Архив - Страница 3
Пока мама ахает и охает, а папа тихонько шныряет по комнатам, я собираю все свое мужество, чтобы сделать шаг через порог. И тут я чувствую его.
Легкое царапанье по бумаге. На моем листке из Архива написали новое имя. Я достаю его из кармана – неприметный, размером не больше квитанции, и странно шелестящий – и перед моими глазами возникает имя Истории, написанное ровным курсивом.
Эмма Клэринг, 7.
– Мак, – окликает папа. – Ты идешь?
Я делаю шаг назад, в холл.
– Забыла свою сумку в машине. Сейчас вернусь.
Что-то мелькает в папиных глазах, но он покорно кивает и отворачивается от меня. Дверь со щелчком закрывается, я вздыхаю и поворачиваюсь в холл.
Нужно разыскать эту историю.
Для этого мне требуется выйти в Коридоры.
Значит, мне необходима дверь.
Глава вторая
Мне одиннадцать, и мы сидим за столом друг напротив друга, тихонько переговариваясь, так, чтобы нас не было слышно за шумом из кухни. Одежда стала висеть на тебе мешком – рубашки, брюки, и даже кольцо болтается на пальце. Я подслушала разговор мамы и папы: они говорили, что ты умираешь. Не молниеносно и быстро, и не внезапно, но мне не становится легче. Я смотрю на тебя, болезненно щурясь, пытаясь разглядеть гложущую тебя злодейку-болезнь, укус за укусом отбирающую тебя у меня.
Ты рассказываешь мне что-то об Архиве, как он меняется и разрастается, а я слушаю вполуха, покручивая кольцо на пальце. Сейчас оно нужно мне, как никогда. Осколки воспоминаний и чужие эмоции начинают проникать в мое сознание, стоит кому-либо прикоснуться ко мне. Они не страшны и не противны, но оставляют неприятный осадок. Я пожаловалась тебе, а ты сказал, что станет еще хуже, и выглядел искренне расстроенным за меня. Ты добавил, что эта способность передается генетически, но не проявляет себя до тех пор, пока твой предшественник не сделал свой окончательный выбор. И ты выбрал меня. Надеюсь, ты не пожалел об этом. Я же жалею только об одном: в то время как я становилась сильнее, ты будто слабел с каждым днем.
– Ты меня вообще слушаешь? – не выдерживаешь ты: слишком очевидно, что я где-то в собственных мыслях.
– Я не хочу, чтобы ты умирал, – говорю я неожиданно для нас обоих. Мгновение будто замирает, и ты смотришь мне в глаза. Затем смягчаешься, устраиваешься поудобнее на стуле, а я будто слышу, как движутся твои кости.
– Кензи, чего ты боишься? – спрашиваешь ты.
После того как ты сообщил, что передал мне все свои полномочия, я не могу выкинуть из головы мысль, что именно по этой причине ты стал так быстро стареть. Угасать прямо на глазах.
– Потерять тебя.
– Невозможно что-либо потерять. Никогда.
На мгновение мне кажется, что ты просто пытаешься меня успокоить, и скажешь какую-нибудь чушь вроде «я буду жить в твоем сердце». Но ты никогда не сделаешь подобного.
– Ты думаешь, я рассказываю тебе все это, чтобы послушать собственный голос? Я действительно имею в виду то, что говорю. Ничто и никогда не будет забыто или утеряно. Именно для этого и существует Архив.
Дерево, камень и витражи, и всепроникающее чувство покоя…
– Так вот куда мы уходим после смерти? В Архив?
– Это не совсем точно. Ты – нет, а вот твоя История – да.
И тут ты заговариваешь тем самым голосом, призванным навечно оседать в моей памяти, будто вырубая слова в граните.
– Ты знаешь, что такое История?
– Это прошлое.
– Нет, Кензи. Ты говоришь об истории с маленькой буквы «и». А я говорю об Истории с заглавной буквы. История – это… – Ты достаешь сигарету и задумчиво покручиваешь ее между пальцами. – Ты можешь считать ее привидением, но это неверно. Истории – это свидетельства.
– Свидетельства чего?
– Нас самих. Каждого из нас. Представь файл, содержащий всю твою жизнь, каждый момент, каждый случай. Все без исключения. Только вместо папки или книги вся информация заключена в теле.
