Аритмия чувств - Страница 4

Дорота. По приказу.

Януш. По приказу. И этот приказной порядок был универсальным методом на все случаи жизни. Все мы относились к нему как к чему-то нормальному, само собой разумеющемуся — было и было. Однако из-за этого усиливалась тоска по дому. Но на втором или третьем году обучения мы тосковали уже не так сильно, как

в самом начале, — человек ко всему приспосабливается. В училище оказались ребята из самых разных социальных слоев, воспитанные в разных материальных условиях: здесь был и ухоженный отпрыск одного из так называемых благородных варшавских домов, единственный сын в семье, и сын какого-то профессора, и я, сын рабочих. У каждого прежде была собственная комната, кровать, ванная и другие удобства. И вдруг все мы оказались в месте, лишенном всех этих вещей, — шок! Каждый тосковал по элементарным удобствам. А вместо этого со всех сторон получал удары. Это как во время поездки в отпуск, когда путешествуешь один — красиво, но тоскуешь. А тут мало того, что учеба была нелегкой, так еще существовала угроза со стороны старших ребят. Можно сказать, что у нас имела место типично армейская дедовщина, реализованная с гораздо большей скрупулезностью и изощренностью. И полное отсутствие интимности, к которому со временем приспосабливался каждый из нас.

Дорота. Ты ощутил на себе дедовщину?

Януш. Да, конечно.

Дорота. Это было вначале, когда ты только пришел?

Януш. Да, на первом году обучения. Сегодня повсюду говорят о дедовщине, на эту тему даже пишутся докторские диссертации. Вновь и вновь твердят о ее трагических результатах, об эмоциональном опустошении молодых людей, возвращающихся из армии, тех, кто оказался наименее устойчивым. В наше время дедовщина была своего рода церемониалом и наверняка не была столь жестокой, как в современной армии. Коты, или ученики первого года обучения, прекрасно знали, что должны будут отработать свое. Часто старшекурсники врывались в нашу комнату, кидали в умывальники, находившиеся здесь же, в комнате, свои носки и заставляли нас стирать их. Поскольку я хорошо учился, то с самого начала числился по части так называемых умственных работ. Моим обычным заданием было в течение одной ночи расчертить поля в ста тетрадках. Ведь тогда поля в тетрадках еще не печатали, их приходилось чертить самим. И я всю ночь корпел над полями для старшекурсников. Но я никому не стирал носков. Другая драматическая история: курсанта-первогодка приглашали в восьмиместную комнату курсанты третьего года обучения, и этот бедный парнишка должен был рассказывать им на ночь сказки, каждому свою. Ситуация скорее смешная, но именно такие тогда были отношения. Вскоре заметили, что душ — один на двести человек — часто ломается, и поэтому, например, первогодкам дозволялось пользоваться им лишь условно. «Старики» назначали дежурного, заданием которого было разбирать душ. Он должен был бежать и складывать все эти трубки. А когда кто-то из «стариков» выкрикивал: «Душ!» -тот же дежурный должен был душ собрать, а потом еще и держать его. Такой вот идиотизм! Но каждый из нас знал, нужно потерпеть лишь десять месяцев, и тогда ты перестанешь быть котом, придут новички, и ты сможешь в свою очередь отыграться на них за все свои обиды. У меня лично не было потребности мстить. Я лишь хотел, чтобы время, когда я был котом, закончилось как можно быстрее. Вероятно, потому, что я всего лишь чертил поля, не так и много кстати. Надо мной посмеивались, обзывали умником и зубрилой, но на самом деле никто не обижал. Я тоже не считал это чем-то унизительным для себя.

Дорота. Влюблялся ли ты и в кого? Ведь вокруг были одни мужчины.

Януш. Да, в училище было только три преподавательницы-женщины и ни одной девушки.

Дорота.Среди курсантов?

