Архитектор снов - Страница 7

Все еще улыбаясь, Зис раскладывал пробные фотографии в одном ему понятном порядке, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он присмотрелся. Провел рукой по сверкающей поверхности. Подул на нее. Оглянулся на Майю, не ее ли это проделки? Но она продолжала увлеченно возиться со своей одеждой. Зис вновь склонился над столом, взял лупу и придвинул пониже лампу.

– Ты смотрела снимки? – спросил он Майю.

Тишина.

– Майя! – Зис повысил голос.

– А? Чего? – она подняла на него отсутствующий взгляд.

– Ты сама смотрела фотографии?

– Нет. А что? Ребята отдавали конверт, сказали, все в порядке, качество отличное, съемка хорошая.

Зис взял один снимок и протянул его Майе. Она взглянула на него, на Зиса, опять на фотографию и вернулась к своему разошедшемуся шву.

– Ну и что? – спросила она. Зис поднял брови.

– А ты не видишь?

Она пожала плечами. Похоже, то, что она увидела, не произвело на нее никакого впечатления. Зис положил снимок обратно на стол под лампу. Он внимательно рассматривал изображение, напечатанное на глянцевой бумаге.

– Дом, как дом, обычная съемка… – пробормотал он. – Ты хозяев помнишь?

Майя подняла глаза к потолку.

– Ну да, – отозвалась она. – Пожилая пара. Кирилл Петрович, совсем старичок, отставной военный, каким-то архивом заведует в деревне. Чаем нас поил, еще сердился, что жена в подвал не сходила – у них было варенье из каких-то цветов.

– Не понимаю… А диск есть?

– Какой диск, мы снимали на пленку, – она сощурилась, глядя на склонившегося над столом Зиса. – Не понимаю, чего ты так завелся? Наверняка грязь какая-нибудь.

– Да нет, не похоже…

На фотографиях был изображен скромный, опрятный дом. Обстановка в духе пятидесятых, светлые чехлы на креслах, зеленый абажур, партийные многотомники, растянутые патриотической гармонью на полках вдоль стены, и хозяева, пожилая женщина в платье с белым воротничком и старик. Тот самый, из сторожки.

Ни Майя, ни Зис, не могли знать о том, что произошло накануне грозы в маленьком домике на краю деревни. Внимание Зиса привлекло другое – тонкие и светлые, словно дым, контуры ладоней, которые проступали на поверхности снимков. Выглядели они так, будто кто-то пытался продавить и прорвать невидимую преграду, отделяющую одно пространство от другого и выбраться по эту сторону, в остывающий воздух вечернего дня. Несмотря на эфемерность, изображение было четким и ясным. Майя пожала плечами.

– Ерунда какая-то.

От напряжения у Зиса и правда заболели глаза. Он отступил от стола.

– Надо посмотреть пленки. Пойдем, я кофе сварю.

– Какой кофе на ночь глядя? – проворчала Майя.

Она выдернула из кармана сигарету и направилась в сторону кухни. Зис посмотрел в окно. Солнце село. От него осталась только узкая розовая полоска у самого горизонта. Зис встряхнул головой, размял руками затекшую шею. Непонятное беспокойство наползало, как тень из углов.

Если бы он сейчас присмотрелся к снимкам, то увидел бы, как на одном из них стало появляться изображение лица. Оно все явственней проступало на глянцевой поверхности, но в последний момент, когда, казалось, уже можно будет разглядеть черты, за дверью студии раздался дикий грохот. Зис обернулся. Изображение на фотографии исчезло. Как будто сквозняком сдуло легкий дым, собравшийся в накуренном помещении. Зис вздохнул.

– И что на этот раз? Холодильник? – проворчал он, направляясь на кухню.

Валериан Филиппович всегда считал, что пострадал за любовь. Всю свою жизнь он посвятил фотографии и женщинам. Фотоаппарат у него всегда был один, старая «Лейка», количество женщин затруднился бы подсчитать даже сам Господь Бог. Однажды, когда они с Зисом крепко выпили, он на спор составил список соблазненных красоток и полез в драку с младшим товарищем, справедливо усомнившимся в подобных возможностях мужского организма и рассудка. Протрезвев и обработав небольшой синяк на затылке собутыльника– результат физического аргумента в пользу своих сексуальных возможностей, Филиппыч еще раз просмотрел тот список. Еще месяц он пытался вспомнить, кто такие были эти «Манька с Заречной» и «Варечка с лифчиком». Зис ходил, похохатывая и потирая свой синяк.