– И как это выглядит?
– Так же, как люди выглядели на момент смерти. Точнее, до нее. Никаких ран и разбухших трупов. В Архиве бы эта идея не понравилась. Тело выступает как оболочка заключенной внутри жизни.
– Как обложка у книги?
– Да. – Ты вкладываешь сигарету в рот, но вспоминаешь, что в доме ее зажечь нельзя. – Обложка может поведать тебе о книге. А тело – об Истории.
Я закусываю губу.
– Получается, когда ты умрешь, копию твоей жизни поместят в Архиве?
– Именно.
Я хмурюсь.
– Что такое, Кензи?
– Если Внешний мир – то, где мы живем, а в Архиве хранятся наши истории, то для чего тогда нужны Коридоры?
Ты грустно улыбаешься.
– Коридоры выступают, как буферная зона между первыми двумя. Иногда Истории просыпаются и выбираются из Архива, попадая в Коридоры. И когда случается подобное, обязанность Хранителя – вернуть все на свои места.
– Кто такой Хранитель?
– Хранитель – это я, – говоришь ты, показав кольцо на пальце. – И ты тоже скоро станешь, – добавляешь ты, указав на мое кольцо.
Я невольно улыбаюсь. Ты выбрал меня.
– Я рада, что смогу быть такой же, как ты.
Ты пожимаешь мне руку и издаешь что-то среднее между смехом и покашливанием:
– Это здорово. Потому что у тебя нет другого выбора.
Двери, ведущие в Коридоры, можно найти всюду.
Большинство из них раньше выглядели как настоящие двери, но проблема в том, что здания меняются: стены проседают, на их месте возводят новые – а двери остаются неизменными. Невооруженным взглядом можно только заметить трещинки, на которые люди обычно не обращают внимания, да легкую зыбь там, где два мира – Коридоры и Внешний – соприкасаются друг с другом. Когда ты знаешь, что ищешь, все не так уж сложно.
Но даже опытный взгляд не всегда может сразу обнаружить проход в Коридоры. Мою ближайшую дверь пришлось разыскивать два дня, и в итоге она оказалась на середине улицы, за лавкой мясника.
Вспомнив о трещинке в обоях с лилиями, я улыбаюсь самой себе.
Я направляюсь к ближайшей лестнице – в доме их две, южная с моей стороны холла, и дальняя северная, рядом с клеткообразными лифтами. Что-то заставляет меня остановиться.
Небольшой пробел, едва заметная тень на потемневших от пыли желтых обоях. Я подхожу ближе и встаю прямо перед ней, позволяя глазам привыкнуть к освещению и приглядеться к трещине, которая не оказалась обманом зрения. Ликование сменяет вопрос: разве могут два прохода находиться так близко друг от друга? Может, трещина в вестибюле – всего лишь трещина?
Однако за этой точно кроется нечто большее. Она прорезает стену между номерами 3В и 3С, не совпадая с заброшенными дверьми. Более того, ее прикрывает марина в старой белой раме. Я прищуриваюсь, стягиваю кольцо с пальца и тут же чувствую разницу – у меня будто сняли с глаз повязку. Глядя на трещину в стене, прямо по центру я вижу ее. Замочную скважину.
Кольцо играет роль шор, отгораживая меня, сколь возможно, от живых, и ограничивает способность читать следы, которые они оставляют на вещах. И делает Коридоры невидимыми для меня. С кольцом я не могу увидеть дверей и пройти через них.
Я снимаю с шеи ключ деда и провожу большим пальцем по его зубцам, так же, как и он когда-то. На удачу. Дед потирал ключ, крестился, целовал свои пальцы и касался ими стены – в любом порядке. Он часто говорил, что удача лишней не бывает.
Я вставляю ключ в скважину, наблюдая, как зубцы скрываются в стене. Сначала раздается легкий скрежет металла о металл. Потом появляется дверь в Коридоры, будто всплывая из глубины вод, и проступает на желтых обоях. В довершение всего ее контур очерчивает яркий свет: это означает, что дверь готова.
Если бы кто-нибудь шел по коридору в этот момент, двери бы он не увидел. Но услышал бы щелканье замка, когда я повернула ключ, и потом увидел бы, как я делаю шаг прямо через стену, в никуда.