Януш. Да, среди курсантов не было девушек. Подозреваю, что сегодня уполномоченный по правам человека сварганил бы из этого важное дело, которое раздули бы на страницах польских газет. Но тогда это было в порядке вещей. Существовало даже положение о том, что девочек в наше училище не принимают. В то же время преподаватели, вероятно, отдавали себе отчет в том, что мы, молодые парни, не сможем самостоятельно справиться с гормонами и что рано или поздно это приведет к какому-то агрессивному, а возможно, даже к не вполне адекватному поведению. Эта проблема касается и армии, и флота, и семинарий. Если мужчины все время находятся в обществе других мужчин, не встречая представительниц противоположного пола, это чревато. Поэтому время от времени для нас организовывались так называемые школьные вечера, которые не могли проходить в нашем общежитии из-за нехватки места. Нас приглашали в женские школы, такие как медицинский или экономический лицей. И никогда в общеобразовательные школы, главным образом из-за того, что нас считали «дурной» молодежью. Полагаю, что мы не были так уж дурны. Скорее мы были специфическими. Наше училище не подчинялось, как я уже упоминал, Министерству просвещения, и нас не касались его приказы. Мы находились в ведомстве Министерства морского транспорта, которое и организовало училище. И вот кому-то наверху в голову пришла идиотская мысль — разрешить в нашем училище курсантам третьего года обучения курить. Однако мало кто ориентировался, кто из нас третьекурсник, а кто нет, так что на самом деле курили все, и преподаватели, в общем, к этому относились терпимо. Специфическим был и наш язык. После училища мне казалось, что слово «курва» — самое что ни на есть обычное и не пользуются им исключительно иностранцы. Таким образом, специфические инструкции, которые касались только нас, наш специфический язык и, наверное, что-то еще — явно не нравилось в других школах. Так, девочкам из общеобразовательной школы в Колобжеге (ведь дело происходило именно в Колобжеге) было запрещено дружить с ребятами из нашего училища. Однако мы тем не менее поддерживали контакты с девушками, которые всегда казались мне совершенно сказочными, хрупкими существами. Они приходили, говорили сверхъестественными, тихими голосами, хлопали ресницами и улыбались. Были существами с другой планеты. И я видел, как их присутствие воздействовало на моих товарищей. Видел метаморфозу в их поведении. Внезапно эти суровые и сухие типы начинали иначе выражаться. То были времена, когда даже в таком заведении, как наше, мужчины старались при женщинах не материться. Сегодня дело обстоит иначе, чего, впрочем, я не понимаю. В течение семи лет я учил студентов в Слупске и порой, бывая у них в кампусе, прислушивался к разговорам девушек-студенток. Немыслимо! Хотя к мату я отношусь довольно спокойно, но тот факт, что матерные слова произносит женщина, притом в ситуациях, этого не требующих, для меня неприемлем. Понимаю, иногда можно употребить крепкое словцо, представляющее собой яркое выражение эмоций, потому что это позволяет разрядить агрессию, подчеркнуть что-то важное и, следовательно, порой бывает просто необходимо. Если же женщина использует мат как способ общения...

Дорога....как вставку, междометие...

Януш.Лично я не могу с этим смириться. Я был чрезвычайно робким парнем до третьего курса. Мне казалось, что у меня девичий облик и ни одна девушка не обратит внимания на невысокого невзрачного мальчика с кудряшками. Я никогда не верил, что рядом с моими высокими и хорошо сложенными товарищами, обладателями усов и щетины на лице, у меня есть какие-либо шансы оказаться замеченным. Я очень сильно переживал неудачи, что, впрочем, осталось актуальным и поныне. Я не хотел проигрывать. Не хотел испытывать разочарование и потому даже не пытался завязывать отношения с девушками.

Весь вечер я мог простоять у стены или просидеть на стуле, глядя на девушку, очаровавшую меня. Иногда она глядела на меня в ответ с удивлением и, может быть, даже хотела подойти, но в то время было не принято, чтобы девочки подходили к мальчикам первыми. Мне снова не хватало смелости, и вечер заканчивался тем, что я уходил, унося с собой лишь мечты. Тогда-то я и начал читать поэзию и заучивать стихи. В поэзии я находил утешение, давал выход своим эмоциям. Это привело к тому, что я впал в поэтическое состояние, предался мечтам и в итоге стал объектом для шуток моих товарищей. Сегодня, наверное, трудно себе это представить, но в нашем училище увлекаться поэзией было чудачеством. В учебном заведении со столь очевидным мужским профилем все, что не было связано с физической силой, с веселыми розыгрышами или с интересом к типично морским занятиям, таким как наука сигнализации, азбука Морзе, было чудачеством. А я в этих занятиях, типичных для нашего училища, бил рекорды. Несмотря на это, я занимался еще и совершенно странными вещами, которые моими товарищами рассматривались как проявление психического заболевания. Поэзия стала моим собственным рецептом для преодоления переживаний и огорчений. А ведь я мог подойти к той девушке и познакомиться с ней. Но тогда я совершенно не верил в себя и в то, что могу привлечь чье-то внимание. Я был убежден, что девочек привлекает только физическая сила. И потому до третьего курса, до африканского рейса, из которого я вернулся выросшим, окрепшим и более мужественным, девушки были для меня табу. Они существовали только в моих мечтах, и только в мечтах я разговаривал с ними. Сегодня я знаю, что если бы какая-нибудь из девушек уделила мне минуту и захотела бы меня выслушать, то все было бы иначе. Возможно, имелся даже шанс для настоящих отношений, так как я сильно отличался от своих товарищей по училищу, которых не всегда понимал. Для старшекурсников, встречающихся с девушками, физическая сторона отношений была важнее всего. Довольно часто мне приходилось уходить в кино. Наверное, тогда дело доходило и до первых сексуальных контактов. Я же никак не мог понять, как можно пережить нечто подобное с одной девушкой, а уже на следующем вечере заигрывать с другой. Такое поведение казалось мне очень жестоким, ведь та предыдущая девушка могла быть на этом же вечере; мне было стыдно за ребят. Не раз видел я в глазах девушек печаль и страдание. Вот он, жестокий мир жестоких молодых мужчин! Было и несколько робких ребят вроде меня. Из-за отсутствия интереса со стороны девушек некоторые из нас замыкались в себе. Я же отличался от остальных тем, что хотел разговаривать. Однако впервые решился познакомиться с девушкой только на четвертом году обучения. В возрасте семнадцати лет я влюбился в девушку из Торуни, откуда сам родом.