Однако лет тридцать назад, когда Филиппыча выкинули из дома на улицу, было не до смеха. Он, как истинный ценитель и глубоко порядочный человек, любил всех своих подруг, даже если не помнил их по именам. Любил и фотографировал. Иногда фотографировал обнаженными. Он никогда не дал бы ходу ни одному из бережно сохраняемых снимков, но одну из его «лебедиц» угораздило выскочить замуж за амбициозного чиновничка. Тот, словно безмозглый малек в теплые воды, стремился к вершинам власти, и неизвестно как, но выведал опасную для безупречной биографии будущего руководителя тайну связи своей непутевой жены и какого-то фотографа-любителя. После этого его правые и левые руки навестили Филиппыча. Самого ухажера избили, квартиру перевернули, а чтобы акция приобрела необратимый характер – облили все бензином и подожгли.

Чиновника позже все равно взяли на каких-то ничтожных, но дерзких аферах, а Филиппыч еще много лет не мог привыкнуть к тому, что оказался в эпицентре таких больших дел. Времени на обдумывание у него с тех пор было предостаточно – он кое-как устроился дворником в старый двор в центре города, мел, скреб и чистил отведенный ему кусок улицы, а вечерами с невыразимым удовольствием устраивался за столом и раскрывал альбом со своим бесценным архивом ню. В такие минуты Филиппыч по праву считал себя победителем, а не побежденным.

Время шло своим чередом. Год за годом в положенный срок зимняя ледяная накипь начинала стаивать под весенним солнцем, а летнюю жару постепенно остужали осенние ветра. Жизнь ничем больше не удивляла Филиппыча, пока однажды в его двор не въехала Майя.

В то утро, как по заказу, хлестал дождь. Филиппыч едва разглядел худую и злющую девчонку, прятавшуюся среди барахла, беспорядочно сваленного у подъезда. Это был плохой день– грузчики так небрежно тягали ее пожитки, что Майя возмутилась и устроила скандал. Здоровенные мужики без лбов и в серых пропахших потом комбинезонах переглянулись, сплюнули под ноги, прыгнули в машину и укатили со двора. Только клочок ярко-синей оберточной бумаги вылетел из-за дверей грузовика и, прибитый к дороге, остался раскисать на краю большой лужи.

Майя осталась одна. Содержимое ее коробок погибало под дождем, она сама промокла до нитки и, кое-как примостившись под стоящим углом большим зеркалом, курила отсыревшие сигареты и тихо ругалась. Филиппыч пробрался к ней, оценил уровень владения поганым словом и негромко вставил пару более или менее подходящих выражений. Майя с удивлением уставилась поверх сигаретки на пробравшегося к ней седого старика с шустрыми глазами. Они обменялись парой миролюбивых и совершенно непечатных приветствий и уже вскоре в полном согласии тащили подпорченный ливнем Майин скарб к ней в квартиру.

С того самого дня Филиппыч всем сердцем полюбил эту вредную девчонку. Он и сам не вполне понимал природу отеческих чувств, настигших его на старости лет. Но то ли и правда пришло его время, то ли судьба его была такой, но сопротивляться Филиппыч не стал и все свою жизнь закрутил вокруг Майи. И она, неожиданно для самой себя, отозвалась на заботы суетливого и забавного старикашки. Может, то, как они встретились, сразу расположило ее, растопив лед настороженности, может, еще что-то. Однако Майя не испугалась его порыва, не закрылась и не сбежала. Теперь, возвращаясь домой, она первым делом направлялась в его каморку.

Филиппыч мгновенно завел для нее чашку, пепельницу и стал размышлять о том, как улучшить свою жизнь для их общего блага. Майя пила кофе на крошечной кухне, слушала его истории, но не спешила рассказывать свои. А Филиппыч, рассматривая некоторые ее фотографии, часто поражался тому, что сумел вызвать в этом сердце чувства, похожие на привязанность. Холод, тьма, туманы, ветры и дожди были ее сюжетами. Все, что было лишено человеческого присутствия, привлекало внимание молодой девушки. Это были снимки торжества тревожного одиночества. И у Филиппыча становилось неспокойно на душе, когда он всматривался в сгущающиеся тени на ее фотографиях…