Архивных сведений не имеется - Страница 6

– Почему, Макарка? – оторопел Владимир, уставившись на задумчивого якута.

– Учугей сох… Плохой место. Уходи надо, однако.

– Зачем уходить? Я золото намыл, понимаешь, золото! Много золота! Богатым станешь, Макарка. Тебя в долю возьму.

– Якута золото нет! Нюча улахан-тас [8], якута-сопкачан [9]. Нюча приходи, золото бери; звери уходи, рыба подыхай, якута помирай – охота нет, кушай нет, однако. Улахан-тас дави сопкачан…

– Большая гора задавит маленькую… – вздохнул Владимир, виновато отводя взгляд в сторону – уж ему были хорошо знакомы обычаи дикой старательской вольницы, которая в погоне за золотом не останавливалась ни перед чем.

Впрочем, купцы и царские чиновники были не лучше – жизнь якута ценилась дешевле собачьей. А если к тому же запахнет большим золотом…

Гулкое рваное эхо далекого выстрела всколыхнуло ночное безмолвие распадка. Некоторое время Макар и бородач прислушивались в полной неожиданной неподвижности, затем, не сговариваясь, подхватили оружие и выскочили наружу.

Злая искорка нежданного костра трепыхалась верстах в двух от избушки…

Их было трое: старый Делибаш, Гришка Барабан, нахальный и пронырливый, и китаец Ли, коротконогий и приторно вежливый.

– Ба-а, Граф нас опередил! – куражливо запрыгал вокруг бородача Гришка. – Приветик! В пай примите?

– Помолчи! – Делибаш зло прищурился на Владимира-Графа. – С каких пор ты стал, это, по чужим участкам прыгать?

– А с каких пор, Делибаш, мы с тобой на ты? – чересчур спокойно для тех,, кто знал его, ответил вопросом Граф.

Делибаш, воровская душа, уловил скрытую угрозу в словах Графа, который своей силой и бесстрашием завоевал большой авторитет среди старательской братии, и взял карабин наизготовку.

– Но-но, я с тобой, это, не шучу! – взвизгнул Делибаш. – Убирайся отсюда подобру-поздорову! А не то…

Мягкий щелчок затвора винчестера заставил всех вздрогнуть. Делибаш быстро обернулся – и застыл неподвижно, тараща мутные глаза на Макарку, который держал всю троицу на прицеле.

– Ма… Ма… Макарка? Ты… ты… как… здесь? – пролепетал, заикаясь, Делибаш.

– Твоя карабина бросай, – Макар шагнул вперед. – И твоя… – заметил судорожное движение Гришки – у того карабин висел на плече.

Два карабина покорно улеглись у ног пришельцев – меткость Макара ни у кого не вызывала сомнений. Делибаш дрожал от страха и злобы, Гришка про себя матерился, хищно поглядывая в сторону Макара, только китаец Ли все так же слащаво улыбался и кивал вниз-верх, словно заведенный.

– Делибаш! – Граф подошел вплотную к компании и брезгливо отшвырнул ногой карабин подальше. – Здесь участок Бориски, и ты знаешь это не хуже меня. Мы с ним в паре работаем – и это тебе известно. Так что мой тебе совет – держись подальше от этих мест. Понял?

– Да-да, я… конечно… п-понял… Вы меня, это… извините. Бес попутал… Во, крест… – истово закрестился, закатывая глаза под лоб. – Все, уходим… Уходим… Это…

– Так-то оно лучше, – бородач поднял карабин и отошел к Макару.

– Вы нам, это, карабины верните, – жалобно заскулил Делибаш. – Все же тайга, харчей мало, помрем с голодухи. Не дойдем…

– Ладно… – некоторое время поколебавшись, бородач швырнул один карабин к ногам Делибаша. – Одного хватит.

– Вот спасибочки, – закланялся Делибаш. – Дай вам бог… это… – не досказал и засеменил по поляне вслед за Гришкой, который почти бегом направился к их стоянке – собирать вещи. У края поляны Делибаш обернулся, хищно блеснул белками глаз и, криво ухмыльнувшись, исчез в зарослях…

На другой день неожиданно задождило. Но Макар, несмотря на уговоры Владимира, хорошо смазал винчестер и до вечера рыскал по распадкам – в покорность Делибаша, на совести которого была не одна невинная старательская душа, он не поверил.

– Ушли, однако… – коротко бросил Владимиру, который помогал ему снять насквозь промокшую одежду.

Больше в этот вечер и все последующие дни о Делибаше и его компании не говорили. Правда, Макар настоял на том, чтобы, отправляясь в очередную вылазку к заветной дайке, Владимир брал с собой карабин – плечам тяжело, зато душе спокойно. И сам постоянно был настороже.

