Аритмия (СИ) - Страница 8

— Ты знаешь, о чем я, — упрямо качаю головой.

— Да понятия не имею… Ты, кстати, плохо выглядишь. Наверное, поэтому сразу не узнал.

Снова молчу. Что я могу на это ответить?

Веки предательски жжет, и мне приходится опустить глаза. Его слова будто кипяток. Ошпаривают. Оставляют ожоги. Причиняют боль.

— Как дела вообще? — интересуется равнодушно.

— У меня все хорошо, — вздергиваю подбородок, но по-прежнему на него не смотрю.

— Похвально, что ты не сломалась и не упала духом… А то знаешь, всякое бывает, — небрежно бросает издевательским тоном.

Не сломалась? Не упала духом? Его жестокость просто не имеет границ… Да я едва смогла собрать по осколкам разбитое вдребезги сердце.

— Даже достигнув дна, не стоит отчаиваться, верно? От него ведь тоже можно оттолкнуться, — глубокомысленно заключает он.

Зажмуриваюсь на секунду. Не хочу говорить с ним. Слышать его. Видеть. И ощущать его нездоровую, подавляющую энергетику…

— Ты здесь. Я не верю в такие совпадения. Что ты задумал? Это снова какая-то игра? — напрямую задаю вопрос, который не дает мне покоя.

— Да брось, Арсеньева! — циничная усмешка трогает его губы.

Губы, которые когда-то меня целовали. Горячо, несдержанно, так по-взрослому…

— В тебя мы уже поиграли. Неинтересно… И перестань без конца преувеличивать свою значимость, — презрительно кривится. — Это просто нелепо.

Дурацкие слезы все-таки брызнули из глаз…

От жгучей обиды, разъедающей легкие.

От горького разочарования, затопившего каждую клеточку.

От осознания того, что нет… ничуть не сожалеет о своем поступке. Подлом и низком.

Он так и остался жестоким, озлобленным мальчишкой. Та беспощадная ненависть, что горит в его глазах, лишь подтверждает это.

— Дарин! — слышу, как меня зовет Сережа.

Вытираю слезы тыльной стороной ладони и спускаюсь по лестнице, чудом не рухнув на последней ступеньке.

Пока иду ему навстречу, пытаюсь взять себя в руки. Натягиваю на лицо неестественную улыбку и радуюсь тому, что на улице уже темно.

— Привет! — Сережа ловит меня в свои объятия и целует в щеку. — Как дела, Даринка-мандаринка?

Плохо… Очень плохо.

— Все отлично, — обнимаю его в ответ.

Бессовестная лгунья, ты Даша.

— Так сильно дрожишь. Замерзла? — обеспокоено спрашивает он, отодвигаясь.

— Немного, — и снова обманываю. Истиной причины ведь не скажешь…

— Тогда поехали? — заботливо поправляет шарф и берет меня за руку, переплетая наши пальцы. — Слушай, Дарин, а с кем ты там стояла у центрального входа?

— Учимся на одном факультете, — осторожно отвечаю я, глядя себе под ноги.

— Мне не понравилось, как он смотрел тебе вслед.

— Что ты имеешь ввиду? — напрягаюсь, вспоминая мучительные минуты, которые провела рядом с Абрамовым.

— Не знаю даже, — пожимает плечом.

— Ерунда, Сереж. Тебе показалось… Лучше скажи, ты нашел дискошар?

— Нашел, — улыбается он. — И не только его. Можешь передать своим подопечным, что их ждет самая крутая ретро-дискотека на свете…

В одну из последующих суббот мне все-таки удается осуществить задуманное. Екатерина Георгиевна дает ключи от старого, импровизированного кинозала, и мы с ребятами приступаем к делу.

— Левицкий, положи-ка дискошар на место, от греха подальше, — громко кричит ему Ритка.

— Не отвлекай, Бобылева! Я ищу центральную точку, — отзывается тот, предельно внимательно изучая потолок.

— Лучше бы ты помог убрать стулья, — резонно замечает она, чихая от пыли, покрывшей толстым слоем все вокруг.

— У меня слабая спина. С детства имею травму позвоночника: протрузию межпозвоночного диска. Так что в применении физической силы я вам не помощник, — сообщает тоном медика Герман.

— Ну-ну… — она цокает языком. — Что-то травма позвоночника не помешала тебе утащить с кухни здоровенную кастрюлю.

— Это я на всплеске адреналина, — поясняет Левицкий, делая еще два шага сторону. — Потом неделю занимался реабилитацией.

— Стырил наш борщ, Серега, прикинь? — рассказывает Ритка Матвееву.

— И чем кончилось? — он хохочет, проверяя вольтметром ток в розетке.

— Да чем… Вершинина быстро его в чувство привела.

— А почему Инга не с нами? — интересуется Герман, снимая с плеч рюкзак.

— Оно ей надо? — фыркает Бобылева, вытирая лоб от проступивших капель пота. — У нее другие планы. Че у тебя там в портфеле?

— Реквизит. А что за планы? — Левицкий поправляет очки и уверенной походкой по диагонали направляется к Сереже. Что задумал: мешать или помогать — непонятно. Одно из двух.

— Однокурсник позвал ее в клуб.

Расправляю занавески и слезаю со стула. Мы с Ингой немного повздорили на эту тему. Я пыталась отговорить ее от похода в этот самый клуб, а она только взъерепенилась, не желая ничего слышать. Как-будто помешалась на Абрамове, честное слово! Только о нем с утра до вечера и болтает. Таскается за ним, без конца улыбается и активно проявляет знаки внимания.

— Это что же, парень у нее появился? — насупившись, возмущенно вопрошает Гера.

— Ага, типа того, — с готовностью подтверждает Ритка. — Пока ты томно вздыхаешь по углам, Инга вовсю устраивает свою личную жизнь.

— Рит, — шикаю на нее.

— А чего я не так сказала? — она невозмутимо пялится на Левицкого, смутившегося до алых пятен на скулах. — Герман, тебе разве не нравится Вершинина? Тайные послания на стенах это ж от тебя, я права? Почерк узнаваемый. Все эти закорючки замысловатые… Я ж видела твои конспекты.

Гера бледнеет. Начинает часто-часто дышать. Резко оседает на пол, хватая ртом воздух, и прижимает дискошар к себе.

— Бобылыч, ну ты в своем уме?

Бегу к ребятам. Вот же Ритка!

— Что это с ним? — Сережа присаживается и обеспокоенно осматривает Левицкого.

— Астматик. Перенервничал, видимо, — поясняю я, помогая задыхающемуся Герману достать ингалятор.

Чего только у него в карманах нет! Ириски «золотой ключик», булавки, наушники, читательский билет, пионерский галстук, маленькая раскладная схема метро, зубная нить…

Как в том мультике про крокодила, помните? Когда маленькая птичка чистила ему зубы и доставала из пасти всякую всячину.

— Блин-блинский, Левицкий, прости меня, дуру, — виновато бормочет подруга, падая рядом с ним на колени. — Я ж не специально. Извини, ради бога!

— Не упоминай… имя Господа… всуе.

— Дыши, Гер, дыши! Вот так…

Молча наблюдаем за тем, как парень, воспользовавшись ингалятором, постепенно приходит в себя.

— Ты как? Нормально, надеюсь? — взволнованно пищит Ритка.

— Ты… не надо… никому… про Ингу, — качает он головой, снова заливаясь краской смущения.

— Да не скажу, не скажу. Зуб даю! — обещает она. — И секрет твой не выдам. Только не пугай нас так больше, ладно?

Он кивает и подтягивает к себе худые ноги.

— Посиди немного, я тебе воды принесу, — поднимаюсь с пола.

— Так, ну если состояние Германа стабилизировалось, то я иду дальше чинить розетку, время-то уже шесть, — глядя на часы, сообщает Сережа.

Осматриваю помещение. А вышло ничего так, здорово. Стена, стилизованная Германом пластинками, старыми газетами и черно-белыми фотографиями; крутящийся зеркальный дискошар и небольшие стационарные световые прожекторы задают нужную атмосферу.

Малежик, Ободзинский, Боярский, «Самоцветы», «Земляне», «Веселые ребята». Звуки известных ретро-шлягеров разносятся по залу, вызывая искренние улыбки на лицах стариков.

Все-таки пожилые люди — это те же дети. Они ворчат, возмущаются, капризничают, но, несомненно, умеют радоваться мелочам. Казалось бы, всего-навсего вечер танцев, организованный студентами-энтузиастами, а сколько эмоций…

Угрюмый Константин Львович, вдохновленный ритмами небезызвестного коллектива Modern Talking, неожиданно для всех пускается в отчаянный пляс, мотивируя собравшихся расслабиться и тоже выйти потанцевать (насколько кому позволяет здоровье). Даже меня и то вынуждает составить им компанию, в какой-то момент затащив в центр круга.