Армагеддон №3 - Страница 7

Кирюша целыми днями спал на подстилке у батареи и как-то особенно деликатно кушал хомячков и морских свинок, которых Петрович приносил ему из зоомагазина. Покупать у детей на рынке эту живность Петрович побаивался. Базарные дети были до ужаса наглыми. Издалека узнавая Петровича, они не давали ему проходу, набрасываясь с фамильярными попугайскими криками: "Купи дядя хомячка!". Цены базарные племянники заворачивали чище армянских. При этом они точно кормили своих хомяков какой-то химической гадостью, поскольку хомяки у них плодились как тараканы.

Хотя Анатолий кричал через дверь, что после макак Петровичу будет с Кирюшей рай земной, но кто же такому поверит, не попробовав? А теперь проводник радостно мчался домой после каждого короткого рейса по Балтийской Косе, желая только одного — увидеть милого Кирюшу, который будет тереться о его ноги плоской пятнистой головкой. Ночью Кирюша сворачивался в ногах у Петровича под одеялом. Кто бы мог подумать, что пятнистая кожа холоднокровного удавчика такая мягкая на ощупь! И как приятно касаться ее голыми пятками под теплым ватным одеялом! Петрович знал, что Кирюше тоже было неплохо у него, ему даже иногда казалось, что если бы тот только мог, он бы непременно мурлыкал ему, Петровичу, под его ватным одеялом.

Как же теперь он будет спать без Кирюши, трясясь куда-то через всю страну в сраном прицепном вагоне? И какие теперь он будет видеть сны?..

Петрович никому не мог бы признаться, но он точно знал, что Кирюша умеет посылать ему в голову телепатические сигналы, из-за которых его сны в последнее время стали красочными и разнообразными.

Ах, эти дивные, сказочные сны! В них Кирюша объяснял Петровичу, что он категорически не согласен с бытующей европейской традицией — считать змею главным воплощением космического зла. И вовсе он не собирался играть основную роль в предстоящей гибели мира. Пусть это и звучало несколько цинично, но он считал, что если миру суждено погибнуть, то он вполне погибнет и без них с Петровичем.

Кирюша рассказывал Петровичу о жарких странах, где он жил раньше. Вот там отношение к нему когда-то было абсолютно верным. Кирилла там полагали началом всякой мудрости, зверем земли, даже самой жизнью земли и ее Хранителем… А некоторые с житейской простотой считали его олицетворением плодовитости женщин и мужской силы мужчин. Для особо продвинутых в мифологии желтопузиков он служил почитаемым божеством водных источников.

Но после того как приезжие миссионеры рассказали желтопузикам, будто бы именно Кирюша лишил их жилплощади в раю, они там, если честно, устроили Кириллу на редкость веселую житуху.

После миссионеров, подкупавших вновь обращенных пепси-колой, майками и дешевой косметикой, ни одна желтая образина уже и не вспоминала о нормальных партнерских отношениях, существовавших между ними раньше. По указке противных миссионеров они принялись бегать за ним с факелами, с барабанами, с пронзительным воем и дикими визгами…

Последней каплей Кирюшиной терпелки стала съемка фильма ужасов бледнолицыми людьми в коротких штанишках и белых касках. В фильме рассказывалось, как Кирюша будто бы столетиями наводил ужас на всех в округе и жрал младенцев желтопузиков по ночам. Сами желтопузики за пару баксов такое про него несли перед камерой с настоящими соплями и слезами, с демонстрацией каких-то порезов, царапин и ссадин, что он даже от расстройства сожрал парочку наиболее брехливых. Потому что ложь, прежде всего, в искусстве, Кирилл принципиально не одобрял и не принимал душою. Хотя и отдавал должное творческим способностям двуногих.

От всего пережитого Кирилл затосковал. Да и посмотреть окружающий мир Кирюше хотелось давно. Поэтому он сам, нарочно попался в силки одному знакомому шкуродеру, внушив этому подонку мысль продать себя матросне живым весом… Кирилл испытывал искреннюю благодарность Петровичу, взявшему его в дом в качестве культового животного или, по-простому, священного змея.

До утра они с Петровичем ползали по бесконечным лианам в темном влажном лесу, слушали крики противных макак и какаду, кушали фрукты всякие, орехи… И Кирюше ни разу даже в голову не пришло скушать Петровича.