Так прошла неделя, затем вторая. Дожди прекратились, в последний раз перед долгой зимней спячкой взбурлил ручей; ударил крепкий морозец. Добротный кожаный мешок Владимира вмещал в себя уже фунтов семьдесят золотого песка и самородков. Еще день-два и можно было возвращаться в места обжитые, тем более, что и соль и сахар были на исходе, не говоря уже о муке – последнюю лепешку съели как самое дорогое лакомство в тот вечер, когда Владимир отыскал золотоносную жилу.

В ночь перед новолунием легли спать поздно: Владимир долго читал Библию, которую купил по случаю года два назад (в последнее время он стал очень набожным), а Макар подшивал прохудившиеся торбаса.

Дверь скрипнула неожиданно громко. Макар, который, как и все старики, спал чутко, проснулся первым и, вскочив на ноги, схватил винчестер. Но выстрелить не успел – сильный толчок свалил его на пол. Владимир, на которого навалились сразу двое, ощутил удар ножом в плечо – низкий потолок, темень и теснота избушки помешали бандитам рассчитать удар вернее. Боль обожгла сильное тело, и в следующий миг, взревев медвежьим рыком, он расшвырял убийц в стороны. Задребезжала посуда, кто-то истошно завопил, попав под кулак Владимира. Затем затрещала дверь, и три темные фигуры одна за другой промелькнули в ее проеме.

Простоволосый, страшный в гневе, Владимир выскочил вслед за Макаркой, который тут же вскинул винчестер и выпалил по бандитам, не целясь: тощего Делибаша он узнал сразу. Тот охнул, завалился на землю, но затем поднялся и быстро заковылял в спасательные заросли стланика.

И в этот миг резко и гортанно закричал китаец Ли. Молниеносно взмахнув рукой, он выпустил в воздух маленькую серебристую рыбку – остро отточенный нож. Макар охнул и выронил винчестер.

– Мака-арка-а! – закричал Владимир, подхватив на руки бесчувственное тело якута.

С продуктами вышла неувязка: взрыв на перевале, который уничтожил следы главарей белобандитов, напугал оленей, и две упряжки свалились в пропасть. Но беда не ходит в одиночку: примерно через две недели после случая на перевале ночью волчья стая разогнала ездовых оленей. Поутру удалось разыскать только двух, остальные или присоединились к своим диким сородичам, или стали волчьей добычей.

Почерневший от мороза Деревянов рычал, словно затравленный зверь, – на одной из утраченных упряжек хранился запас спирта, и вынужденное трезвое существование бесило его больше, чем значительное ограничение дневного пайка.

Молчаливый Кукольников проявлял чудеса выносливости, прокладывая лыжню практически бессменно. Казалось, что его бледно-желтые щеки вовсе не чувствительны к свирепому морозу; может, потому, что он каждое утро подолгу втирал в кожу вонючий нерпичий жир, от которого Деревянова тянуло на рвоту.

Безразличный ко всему Христоня, закутавшись в башлык так, что виднелись только его блудливые глаза, прислуживал как всегда безотказно и сноровисто. Если и проскальзывала какая мысль в его чубатой голове, так это, пожалуй, всего лишь одна – перехватить лишний кусок с пайки господ офицеров.

Бирюлеву приходилось тяжелее всех: пытаясь остановить взбесившихся от страха оленей, он свалился в расщелину и подвернул ногу. Теперь Бирюлев хромал с каждым днем сильнее, тащился позади, налегая на самодельный костыль. Нога распухла, стала толстой, неуклюжей, не влезала в торбас, пришлось обмотать ее огрызками оленьих шкур – остатками пиршества волчьей стаи.

Проводник, старый якут Колыннах, которого силой заставили вести эту компанию на поиски золотой жилы, обнаруженной Сафи-Бориской, шел вслед за Кукольниковым. Морщинистое лицо с реденькой седой бородкой было непроницаемо спокойно; узкие глаза, несмотря на преклонные годы каюра, смотрели молодо и остро. Поутру перед очередным выходом на тропу Колыннах подолгу молился, стоя на коленях перед крохотным амулетом – искусно вырезанной из моржового бивня фигуркой какого-то якутского божества, которую он носил на кожаном шнурке под кухлянкой. Вспыльчивый Деревянов однажды попытался прервать этот языческий обряд старого якута, но Колыннах с невозмутимым видом уселся на снег и отказался идти дальше даже под угрозой расстрела. Пришлось всей компании битый час ползать по сугробам в поисках костяного идола, выброшенного Деревяновым. С той поры каюра оставили в покое.