Армастан. Я тебя тоже - Страница 5

Я никак не могла сосредоточиться на том, что делаю!

Мысли крутились вокруг непроданной квартиры в Екатеринбурге – и некупленной, но уже существующей квартиры в Москве. И одна мысль вспыхивала на фоне других особенно ярко: почему это вдруг стало для меня таким важным?

С грехом пополам отработав командировку, я отправила своему шефу письмо с пометкой «важно». И попросила у него месяц за свой счёт.

Из Петербурга в Москву я возвращалась «Сапсаном», причём специально купила билет в тихий вагон. Место за столиком по ходу движения, рядом с розеткой. Опытный путешественник не дремлет! Даже если очень хочет спать.

Напротив сидел рябой мужчина, неотрывно пялящийся в телефон, где периодически взрёвывал спортивный комментатор. О существовании в природе такой вещи как наушники мой попутчик, по всей видимости, не догадывался. Я принялась сверлить его взглядом, и он в конце концов отключил звук телефона – и, наверное в отместку, вытянул ноги так, что мне пришлось выставить свои в проход.

Рядом с болельщиком сидел модный молодой бородач с графическим планшетом на столике – все четыре часа десять минут нашего путешествия он рисовал на этом планшете прямоугольник и штриховал его разными оттенками зелёного цвета. А потом удалял уже готовую, на мой взгляд, композицию и начинал всё заново, разочарованно цыкая языком.

Слева расположилась женщина сопоставимого со мной возраста – она прибежала секунд за пятнадцать до отправления поезда, приветливо поздоровалась сразу со всем вагоном, достала из сумки какую-то партитуру и начала править её, ожесточённо вычёркивая целые страницы. Некоторые фрагменты партитуры она тихонько пропевала и дирижировала, рисуя пальцем в воздухе что-то похожее на букву П.

Через проход сидели родители с девочкой-подростком, которая невротически кашляла с периодичностью раз в полминуты, – мы ещё не выехали за пределы большого Петербурга, а я уже привыкла к этому кашлю и вздрагивала, если новый приступ задерживался. Что ещё добавить? Сзади кто-то страстно храпел, а ближе к багажным полкам – сладострастно хихикал, в общем, вагон оказался не таким уж тихим.

Примерно через час я сдалась и перешла в вагон-ресторан, где нашлось единственное свободное место – напротив толстуна, который заказал всё меню и методично с ним расправлялся, осмысляя каждый новый кусок, и худенькой девушки, которая хмуро читала книгу «Атлант расправил плечи».

Я взяла чай и сэндвич, но, не успев сделать глоток и укус, уснула. Разбудило меня объявление – поезд прибывает в Москву, надеемся, что вам понравилось путешествовать с нами.

Напрасно надеялись.

В вагоне-ресторане рядом со мной уже никого не было – но из соседнего вагона долетал всё тот же невротический кашель. А за окном неслась Москва – пригожая, свежая, блестящая от только что прошедшего дождика. Снегом здесь ещё и не пахло.

Тренькнул телефон.

Хабибулин.

«Подвернулся покупатель. На завтра назначаю показ?»

Все пассажиры, включая женщину с партитурой, бородатого дизайнера и кашляющую девочку, давно уже ехали в метро или вызывали такси в приложении, отмахиваясь от реальных таксистов, как от комаров в тайге, пока я стояла на перроне, осознавая, что всё это происходит на самом деле.

И что мой дом будет там, где меня нет.

Все путешественники – язычники. В аэропорту у меня есть несколько обязательных обрядов: я выхожу покурить на улицу после регистрации, пью кофе в «Шоколаднице» и брызгаюсь духами в дьюти-фри. Сегодня, после поездки в тихом вагоне, я решила удвоить каждый обряд: выходила на улицу дважды (хотя во второй раз мне пришлось отстоять длиннейшую очередь на досмотр – и я так упрямо звенела в рамке, что сотрудница аэропорта провела не досмотр, а настоящий массаж), выпила две чашки кофе и не только опрыскалась духами, но ещё и намазала руки французским кремом с наклейкой «Тестер». Глупо, понимаю, но меня успокаивают эти нелепые действия, даже не сами они – а их повторяемость.

Начальник в ответ на мою просьбу об отпуске ответил коротко: «Ок».

Мне это, разумеется, не понравилось. В моих мыслях он уговаривал меня не бросать работу даже на день! Но если я чему и научилась к своим сорока годам, так это осознавать, что люди в мечтах и люди в реальности ничем не напоминают друг друга.

Сорок лет! Зимой будет сорок один. В юные годы мне казалось, что сорок лет – это седая старость и что интерес к женщине в таком возрасте проявляют разве что районные врачи-терапевты. И вот она я, сорокалетняя женщина, сижу в удобном кресле у выхода 112 рядом с розеткой – пью чай из картонного стаканчика, жую сушёный манго и мечтаю о завтрашнем дне.

Завтра ровно в пять Хабибулин приедет смотреть квартиру с подвернувшимся покупателем. Я мечтаю о том, что этот неизвестный мне человек сразу же купит бабушкину квартиру – без ремонтика и выпечки. Что он просто зайдёт туда и улыбнётся счастливой улыбкой: беру!

Таня говорит, надо прицельно запуливать свои мечты во Вселенную. Я стараюсь изо всех сил, мечта взлетает с места как ракета – и растворяется среди звёзд.

Таня, легка на помине, звонит:

– Твои родители такие молодцы! Освободили квартиру в три дня, и Митя уже начал ремонт!

Я совершенно забыла про Митю.

– Танечка, завтра у нас показ. Нашли покупателя.

– Видишь, – ликует Таня, – я же тебе говорила, что Маркович лучше всех!

Я в тот раз не стала признаваться Тане, что уже работаю с Хабибулиным, – пусть думает, что это её заслуга.

– Это даже хорошо, что покупатель увидит ремонт, – продолжает Таня. – Он почувствует, что у вас серьёзные намерения!

Мы договариваемся о том, как предупредить Митю, потом я прощаюсь с Таней, делаю ещё какие-то звонки – и как раз объявляют посадку на рейс.

Место у окна, рядом – молодая женщина. Круглолицая, тугая, литая. Я тайком прикасаюсь к своей щеке и отдёргиваю руку.

На взлёте соседка тянет руку с телефоном к иллюминаторам и практически ложится мне на грудь, пытаясь заснять сверкающую Москву.

– Извините, – неискренне извиняется она и делает ещё примерно триста однотипных снимков, пока Москва не скрывается наконец под облаками.

Когда гаснет табло «Пристегните ремни», те, кто не успел посетить туалет на земле, устремляются в хвостовую часть салона. Одни пассажиры откидывают спинки кресел, другие (те, что сидят за ними) возмущённо крякают, третьи пытаются спать, четвёртые клацают пальцами по клавиатурам. Ещё минут десять, и стюардессы покатят по проходу тележку с напитками и закусками…

– Уважаемые пассажиры, если на борту есть врач, просим его обратиться к сотрудникам экипажа.

Моя соседка сказала «ой», а я начала озираться. Такое со мной пару раз уже происходило, и с тех пор я не спешу высовываться. Один случай навсегда отбил охоту – тогда мне попытались предъявить, что я оказала заболевшему человеку не ту помощь, которая ему требовалась. Были разбирательства, в результате выяснили, что я всё сделала правильно, но осадочек, как говорится, остался.

И всё же клятву Гиппократа никто не отменял. Поскольку на призыв стюардов никто не откликнулся, я отстегнула ремень безопасности, и моя соседка ойкнула во второй раз:

– Вы что, врач?

В голосе её звучало такое недоверие, что я разозлилась:

– Нет. Мне в уборную нужно.

Больной сидел в самом хвосте, там было не так душно, как впереди. В хвосте всегда больше воздуха, и, кстати, по статистике при крушении самолёта если кто и выживает, так это пассажиры, сидящие сзади. Но парню было очень плохо и без крушения.

– Вдруг затрясся весь, а потом прям на меня упал, – соседка парня, юная блондинка с красивой татухой на шее, говорила сочным басом. Больной лежал запрокинув голову.

– Вы доктор? – обрадовались стюардессы. Одна из них («Наталья») держала в руке пузырёк с нашатырём.

– Доктор, доктор, – сказала я, отнимая у Натальи нашатырь. – Несите всё, что у вас есть. И скажите пилоту, пусть просит посадку в ближайшем порту.