Петрович привычно упаковывал вещи, собираясь в рейс. Кирюша с тревогой следил за его спешными сборами. Потом он совершенно по-человечески вздохнул, забрался Петровичу на плечи, слегка сдавив грудь, и доверчиво положил ему голову на ключицу. Так они и стояли в обнимку, погруженные в тяжкие раздумья…

…Так они и стояли в обнимку, погруженные в тяжкие раздумья, ожидая своей очереди у билетной кассы. Ямщиков старался сообразить, сколько же билетов, собственно, им брать? Два или все-таки три? Интересно, как их нынче найдет Седой? Свалится к ногам со взмыленной лошади? Или появится рядом в засаленной телогрейке с выбитыми передними зубами? Охо-хо…

Подошла их очередь, и все его сомнения развеял стоявший рядом расстроенный Флик: "На Седого тоже бери, он подойдет позже".

Видно и это вставили в его симпатичную головку-одуванчик. Бедный, бедный Флик! Не везло ему, чего уж там! Никогда не везло. А теперь… Жаль парня, хороший был когда-то драгун. Хотя и придурок, конечно. Кобылка у него еще была с каким-то смешным именем… И вроде бы всю дорогу две какие-то бабы возле него крутились. Может, он от них и набрался такого дикого бабства? Нет, взять и обабиться до такой степени! Такое дело надо запивать, причем, не литрами, а цистернами.

— Слушай, Грег! А где твои вещи? — женским голосом прервал Флик тяжкие раздумья Ямщикова. Отметив про себя, что Флик уже совершенно по-бабьи интересуется его вещичками, Ямщиков понял, что до встречи с Седым всухую ему не продержаться.

— Тебе чо-то конкретно надо? Солонину, как в прежние времена, жрать не будем! Нам все теперь на блюдце принесут! — с удовлетворением похлопал себя по карману Ямщиков. — Вот, где у меня все вещи! Накануне мне вдруг премию подкинули, содержание за три года, за выслугу все до копейки отдали, наградные, за звания… Все вдруг разом! Я даже удивился… Потом решил зачем-то на вокзал прокатиться. Думаю, дай загляну. Прямо мистика какая-то, Флик! И как раз сегодня собран для нас с тобой прицепной вагончик. Пойдем, по пиву выпьем, а? У нас еще с тобою почти три часа до отправления. Целую цистерну можно осушить.

— Может, не надо? — нерешительно протянула женщина.

— Надо, Федя, надо! Мне надо это дело как-то душою принять, выпить за встречу. Ты же должен понимать все-таки! Не всегда ведь бабой был. Когда-то ты был вполне нормальным мужиком, хоть и подставил нас по полной программе… Как ты мог все проспать, Флик? Ведь из-за тебя всем во сне руки скрутили… И вода такая холодная была… Ну, тебя-то они, наверно, для себя оставили? — сквозь смешок спросил Ямщиков, пихая попутчицу в сторону ближайшего экспресс-кафе.

— Ты чо, Грег? Шуточки, блин! Да меня раньше всех вас за борт проводили! Сам-то как визжал! Думаешь, не помню? — возмущенно ответила Марина Викторовна.

— Да ладно, я же пошутил! Пошли-пошли, выпьем! — примирительно сказал Ямщиков, продолжая пихаться.

Марина, вздохнув, направилась занимать столик за витой металлической решеткой, увитой искусственной лианой, но вдруг остановилась посреди кассового зала, внимательно вглядываясь в мужчину, проверявшего билеты в полутемном углу за кассами дальнего следования. Ямщиков настойчиво тянул ее за рукав к буфетной стойке, заставленной пивными бутыками. Марина резко повернулась к нему и прошептала:

— Один уже здесь, точно он! Я не мог… не могла ошибиться!

В облике Ямщикова появилось что-то хищное, но, поддавшись всем корпусом к темному углу, на который ему показала Марина, он обмяк и разочарованно протянул:

— Никого там нет! Когда кажется, креститься надо! Сейчас они тебе всюду будут мерещиться… Ты же баба! Тьфу на тебя! Пошли пиво пить! Я люблю пиво «Пит» и водку жрат!

Женщина бросила тоскливый взгляд на пустой затененный закуток с опрокинутой урной, где только что стоял плотный мужчина с билетами и, покорно втянув голову в плечи, поспешила за спутником.