Аристос - Страница 52

90. Если в настоящий момент складывается впечатление, будто поэзия не так уж важна, то это оттого, что внезапный шквал механизированных способов подачи изобразительного и музыкального искусств повсеместно, во всем мире приводит к общей лингвистической анемии, к истощению языка. Большинству, состоящему на этой стадии эволюции главным образом из недавно раскрепостившегося пролетариата, для которого искусство все еще гораздо больше эпизодический источник удовольствия, нежели основополагающий источник истины, вполне естественно, много проще услышать красоту и увидеть красоту, чем обрести ее в размышлении, воображении и постижении лингвистического значения.

91. Этот перекос можно было бы выправить в рамках наших образовательных систем. Во многих крупных школах есть преподаватели изобразительного искусства и музыки. Преподаватель поэзии в школе не менее, если не более важен; и способность обучать стихосложению не то же самое, что способность обучать грамматике и литературе того же языка.

92. Еще более страшную опасность для поэзии представляет то, что после Второй мировой войны на свет явился новый тип интеллектуала, притом сразу в больших количествах. Интересует его по преимуществу искусство, кинематограф, фотография, мода в одежде, декорировка интерьеров и прочее. Его мир ограничен цветом, формой, фактурой, орнаментом, декорацией, движением; и хорошо уже, если он хоть немного интересуется собственно интеллектуальным (моральным и социально-политическим) содержанием событий и объектов. Люди такой породы в действительности не интеллектуалы, а визуалы.

93. Визуала всегда больше интересует стиль, нежели содержание, ему гораздо важнее увидеть, нежели понять. Визуал не чувствует, что перед ним возмущенная толпа, которую расстреливает из пулеметов полиция; он просто видит мастерски сделанный фоторепортаж.

94. Поэты по сути своей стоят на защите порядка и смысла. И если в прошлом они на те или иные порядки и смыслы так часто обрушивались, то для того только, чтобы утвердить на их месте новые, лучшие. Абсолютная реальность есть, с нашей относительной человеческой точки зрения, хаос и анархия; и наши поэты — это наш последний рубеж обороны. Если мы полагаем, что из всех искусств поэзия достойна наименьшего внимания, мы уподобляемся генералам, которые расформировывают свои лучшие боевые силы.

95. Лелейте поэта; ведь пока не погибла последняя из больших бескрылых гагарок, казалось, что их так много!

1. Надеюсь, теперь уже понятно, в каком направлении, как я полагаю, нам следует двигаться: что принимать, чем жертвовать и что менять, — чтобы прийти к Аристосу — к лучшему, что можно себе представить для нашей ситуации в данное время. Но слово «aristos» — это еще и определение: определение, приложимое к индивиду. Что же можно сказать об идеальном человеке — о том, кому этой наилучшей ситуации дано достичь?

2. Прежде всего нельзя ожидать, что он всегда будет только «аристос». Мы все время от времени выступаем заодно со Многими, но он бежит всяческого членства. Организации, которой он принадлежал бы безраздельно — будь то страна, сословие, церковь, политическая партия, — не может быть в принципе. Ему нет нужды ни в униформе, ни в символах; его идеи — вот его униформа, его действия — вот его символы, потому что в первую очередь он стремится быть свободной силой в мире сил связанных.

3. Он знает, что различие между ним и Многими не может быть различием в рождении, или богатстве, или власти, или деловой хватке. Оно может зиждиться только на разумной и деятельной доброте.

4. Он знает, что все относительно, ничто не абсолютно. Он видит один мир и множество ситуаций в нем — не какую-то одну ситуацию. Для него никакое суждение не может быть незыблемым; и он не пойдет ни на какой постоянный союз, потому что если он вступает в постоянный союз с другими, даже самыми интеллигентными и движимыми самыми благими намерениями, он способствует созданию слоя избранных, Немногих. Он знает, так учит его история, что рано или поздно всякий союз избранных неизбежно начнет закрывать глаза на дурные средства ради благих целей; с этого момента они перестают быть союзом избранных и становятся просто олигархией.

5. Он принимает необходимость своего страдания, своей изолированности и своей абсолютной смерти. Но согласиться, что эволюцию нельзя контролировать, а связанные с ней опасности лимитировать, он не может.

6. Он верит, что единственная цель человека — удовлетворение и что это наилучшая цель, поскольку она недостижима. Ибо прогресс видоизменяет, но не уменьшает количественно врагов человеческого удовлетворения.

7. Он знает, что Многие — не просто окруженная армия, но изголодавшаяся по равенству армия мятежников. Они словно узники, обрекшие себя на заведомо обреченный изнурительный труд — без устали пилить массивные чугунные прутья решетки в надежде вырваться в простор голубого неба, где существовать они ни при каких условиях не смогли бы; между тем как камера, из которой они так рвутся, ждет не дождется, когда в ней наладится нормальная жизнь.

8. Он знает, что все мы живем в точке, где сходится несметное множество непримиримых полюсов, противоборствующих факторов. Их непримиримость — и есть наша тюремная камера, а наш путь к свободе в том, чтобы научиться с этой непримиримостью жить и ее использовать.

9. Он знает, что все религиозные и политические учения суть faute de mieux[23] — система коммунальных услуг.

10. Он знает, что Многие — толпа зрителей, зачарованная искусством фокусника, на первый взгляд, не способная ни на что другое, кроме как служить подспорьем в фокусах чародея; и он знает, что истинное назначение человека в том, чтобы самому стать чародеем.

11. И знает он все это потому, что он сам — один из Многих.

12. Принять собственную ограниченную свободу, принять собственную изолированность, принять эту ответственность, осознать собственные специфические дарования и употребить их на то, чтобы гуманизировать целое, — вот что для данной ситуации наилучшее.

Исходным толчком для этих заметок — и для многих изложенных здесь мыслей — послужил Гераклит. Он жил в Эфесе в Малой Азии за пять столетий до Рождества Христова. Это то, что известно наверняка: остальное только более или менее правдоподобная легенда. Говорят, будто родом он был из династии правителей, но сам правителем быть не захотел; будто он учился в лучших школах, но утверждал, что он самоучка; будто он охотнее играл со сверстниками и бродил по горам, чем внимал сладкозвучным благоглупостям своих именитых современников; будто его призвал ко двору Дарий, но он ответил царю отказом; будто он любил загадки и был прозван «темным»; будто ненавидел современную ему толпу, Многих, и умер в ничтожестве. Все, что сохранилось от его учения, может поместиться на дюжине страниц печатного текста. Ниже приводятся основные фрагменты его учения, частью оригинальные, частью пропущенные через фильтр — в том виде, в каком они изложены в корпусе сочинений Гиппократа.

Этот мир, один и тот же для всех, не создан никем из богов и никем из людей.