале ноября, поэтому воздержусь. Ничего нового, временами нахлынывает собачья тоска, но не часто.

Большой привет Люсе. С Асетриной мы все собираемся дружно начать разводиться, но никак не начнем, у меня времени нет, а ей лень. Но я возьмусь.

Сергей.

Дорогой Донат,

после операции я две недели лежал почти вниз головой, кроме того, под меня подсовывали прохладный железный сосуд, к тому же кололи четыре раза в день в зад. Таким образом мой дух был сломлен, я был унижен, вял, несловоохотлив. Но я попросил маму немедленно написать тебе подробное письмо обо всем.

Нога у меня как новенькая. Операция была почти безболезненная, у меня даже не поднялась температура, что бывает крайне редко.

С комиссацией ничего не получится, мою хворобу никак не подвести под статью.

Максимум того, на что можно рассчитывать, — 30 дней отпуска при части, минимум — 10 дней. А после этого командир части решает, отпустить ли меня домой. Может отпустить на все 30 суток, может на 10, а если сволочь — вообще может не отпустить, а держать в подразделении.

Настроение у меня хорошее. Во-первых, рад, что сделали операцию, во-вторых, рад отпуску, кроме того, я здесь очень недурно просуществовал, читал книги, ел и пр.

Ты пишешь, что приедешь числа 12—13-го. Если из-за меня, то не торопись, т. к. комиссия завтра, т. е. во вторник. Воздействовать на нее уже невозможно.

Еще раз повторяю, что я очень рад, что полежал, а если еще на месяц отпустят домой, то и вообще буду счастлив.

Большой привет Люсе.

Спасибо.

Сергей.

Дорогой Донат,

за десять лет сознательной жизни я понял, что устоями общества являются корыстолюбие, страх и продажность. Или, выражаясь языком поэтическим:

Земля стоит на трех больших китах: